Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ) Страница 65

— Успокойся, милая, ты защищалась, — ласково сказал Леви, — Полиция это учтет.

— Я не хотела никого убивать. Я просто не рассчитала силы. Я никак не привыкну, что мои руки… Отец столько лет боролся за мою жизнь, восстанавливал мое тело по кусочкам, однако теперь я робот.

— Нет, мисс Шеппард, — подала голос комиссар Хьюитт и протянула Дженни документ, — Ваш отец добился того, чтобы вас признали человеком.

Бланка Хьюитт поднялась из-за стола и покинула кабинет. Она терпеть не могла наблюдать за чужими эмоциями, если только они не относились к делу.

А тут все, наконец, стало ясно. Сейчас Бланка запросит личное дело Риаса Нунны, покажет его фотографию Дженнифер Шеппард, после — выпишет ордер на арест. Останется всего ничего — отыскать банду «призраков». Зная фигурирующих лиц, это не так уж сложно.

Дело обещало быть громким.

Однако радости, почему-то, не чувствовалось.

Нелепая ошибка алчных и подлых стервятников стоила жизни такому прекрасному человеку, как доктор Шеппард, отчаянно любившему свою дочь.

Комиссар, конечно, получит свою дозу удовлетворения, швырнув в лицо Фильда правду о «гениальном открытии» Шеппарда. И если есть Вселенская справедливость, того хватит удар. Однако глупо на это надеяться. У таких, как Джошуа Фильд, механическое сердце.

Оглавление

Охота на суслика

Первое место на конкурсе остросюжетного рассказа 2008

Больше всего на свете Алексей Дмитриевич любил пить чай с брусничным вареньем. На худой конец, могло подойти клубничное или грушевое. Любил домашние пирожки с маком, которыми его баловала когда-то покойная ныне супруга.

Нина Антоновна, соседка с пятого этажа, тоже вдова, за последних полгода завела привычку стряпать ему ужин, печь сдобные булочки со сливами, крахмалить рубашки и простыни по старинке и вообще каждым своим поступком показывать, что между ними имеются особые отношения. Алексей Дмитриевич сливы с детства терпеть не мог, накрахмаленное белье считал откровенным архаизмом и носил исключительно из уважения к соседке, но против особых отношений не возражал: одиноко и грустно было в пустой квартире. Дети выросли, внуки достигли того возраста, когда дедовы слова воспринимаются не иначе как старческий маразм, супруга, с которой он надеялся скоротать одинокую старость, покинула его первой.

Нина Антоновна была ему утешением, хоть и любила новости да сериалы про «любофф», под которые Алексей Дмитриевич уютно похрапывал, сидя в кресле перед телевизором «Тошиба», подаренном ему старшим сыном Костей на шестидесятилетие. Сколько лет уже прошло…

Сейчас старик был один: сидел на кухне у окна и пил горячий чай с мятой, с жалостью поглядывая на последнюю банку брусничного варенья, кокетливо выпятившую бок с надписью на подоконнике. Варенья хотелось ужасно, но Алексей Дмитриевич не спешил, берег для особого случая.

В дверь позвонили. Старик приподнялся из-за стола и, нацепив очки на нос, поглядел на кухонные часы. Было четверть второго: Нина Антоновна поди у дочери с внучкой, у почтальона в это время обед, да и пенсию в этом месяце уже приносили. Больше среди дня к нему никто не захаживал, даже свидетели Иеговы, коими кишела вся округа, побаивались надоедать ему, однажды испытав на собственной шкуре истинно православный гнев старика.

Алексей Дмитриевич поднялся и, старчески шаркая ступнями в домашних тапочках по линолеуму, неторопливо направился к двери. Затаив дыхание, старик приложился внимательным глазом к дверному замку: перед входом стоял молодой темноволосый парень с серьгой в ухе и нетерпеливо крутил на пальце шнурок от мобильного телефона. Алексей Дмитриевич не сразу его узнал: подростки-то меняются на глазах, а последний раз они виделись почти год назад.

— Максимка! — удивленно воскликнул старик, и морщинистое лицо его озарила улыбка радости. Трясущимися от волнения руками Алексей Дмитриевич повернул замок и отодвинул щеколду, распахивая перед нечаянным гостем дверь. — Давненько я тебя не видел. Вон ты, какой вымахал, внучек.

Максим криво улыбнулся одними губами и присел, поднимая с пола огромную спортивную сумку. Ручки натянулись, словно в сумке было что-то очень тяжелое, но Максим лишь слегка наморщил лоб и уверенно шагнул в коридор дедовой квартиры. В ноздри ему ударил противный запах лекарств, лаванды и чего-то кислого, старческого, отчего ему сразу захотелось прополоскать рот и обратно — на свежий воздух.

— Проходи, внучонок, — лепетал счастливый старик и, вцепившись ему в рукав, тащил за собой на кухню. — Чайку попьем с мятой. Варенье у меня есть. Брусничное.

— А коньяк есть? — спросил внук. Алексей Дмитриевич опешил, но спустя полминутки опомнился и виновато развел руками.

— Вот ведь молодежь растет. Уже девятнадцать годочков тебе, Максим, а я все ребенком тебя считаю. Нет у меня коньяка. Я вообще серьезного ничего не держу — язва у меня, да сердце барахлит. Уж извини, если что не так. Хочешь, картошки пожарю?

— Не надо, дед, — ответил Максим и, опустившись на скрипучую кухонную табуретку, достал из кармана пачку «Честерфильда». Не спрашивая разрешения, он достал сигарету и закурил, пуская дым кольцами в потолок.

Алексей Дмитриевич смотрел на него — такого молодого и не по годам битого жизнью: уж больно серьезными и нахальными были его глаза. Смотрел и думал, куда подевался тот, игривый, вечно сующий нос во все подряд дела, мальчуган, которому он читал сказки Волкова на ночь и украдкой от супруги мазал «Тройным» одеколоном сбитые коленки…

— Как дела, Максимка? — сердобольно спросил старик и дотронулся шершавой ладонью до стриженой макушки. Вот пакость: сверху стригут, а внизу — косы, как у блудной девицы. Да еще серьга эта — срам один. Жалко мальчишку — некому косы подстричь да уму-разуму подсказать.

— Дела? — переспросил внук и затянулся. Только тут старик заметил, что костяшки пальцев его сбиты, глаза воспалены и бегают, словно Максимка чего-то очень боится. Сердце его кольнуло, и дед осторожно присел на соседнюю табуретку, пытливо глядя внуку в глаза.

— А как есть, Максимка? Как есть, маленький… — ласково сказал дед.

— Паршиво, дед Леха. — ответил Максим и шмыгнул носом. Все здесь было не так — в дедовской пропахшей скорой смертью квартире. Все не так как дома: тихо, спокойно, ласково, тепло как-то. А дома батя как зверь, да мать что перепуганная коза — еле блеет себе в уголочке. Дома пепельницы хрустальные, и пахнет чем-то дорогим: то ли табаком для отцовского кальяна, то ли новой мебелью из натурального дерева.

Давно ли бабуля сопли ему вытирала застиранным, но аккуратно выглаженным платочком, а дед сажал себе на шею, и они шли покупать мороженое на палочке — на то время самое любимое лакомство. А после, когда он уже школьником залетал на огонек, бабуля жарила картошку, и он лопал ее с удовольствием, потому как дома одни только пельмени покупные да суп столовский: у мамы ведь маникюр, мама с папой по ресторанам вечером ходят. Давно — давно это было, уж память пылью покрылась…

— Это серьезно? — спросил дед.

— Иначе не бывает, не маленький уже, — Максим совсем по-детски шмыгнул носом и неуклюже загасил сигарету о край блюдца. — Дорогу перешел одним людям. Очень злым. Теперь вот выпутываться придется.

— А отец что говорит?

— Отец? — переспросил внук и рассмеялся с какой-то особой злостью, — С отца как с гуся вода. Говорю же, не маленький я. Уже свои неприятности пошли.

— Коли есть семья, своих неприятностей не бывает, — философски заметил дед и протянув морщинистую руку, похлопал Максима по плечу. В лицо паренька повеяло тем самым кислым старческим запахом, и он отвернулся к окну.

— Дед Леха, я оставлю у тебя сумку на хранение… Да ты не бойся, ничего там такого нет. Вещички мои на всякий случай. Вдруг что. А как обойдется, я сразу заберу.

Глаза Алексея Дмитриевича подозрительно сверкнули, однако он ничего не сказал, только кивнул головой.

— Оставляй, внучек. Вон в шкафу бабушки твоей покойной места целая уйма. Только пыльно там, я туда давно не заглядывал.

Максим улыбнулся и слегка пожал дедово запястье, потом схватил сумку и отправился в спальню, где стоял шкаф. Дед обманул: пыли там совсем не было, но Максим не придал этому значения. Он запихнул сумку поглубже в шкаф и накрыл сверху каким-то тряпьем. После этого Максим ушел, оставив старика наедине со своими мыслями.

Алексей Дмитриевич вернулся к столу и начал задумчиво мешать ложечкой остывший чай. Как-то не по себе стало ему после загадочного визита внука. Видно нехорошее что-то принес Максим с собой в этот дом. Сердце у старика колотилось так, как будто он пробежал стометровку, хотя и не было для этого особых причин.