Камилл Бурникель - Темп Страница 65

У него создалось впечатление, что его вроде даже заносит в сторону от всех этих не предназначенных ему слов. Он должен был во что бы то ни стало найти Асасяна, но дражайший армянин, вероятно, крутился вокруг какого-нибудь из этих декольте, и к тому же ничто не гарантировало, что он все еще здесь.

На какой-то миг он задержался посреди группы дипломатов, которые, приняв его за одного их своих, продолжили беседу: один из них припомнил времена, когда менялы Джедды для своих операций пользовались счетами и когда машины не имели номеров… Еще они говорили про публичные казни.

Арам сделал жест, чтобы отстранить от себя этих балаболов, мусолящих старые ностальгические напевы, застарелые обиды Запада на тех, к кому он явился незваным гостем. И вдруг он узнал Кармен Штольц, стоящую между двумя словно только что появившимися из какой-нибудь легендарной Нумидии великолепными берберами, которые, похоже, поддерживали ее под руки. «Не забудьте про мое interview»,[96] — выдохнула она ему прямо в лицо. От нее разило спиртным. Арам попытался отойти, но она удержала его за отворот пиджака и, показывая головой на своих кавалеров, спросила: «Как по-вашему, с кем из них мне лечь в первую очередь?»

Однако, удаляясь путями сумерек, Кармен Штольц все же не преминула оставить в воздухе свой отличительный след, который всегда приводил его прямо к Дории, в тот сарай на Кейп-Коде, где занимаясь с ней любовью, он смотрел между досками, как маленькие черные крабы передвигаются по песчаному дну, на линии прилива и отлива. Девчонка, что ни говори, очаровательна, только вот порой несносная во время истерики. Ее суждения становились вспышками гнева. Ее ссоры превращались в катастрофы. Правда, ее злость никогда не была направлена против него. О таких вдовах мечтают…

Асасян стоял рядом, положив руку ему на плечо.

— Пойдемте со мной, наш хозяин хочет видеть вас и поблагодарить.

— Боже мой, это вы!.. А я уже отчаялся вас найти. Чувствую себя не совсем в своей тарелке. Вы мне нужны. Срочно. Немедленно!

— Понимаю, — сказал Асасян, тотчас доставая из заднего кармана бумажник. — Прошлись в казино и проиграли.

— Действительно проиграл, только не в казино.

— Проиграли что и сколько?

— Цифрового выражения это не имеет. Ирвинг сказал бы: везение. Ну а здесь можно назвать это баракой. Впрочем, пустяки.

Арам сунул Асасяну листок бумаги.

— Нужно немедленно отправить телеграмму… телекс… что хотите, по этому адресу. Абсолютно срочно. Как если бы речь шла о чем-то официальном… это обязательно должно успеть.

— Это будет нелегко… это займет время.

Потом, как тогда, когда Арам прибыл и когда ему нужно было найти комнату; и позже, как тогда, когда потребовалось раздобыть для него немного наличных, Асасян включил свои извилины и в конечном счете произнес:

— Я займусь этим, — не беспокойтесь, все дойдет вовремя. Я знаю, что делать.

— До завтрашнего утра… до того, как она покинет Родос…

— Да, я знаю имя… но какой текст?

— Я искал вас, а о тексте даже и не подумал. Что бы вы предложили?

— «Не приезжайте. Невозможно. Нынешняя ситуация. Love».[97] Не слишком коротко?

— Достаточно, — произнес Арам, и ему показалось, что он лишился дыхания. Это вытекало из всего остального. По существу, все вытекало одно из другого с того момента, как он проснулся в комнате, куда Асасяну удалось его поселить, и, увидев слегка подернутый дымкой свет, подумал: пустыня находится у самых ворот. Этим все и объясняется: все наши дороги приводят нас туда. Вовсе не страна его раздражала, но только что-то перестало у него клеиться, и вся эта карусель, встретившая его здесь, оказалась просто симптомом. Стоило ему прилететь сюда, как его проект стал рассыпаться в прах. Ретна!.. Всего лишь эхо, и оно уже удалялось, пропадало. Может быть, этот дивертисмент был для него не более чем попыткой бороться против ставшего явным факта, что окончательный расчет уже близок и что его приключение подошло к концу. Ему сказали дожидаться на месте медицинского обследования, а он, вместо того чтобы спокойно ждать, стал суетиться, говорить какие-то слова, принялся строить проекты, а потом улетел и, поменяв два самолета, оказался тут. Получается, что он сделал все, чтобы как можно скорее приблизиться к подведению итогов.

Все было ясно. Одного он только не понимал, того, как это взрослый сумел забраться в сознание ребенка и сыграть с ним на равных. Он нашел своего гроссмейстера. Царство непрозрачного уже наступало. Теперь он уже отнюдь не был уверен, что правильно понимает смысл происходящего. Наступает момент, когда все смешивается: и то, что человек любил, и то, что ненавидел, — это происходит тогда, когда на фронте былых страданий наступает затишье, и уже не видно, где проходила демаркационная линия. Теперь он уже был не совсем уверен, что когда-то любил Грету. А не был ли он просто замкнутым, скрытным ребенком, который то пристает, то, наоборот, убегает?..

— Будет сделано, — сказал Асасян, — не беспокойтесь.

Он находился в группе приглашенных, и отец невесты благодарил его за то, что он соизволил почтить своим присутствием «этот маленький семейный праздник». Хозяин тут же увлек его к другой группе, на этот раз состоящей из флегматичных и учтивых саудовцев, представлявших в своих белых одеяниях с черными накидками зрелище весьма колоритное. Те тоже сказали, что почитают за честь знакомство с ним, и тут же предложили ему быть их гостем.

«Знаете ли вы Тагерота? Беркута? Орла Борелли?» Это к нему обращаются с такими вопросами?.. Беседа о хищных птицах развертывалась как бы за рамками или, во всяком случае, на склоне той действительности, которую переставало контролировать его сознание. Он позволил усадить себя за стол принца и теперь понимал, что речь идет об охоте с ловчими птицами. Арам сквозь туман узнал одного из дипломатов, который несколько минут назад говорил об отрубленных руках и головах. Чтобы произвести хорошее впечатление, последний заявил, что является поклонником соколиной и ястребиной охоты, и процитировал фразу одного знаменитого сокольничего, автора старинного трактата: «Бог создал среди птиц настолько разумный порядок, что бастарды никогда не спариваются и остаются бесплодными, благодаря чему все виды сохранились в первозданной чистоте».

Арам не припоминал, чтобы его когда-либо называли бастардом. Однако сейчас подумал, что, хотя он весьма часто, разнообразно и с удовольствием спаривался, потомства после себя все же не оставил и не оставит после себя никакого следа и что природа, очевидно, в какой-то степени должна быть ему за это благодарна.

Теперь ему уточнили, о каком приглашении только что шла речь. Ему предлагали присутствовать на соколиной охоте. Завтра рано утром «линкольн-континенталь» приедет за ним и отвезет в аэропорт. Специальная взлетная полоса. Специальный самолет. Ему не сказали ни куда он полетит, ни сколько туда лететь. Время — как оно теперь воспринималось его сознанием — утратило свои очертания и свой смысл. И мог ли кто-нибудь из присутствующих сомневаться в том, что подобное приглашение доставило ему огромную радость? «Не беспокойтесь… Самолет очень комфортабельный и очень надежный. Четыре реактивных двигателя. Не два!» Ну раз так, то он и вправду мог быть уверен, что долетит.

Асасян вернулся и прошептал ему на ухо: «Ну вот и отправил. Полный порядок». Арам не согласился, но и не отказался. Может быть, он думал, что все идет к одному. До того времени, когда солнце должно было осветить вершину Великой Пирамиды, у него в запасе оставалось лишь несколько часов.

Ветроуказатель в конце незацементированной посадочной полосы был единственным предметом, выделявшимся рядом с тем местом, где сел самолет. Не было видно ни растительности, ни каких-либо строений. Разве что они укрылись за песчаными холмиками, за дюнами, за этой вереницей хрупких гребней и безжизненных склонов, где не запечатлелось ни следов человека, ни следов времени.

Невольно напрашивался вопрос о том, что начинается за всем этим, за этим последним доступным глазу рубежом, какой мир или, может быть, какой абсолютный вакуум, какое небытие.

Свет был настолько чист, настолько прозрачен, что когда взгляд обращался ввысь или останавливался на каком-то отдаленном, различимом, несмотря на большое расстояние, предмете, например на более рельефном по сравнению с другими камне, то даже голова начинала кружиться. Глаз скоро привыкал к этой прозрачности, к чистоте атмосферы, которая казалась точным повторением этого вакуума и этого странного головокружения от пустоты, от неровной поверхности, где все краски выветрились, погасли, как на заброшенной палитре.

Воздух был сух. Ни единого движения. Он не смог бы с уверенностью сказать, где он сейчас находится. Но это не имело значения. В каком-то другом месте. Неизвестном. За пределами того дважды размеченного пространства, в которое он вписал свою жизнь, расставляя повсюду ориентиры и надеясь, что наполнит предметы смыслом, сделав их узнаваемыми, установив между ними и собой связь на уровне своей памяти, мало-помалу превратившейся в кладбище сновидений. Коллекционировать места, снабжать их ярлыками и вдруг оказаться в пустоте. В какой-то момент он чуть свернул в сторону от прочерченного маршрута, и вот результат: он ничего больше не узнавал.