Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта. Возвращение Страница 66

Хольт и Гундель стояли перед бараком. Сами того не замечая, они схватились за руки и крепко прижались друг к другу. Осталось чувство пустоты, зябкая дрожь охватила обоих. Там, где только что стояла машина, в воздухе повисло облако пыли, оно постепенно рассеивалось.

Вечером Хольт пытался работать, но не мог успокоиться; волнение, растерянность не проходили; напрасно он силился понять, почему его так потрясла смерть этого человека. Ведь он в сущности был едва знаком с Мюллером и, как все на заводе, знал, что Мюллер неизлечимо болен, что не сегодня-завтра он умрет. Но сейчас, когда Мюллер и в самом деле лежал при смерти, Хольт не находил себе места. Он видел перед собой лицо Мюллера, то приветливое: «Ну, как поживаем, Вернер Хольт?», то суровое, замкнутое: «Что вы, что ваш приятель, — оба вы деклассированные отщепенцы!» Видел его лицо изжелта-бледным, угасшим. Перед Хольтом вставали тени прошлого: смерть Петера Визе, узники в полосатых куртках… Угрызения совести, желание стать другим и скорбь, неподдельная скорбь.

Наутро он позвонил Готтескнехту и отпросился с занятий. Он поехал в университетскую клинику. Корпуса клиники стояли в обширной каштановой роще в западной части города. Хольт управился о Мюллере. Следуя указаниям, он нашел нужный корпус, но его не впустили. Мюллер еще жив, сказали ему. Под утро он ненадолго пришел в сознание, вот и все, что Хольт узнал. Однако он пробился к главному врачу, представился, и его впустили в палату.

Мюллер отходил. Он лежал без сознания, без движения. Дыхания почти не было, грудь едва заметно колебалась. В осунувшемся лице никаких признаков жизни, ибо вместе с сознанием угасла воля, и ничто уже не мешало физическому распаду. Но суровые черты смягчились, лицо успокоилось, расслабло.

Хольт старался запечатлеть в памяти облик умирающего — облик страдающего, борющегося, непобедимого человека. Лицо Мюллера постоянно напоминало ему, что было время, когда этого человека оплевывали, топтали, убивали по частям, и что он, Хольт, был в ту пору послушным орудием истязателей. Лицо этого человека было для него напоминанием, а затем и постоянным стимулом. Помни о Мюллере!

На стуле у окна лежали вещи Мюллера, на спинке висел знакомый ватник. Хольт подошел, отстегнул значок — красный треугольник — и вышел из палаты.

Хольт засел за книги. Но во второй половине дня ему помешали.

Это был Шнайдерайт. Он был бледен, словно после бессонной ночи, в нем чувствовалась подавленность, а когда глаза их встретились, между ними словно перекинулся невидимый мостик: скорбь о Мюллере. Хольт не успел предложить гостю стул, как тот уже сел на кровать и уперся локтями в колени, в руках он держал тоненькую брошюру.

— Простите, я не стану отрывать вас от занятий, — начал Шнайдерайт, кивая на письменный стол. Голос его звучал до странности тускло. — Мне надо только кое-что коротенько вам рассказать. Перед праздниками мы с Мюллером ездили в угольный район. На обратном пути он долго со мной говорил. Он был уже очень плох… Вы знаете: приступы удушья, слабость, холодный пот.

— Не так слабость, как боли, — отозвался Хольт. — Я лишь сегодня узнал, что ему пришлось вытерпеть за последний год: эмболы в печени, в почках, в селезенке… Холодный пот выступал у него не от слабости, а от приступов боли.

— А ведь и виду не подавал! О, дьявол, до чего же это был железный человек!

— Исполин! — подхватил Хольт. — И подумать только, что такой исполин тоже был человеком и что на него нам следует равняться…

Шнайдерайт отрывисто рассмеялся, не раскрывая рта.

— Вы хотите сказать, что обоим нам — каждому в своем роде — это было бы не по зубам!

— На то похоже! Причем особенно трудно пришлось бы мне.

Снова глаза их встретились, и Хольт на короткий миг почувствовал, что в нем еще жива тоска о друге, которую он испытывал подростком… Жаль, что между ними стоит Гундель. Жаль, что их притязания непримиримо столкнулись. Почти опечаленный, глядел Хольт на этого сильного, мужественного человека, с которым слишком поздно встретился. Когда еще было время, когда он мстил за Руфь Вагнер и мечтал, подобно Карлу Моору, бороться за справедливость, Шнайдерайт сидел в тюрьме, место его занял другой, и так случилось, что Хольт все больше запутывался.

Должно быть, Шнайдерайт почувствовал в нем эту вспышку симпатии, он сказал с живостью:

— Если бы Мюллер вам что-нибудь предложил, дал вам совет, скажите честно, вы бы его послушались?

— Безусловно!

— Вот и отлично! — с удовлетворением кивнул Шнайдерайт. — Дело в том, что вовремя поездки мы говорили о вас. Мюллер до самой смерти не выпускал вас из виду. Недавно он встретился с товарищем Эберсбахом и спросил про вас. Мюллеру было известно, что вы лучший математик в классе. Он в вас верил, он сказал мне: «В Хольте что-то есть». Я, конечно, не стал бы вас обманывать.

— Конечно, не стали бы, — пробормотал Хольт; ему потребовалась вся его выдержка, чтобы не показать Шнайдерайту, как потрясла его эта весть.

— Признаюсь, — продолжал Шнайдерайт, — мне было непонятно, как у Мюллера находится время помнить еще и о вас; а ведь Мюллер понимал вас так, как вы, может быть, сами себя не понимаете. Мне даже за вас влетело.

— Это честное признание, — сказал Хольт.

— Я рад, что вы мне верите. Я ведь должен еще кое-что вам передать. Мюллер сказал: «Хольту следовало бы прочитать „Манифест“. По-моему, он ухватится за правду, как голодный за кусок хлеба». Да, так он сказал. Я и подумал: надо захватить для Хольта «Манифест».

Он встал, положил брошюру на стол и собрался уходить. Хольт сидел, не двигаясь. И Шнайдерайт сказал, не сводя глаз с Хольта:

— Ведь как у нас было до тридцать третьего, да и потом, при Гитлере? Наших тогда много погибало, и остальные теснее смыкали ряды, чтобы закрыть образовавшуюся брешь. Теперь, когда от нас ушел Мюллер, разве не время и нам сплотиться? Заглянули бы к нам, Хольт! У нас уже в самом деле есть что вам предложить.

Эти слова не сразу дошли до сознания Хольта, не сразу рассеялась его задумчивость и улеглось впечатление от послания Мюллера. Наконец он отозвался на приглашение Шнайдерайта, но отозвался с чувством горечи и разочарования, совладать с которым был не в силах.

— Спасибо вам за ваш приход и сообщение, — сказал он. — Книгу я, разумеется, прочту.

Опять Шнайдерайт протянул ему руку; Хольт и сам не понимал, почему он эту руку отталкивает, но он должен был как-то обосновать свой отказ, хотя бы доводами, которые и самого его не убеждали.

— Сегодня вам не стоило меня агитировать, — добавил он. — Да! Сегодня меньше, чем когда-либо. Сегодня вам не следовало вербовать членов для вашей организации. По-моему, это просто бестактно.

Он повернулся вместе со стулом к письменному столу и листал бумаги до тех пор, пока за его посетителем не хлопнула дверь.

Хольт взял в руки брошюру в картонном переплете… Карл Маркс и Фридрих Энгельс. «Манифест Коммунистической партии…» Маркс, Энгельс — эти имена ему за последний год не раз пришлось слышать, и все же это были такие необычные, непривычные для него имена, что он почувствовал — он должен прочесть эту книгу не здесь, в привычной обстановке, а где-нибудь наедине с собой и со своим все возрастающим нетерпением.

Он позвонил в гостиницу «Лесной отдых» и спросил, не найдется ли свободная комната, да, да, на сегодня! Хозяин на другом конце провода заверил его, что, как ни трудно в наше время держать гостиницу, для господина Хольта у него всегда найдется свободная комната.

Хольт уже уложил свой рюкзак, когда к нему заглянул Церник. Он, как обычно, перерыл все книги на письменном столе и нахмурился. Хольт мог бы его успокоить, достаточно было бы вытащить из сумки книжку Шнайдерайта, но он не хотел пропустить поезд и заранее примирился с неизбежной головомойкой.

— Опять двадцать пять! — рассердился Церник. — Вы неисправимы, сударь! На что вам сдался Шпенглер? И затем ли вы изучаете французский, чтобы читать Кокто и Жироду?

— Не трогайте меня сегодня, — сказал Хольт. — Завтра я к вам зайду.

— Что у вас за вид? Устали? Усталость не что иное, как острое кофеинное голодание.

— Я спешу на поезд, — сказал Хольт. — А вы все равно собирались зайти к отцу. Он у себя в лаборатории.

Хольт поехал дачным поездом и уже к вечеру стоял на лодочной пристани, любуясь зеркальной гладью озера, в котором отражались зеленые горы и по-вечернему желтеющее небо. Сегодня, в будни, здесь стояла нерушимая тишина, не слышно было и соловья, он поет только до начала июня, а потом надолго умолкает.

Хольт поднялся к себе наверх. Как и в прошлый раз, свет был выключен. Хозяин принес оплывшую свечу. Хольт сел за стол, раскрыл книгу, подпер голову кулаками и при мерцающем свете свечи приступил к чтению.