Артур Япин - Сон льва Страница 65

В этот жаркий вечер окна театра открыты. Перед зеркалами сидят несколько балерин и, освещенные электрическим светом, собирают свои длинные волосы в узелок.

Священник, демонстрирующий мне апартаменты, тем временем с подозрением изучает кардинальскую печать на моем рекомендательном письме. Пути Ватикана — неисповедимы. Величайшие чудеса Церкви происходят сейчас с теми, кто знает нужных людей. Его преосвященство — светский человек. Когда я ему объяснил ситуацию, он сразу же понял, насколько это важно, и дал мне этот адрес с улыбкой, подтверждающей широко известную тайну, что целибат в стенах Ватикана блюдется менее строго, чем за ними. Церквушка находится в центре древнего Марсова поля[244] и стоит на том месте, где раньше была Курия Помпея.[245] Одно из полузабытых святилищ, которые почти везде в Риме теряются на фоне проносящихся машин. Священник приходской церквушки меня узнал тут же и смотрит так, словно он относится к моему творчеству совсем не так легко, как его руководство. Тем не менее, он показывает мне церковь, как просит его преосвященство в своем послании. Когда же я предлагаю ему королевскую арендную плату за эту комнатушку и опускаю щедрый взнос в ящик с пожертвованиями на реставрацию исповедален, то вижу, как постепенно черты его лица смягчаются, словно он увидел перед собой интересную задачу: в нем загорается надежда еще раз обратить настоящего грешника на путь истинный. Он берет мои руки в свои, и еще прежде чем речь заходит о контракте, отдает ключ, со словами, что их конгрегация сочтет за большую честь видеть меня каждое воскресенье на утренней мессе.

В тот же вечер я возвращаюсь в церквушку, уже с Галой. Дверь в ее апартаменты находится посередине каменной винтовой лестницы. Потолок низкий. Гале приходится пригнуться, чтобы войти. Она не верит своим глазам, а я наслаждаюсь ее изумлением. Потом она бросается мне на шею и впервые с времен войны я занимаюсь любовью на голом полу, о чем мне еще очень долго будут напоминать мои колени и спина. Сразу после этого ее начинают обуревать сомнения: ведь ей не хочется, чтобы я подумал, что она платит любовью за мою помощь. В этот момент мне еще непонятно, с чего она так решила, и я не обращаю внимания на ее смятение.

Растерянная, она сидит на полу своего нового жилища и лихорадочно поправляет на себе одежду. Я уже привык к ее неожиданным перепадам настроения: обычно она действует под влиянием секундного импульса, а сделав что-то, сразу же так пугается, что забывает обо всем на свете. Тогда она может остановиться среди потока машин, схватиться за голову и застыть, представляя себе всевозможные последствия своего поступка, в то время как справа и слева будут проноситься автомобили, громко сигналя. Я пытаюсь оттащить ее в сторону, но она парализована ужасом.

В такие минуты она бросает все, чем занимается, порой буквально, потому что ее пальцы разжимаются, словно пытаясь оградить себя от неминуемой беды.

Словно ей грозит наказание или кто-то на нее нападает. Очаровательная беспомощность, которую я видел только у персонажей в мультфильмах, но не у живого существа. Это производит необыкновенное впечатление: и смешное, и трогательное. Есть такой взгляд, который комики называют double take:[246] когда до актера как бы медленно доходит то, что зрители уже давно видят. Но запоздалые колебания Галы совершенно искренни. Я узнаю их. Это такие же вечные сомнения, что одолевают и меня в минуты наслаждений. Только по мне их не заметишь, а Галин ужас настолько откровенен, что трудно сдержать смех, хочется лишь взять ее на руки и успокаивать, укачивая.

Как ей ни хочется скрыться из Париоли, лучше она останется там, чем примет от меня в подарок новое жилье. Я уверяю ее, что арендная плата — сущие пустяки, называю одну треть от действительной суммы и добавляю, что она сможет мне все вернуть, как только у нее появятся деньги. Понемногу она успокаивается, берет меня за руку и еще раз внимательно осматривает свое новое пристанище. Мы выходим на террасу. В церкви горит свет, и, попадая сквозь витраж, освещает патио[247] разноцветными огнями.

— О господи! — вдруг восклицает она и смотрит испуганно на меня, — теперь ты наверняка считаешь, что я неблагодарная.

— Почему он должен так считать? — говорит Максим. — Это он должен быть тебе благодарен.

— Он так старался… а я даже не смогла найти в себе мужества, чтобы принять его дар без возражений.

Гала направляется в душ, в последний раз в Париоли.

— Ты же дала ему тебя трахнуть? — кричит Максим. — Можешь мне поверить, что мужик доволен.

Он уже сложил ее одежду и теперь укладывает все в сумку. Затем собирает косметички, кладет их сверху и застегивает молнию.

— Для меня до сих пор загадка, зачем тебе так приспичило уехать отсюда.

Он достает теперь свою одежду из шкафа и начинает складывать.

— Я не могу больше обеспечивать это жилье.

— Ну, с этим мы знаем, как справиться, слава богу, — улыбается он.

— Я говорю, что не могу больше, — говорит Гала громче.

Максим достает чемодан из-под кровати.

— Как бы то ни было, — говорит он, — это — крысиная нора, хотя я был здесь очень счастлив с тобой.

— Да, — отвечает она сердечно, — и я с тобой.

И поспешно добавляет:

— Мне будет всего этого ужасно не хватать.

Максим застывает со стопкой рубашек в одной руке.

— Не хватать? — переспрашивает он. — Что ты имеешь в виду?

Складывая свои вещи в сумку, он вдруг начинает понимать, что она хотела сказать: она переезжает одна. Гала продолжает что-то говорить, но он ничего не слышит, оглушенный горем.

Потом Гала уходит. Он убирает свою сумку и хочет запихнуть ее под кровать, но набитая вещами сумка не пролезает, приходится запихнуть ее ногой.

— Но милый мальчик, — говорит она, обнимая его за шею, — ты же не думал?..

— Естественно, нет, — безуспешно пытается солгать он.

Джакомо, мой ассистент, работающий вместе со мной на съемках рекламного ролика, измеряет Галину келью и делает по моим наброскам чертеж. Я иду с ним в отдел декораций. Я не в первый раз даю ребятам халтуру обставить мое любовное гнездышко, но по их изумленным взглядам вижу, что давно этого не делал. Не без восхищения они приступают к работе. Основная идея моего плана — зеркала, чтобы помещение казалось выше и просторнее. Большое внимание уделяется подбору цветов и материалам. Пол выкладывается плитками с узором из Домус-Ауреа,[248] а стены покрываются кусками мрамора.

Отдел реквизита приносит диван, использовавшийся во время съемок сцены пира из моей экранизации Гая Петрония,[249] а художники Чинечитты при помощи матрасов и подушек превращают его в полуторную кровать.

Мне придется вцепиться в нее, чтобы не скатиться, но что-то большее в эту комнатушку не поместится. Проектируется письменный столик, размером с угол, чтобы осталось место для малюсенького обеденного стола. Позолотив стул у телефона, дизайнеры покрывают его толстым слоем фиолетового бархата. На стене террасы рисуется тромплей[250] «Галереи Спада» Боромини,[251] и терраса начинает казаться в два раза больше, чем она есть. Этому проекту уделяется столько же внимания, сколько декорациям к моим фильмам, и за три дня келья при помощи разнообразных ухищрений превращается в маленький будуар. Снаружи вешаются прожекторы. Простым нажатием кнопки создается иллюзия падающего лунного света сквозь крону деревьев. Я не говорю, что это верх вкуса, зато так романтично!

Работы почти закончены, когда во время моего последнего обсуждения с плотником приходит Джельсомина. Рассматривает рисунки Галиных апартаментов, лежащие на виду на столе.

— Что это будет, кукольный театр? — спрашивает она имея в виду размер помещений, почти вываливающихся и» церкви.

Плотник приходит ко миг на помощь и объясняет, что это проект коммерческого ролика, (над которым и на самом деле работаю), а «Банко Амбровиаио» не хочет раскошелиться, поэтому больших декораций мы не можем себе позволить.

— Ролик будет сниматься и подвале, — объясняю я. — Это тот сон, где я сижу в тюрьме.

— Наконец-то хоть один сон, который когда-то может стать явью, — поддразнивает меня Джельсомина. — Но ни за что не поверю, что это будет одиночное заключение!

Она говорит эти слова, смеясь споим самым милым смехом, который может означать все, что угодно для окружающих, но мне при этом достается сильный щипок в щеку.

— Ах да! — кричит она, уже уходя, словно не за этим приходила. — Киноакадемия в Лос-Анджелесе хочет получить окончательный ответ, будешь ли ты лично присутствовать на вручении «Оскара». Я ответила, что мы очень польщены и обязательно прилетим. Ты ведь не против?