Екатерина Минорская - Женского рода Страница 65

В какой-то момент, прислушавшись к тишине, Рэй отложила папку и встала. Она заглянула в кухню — никого, постучала в дверь маленькой комнаты и, ничего не услышав в ответ, несильно толкнула дверь.

Алисина бабушка лежала, схватившись обеими рука­ми за ворот кофты и шепча что-то пересохшими губами, на тумбочке возле кровати были только книга и светиль­ник. Рэй, все поняв, начала озадаченно озираться, расче­сывая выбритый затылок.

— Сейчас-сейчас, Анночка Михайловна! Сообразить бы, где тут у вас лекарства…

Наконец распахнула тумбочку и нашла сверху, в коро­бочке для лекарств начатую пластинку нитроглицерина.

Так Рэй осталась «погостить» на набережной Макарен­ко на несколько дней.

Анна Михайловна почти не вставала с постели, гово­рила с трудом и, когда Рэй приносила ей на подносе чай, смотрела на нее с невыносимо-беспомощной неловкостью.

На редкие телефонные звонки Рэй отвечала одинаково:«Перезвоните позже, хозяйка приболела».

Рэй не любила ухаживать за больными и вряд ли мог­ла вспомнить, чтобы ей вообще приходилось о ком-то заботиться. Теперь она существовала в чужих неприятно-навязчивых запахах и вздрагивала ночью, боясь пропус­тить чуть слышный зов о помощи совершенно посторон­ней ей старухи. Но делала она все это в равной степени как без неприязни, так и без сострадания: начиная со слов «Алиса в Москве» Рэй чувствовала себя марионеткой, выпавшей из кочевого фургончика кукольного театра… Как-то они поспорили с Кирш; Рэй, махнув рукой, сказала, что если уж на сцене жизни суждено быть просто не­заметным актеришкой с бессмысленной ролью, то бесполезно пытаться сочинять ее, легче примам и драматургам; Кирш сказала тогда:

— Ты гонишь! Никто не пишет пьесу жизни — все ра­зыгрывают ее по ролям, и среди нас нет ни одного кукловода.­ А опасность есть только одна: если актер прячется от мира в куклу, все смыслы теряются — слишком легко стоит кому-нибудь чикнуть по ниточкам ножницами. Нити это иллюзии смыслов, потерять их так же легко, как уронить костыли.

— А сели мне жить то хочется, то не хочется, это зна­чит, что вместо любви к жизни у меня одни костыли, или как их там, ниточки?! Чушь! Просто нет его, этого смысла, и все!

Рэй сделала паузу, ожидая, что Кирш сможет переубе­дить ее, но та лишь пожала плечами:

— А! Это все такая муть!

Теперь Рэй чувствовала, что перерезана последняя ниточка, выбит найденный на дороге костыль, и непонятно, кто кого тащит: Рэй больную Анну Михайловну или не­мощная старуха здоровую, но впавшую в уныние Рэй. Двигались руки и ноги, а головы — будто и небыло. И страшно было представить, что старушка выздоровеет и вежливо скажет ей: «До свидания!»

На третий день Анна Михайловна уже смогла дойти до кухни самостоятельно и сидела там в плетеном кресле, глядя, как Рэй моет посуду. Рэй по локти была в мыльной пене и не раз ловила на лету выскальзывающие тарелки.

— Лена, мне так неловко: заставить незнакомого, чу­жого человека возиться с собой, больной старухой…

Анна Михайловна отвоевала себе право называть Рэй ее настоящим именем, сославшись на косность и консер­ватизм старости. И теперь смотрела на нескладную коре­настую гостью — как на Лену с сочувствием: та каза­лась ей внешне абсолютно неинтересной, к тому же не ре­ализовавшейся к тридцати годам, а потому несчастной женщиной.

— Ерунда! А потом, мне Алиса не посторонний человек­,— ответила Рэй, с грохотом, одной кучей сгрузив в сушилку вымытые ею столовые приборы.

— В самом деле? Вы же так недавно знакомы… — Анна Михайловна слегка поморщилась: она привыкла мытькаждую ложечку в отдельности и ей становилось дурно при мысли, что приборы могут быть липкими или жирными. В дверь позвонили: Рэй неохотно отступила перед мужчиной, кивнувшим ей приветственно и уверенно сделавшим шаг в квартиру.

Андрей не мог не примчаться, услышав короткий ком­ментарий незнакомого голоса о болеющей хозяйке: нака­нуне он звонил из другого города и, едва вернувшись в Питер, устремился навещать одинокую бабушку своей любимой женщины. Они были теперь соратниками — ос­тавленными, а может, насовсем покинутыми соратника ми по несчастью.

Анна Михайловна за последнее время привыкла смот­реть на людей с чувством неловкости и даже вины, будто она была соучастницей какого-то преступления. Так она встретила и Андрея. Обреченно пригладив волосы, которые не были, как обычно, аккуратно уложены, пожилая женщина смотрела на него так, словно объясняла взгля­дом: «Вот так я воспитала внучку: исчезла непонятно куда… А я сама — видите, как, оказывается, стара и нелепа…»

Андрей поцеловал ей руку, положил на край стола бу­кет солнечно-оранжевых цветов и, бросив на Рэй вопро­сительный взгляд, забарабанил пальцами по столу.

— Анна Михайловна, я жду ваших указаний: лекар­ства, продукты… что вам нужно?..

Анна Михайловна смущенно затеребила края кофты;

— Брось, Андрюшенька, благодарю! Я уже поправи­лась, да и не оставили меня тут без опеки…

Она подозвала Рэй, уже собирающую в коридоре свой нехитрый багаж.

— Куда это вы, Леночка?

Рэй, очередной раз вздрогнув от своего имени, потоп­талась на месте.

— Да я это… Пора мне уже возвращаться…

— Леночка, это Андрей — Алисин жених!

Андрей закашлялся и произнес вполголоса:

— Будьте милосердны, Анна Михайловна, она же все отменила.,.

Анна Михайловна нахмурилась, и на ее лице впервые за последние три дня появилось выражение воли, негодо­вания и протеста, она с силой махнула указательным паль­цем, будто рассекла им в воздухе невидимую нить.

— Глупости это все! Не могла Алиса эту особу полю­бить, тебя она любит! И точка! Это дурман какой-то, Андрюша, это затмение!.. — Она отдышалась. — Вот, кста­ти, Лена — Алисина знакомая из Москвы.

Повисла пауза: Рэй, сидя на кушетке, смотрела на Ан­дрея из полумрака коридора, он выдавил из себя: «Очень приятно» и недоуменно посмотрел на хозяйку, Анна Михайловна пояснила:

— Это, конечно, не та; это просто знакомая, приятель­ница…

— Пойду я, пожалуй, Анна Михайловна, выздоравли­вайте! — Голос Рэй прозвучал так громко и холодно, что Андрей вздрогнул.

Рэй наскоро простилась с виновато-благодарным взглядом Алисиной бабушки и, выйдя на лестничную пло­щадку, выдохнула, прислушиваясь к тяжести в левой сто­роне груди.

— Алиса, Алиса… — Рэй тихо выпустила это имя на­ружу, тщетно пытаясь понять задавившую ее пустоту.

Все эти дни в доме Алисы Рэй спала на ее кровати, си­дела за ее столом, разглядывала вещи в ее шкафу и пила чай возле постели ее бабушки — она погрузилась в мир Алисы, и он казался уютным, тихим, спокойным, напол­ненным. А она-то ехала сюда с желанием предложить Али­се себя вместе со своим миром! Но сейчас ее собственный мир казался ей ничтожным и недостойным того, чтобы быть подаренным такой девушке… Но девушка, эта девуш­ка зачем-то бросила свой уютный мир, и где она сейчас? Она с Кирш, конечно, с Кирш, которую Рэй знает как саму себя, с Кирш, которая идет по женским сердцам, как по камням мостовой, и наверняка раздавит Алису. Рэй не рв­алась выйти из подъезда: там, за порогом, надо куда-то идти, а куда ей идти?.. Она вспомнила, что ее уже нет, что она похоронена единственным живым родственником и никому не нужна на этой земле, даже себе…

Это как застарелая болезнь, о которой на время забы­ваешь, — вспомнить о своем разладе с миром. Рэй с новой тяжестью ощутила, что ее окружает абсурд гораздо боль­шего масштаба, чем ей казалось, когда она видела его в двух ипостасях: не знать, чего хочешь от жизни, и не ра­зобраться с тем, чью же вести жизнь: женскую или мужс­кую, словно ты актер, которому дали роль без имени.

Нелепо звучит это: «вести жизнь». Будто жизнь и вправ­ду игра, а человек — это нападающий на футбольном поле. Да еще это глупое сочетание; «женская» или «мужская» жизнь. Какая, в самом деле, разница?! Рэй раздумывала об этом лет десять назад, а теперь, когда она стояла, при­валившись спиной к чужой двери, ей было уже совеем без­различно, есть ли какая-то несправедливость в том, что слова «жизнь» и «смерть» женского рода, а «смысл», ко­торый скрыт в обеих, — мужского… Ей было все равно — мужчина она или женщина: она просто хотела жить в уютном мире и понимала, что его нет… Нет мира, желающего вместить Рэй, а значит, нет и Рэй… Что, Алиса вернулась? Рэй вздрогнула: по лестнице спускалась какая-то де­вушка с мешком мусора.

— Что?

— Ну вы вроде Алису окликали?

Люба остановилась напротив Рэй и внимательно ог­лядела ее, пытаясь сделать свой взгляд, скользящий с лица на руки и на ботинки, как можно более безразличным.

Ничего не ответив, Рэй развернулась иначала спус­каться.

— Погодите, — окликнула ее назойливая особа, — вы, наверное, из Москвы?

Рэй, не оглядываясь, кивнула.