Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу Страница 66

В своей комнате Кэтлин присела к столу, сбитая с толку, смущенная. Какие мысли мелькали у нее в голове?

Внезапно перед глазами у нее встал эпизод из прошлой жизни: они с Эдвардом должны были летом поехать к морю, подышать морским воздухом. Но всё внезапно перерешили: отец в ту пору начал толстеть, и ее уговорили совершить туристский поход с папой вдвоем, ведь она была спортивная девочка… Только позднее она заметила, к чему все клонилось: мать хотела побыть с Эдвардом наедине. Сейчас это начиналось снова.

Какое ей, в сущности, дело? Эдвард болен. И он этим пользуется.

Ревность — она ужасно стыдилась этого чувства, но не могла его побороть, — ревность заставляла Кэтлин следить за матерью и Эдвардом. И что же она установила? Действительно, по вечерам мать провожала сына в его комнату, прощалась с ним и целовала «на ночь». Дверь стояла открытой, и Кэтлин видела все собственными глазами.

У нее закружилась голова. С ее точки зрения это было бесстыдство. Она так мучилась, что не могла заснуть всю ночь.

Комната Кэтлин была на первом этаже, рядом с комнатой Эдварда. Ночью она не стала закрывать дверь, чтобы… чтобы что? Чтобы услышать, не зайдет ли мать опять к сыну, а если зайдет, то когда именно. Но почему, в сущности, Элис нельзя было зайти к Эдварду, ведь он был болен и у него теперь не было сиделки?

Иногда, после того как Кэтлин, лежа в постели, напряженно прислушивалась целый час, она вдруг вскакивала, в ярости захлопывала дверь и запирала ее на крючок. Она говорила себе, что ни мать, ни Эдвард ее не интересуют. Пусть делают, что хотят. Она возмущалась собой: теперь и я веду себя как ребенок. Дурацкие семейные дела. Не для того она участвовала в войне, чтобы снова прозябать в этом болоте. Может быть, самое правильное — уйти из дома.

Эдвард приходил в комнату матери. Больше он не посещал отца. У Элис он любил заглядывать в шкафы.

Однажды он заставил мать показать ему ее шляпки, пальто, костюмы. Они говорили о всякой всячине: о тканях, о том, как трудно найти теперь нужную материю и какие бешеные деньги она стоит. Его интересовала также обувь Элис. Часто он отмечал, что в прежнее время люди одевались тщательней и проявляли больший вкус.

Потом они разговорились о старых книгах с иллюстрациями и о семейных альбомах.

Фотографии он разглядывал с жадностью. Стоило ему обнаружить альбомы, и он не выпускал их из рук. Он хотел вынуть из них семейные портреты и поставить их у себя в комнате — портреты пятнадцатилетней-двадцатилетней давности. Карточка юной Элис привела его в восторг:

— Смотри! Это ты, мама. Самая красивая женщина, какую я видел в жизни.

— Перестань, Эдвард.

Но он настаивал, упрямо, серьезно:

— Я еще ни разу не видел такой красивой женщины.

А потом и сама Элис, оставшись одна, тайком раскрывала старые альбомы и разглядывала свои фотографии. Как-то раз, погрузившись в мечтания, она отправилась в гардеробную, достала и принесла к себе в комнату памятный ей легкий старый чемодан. Она вспомнила о нем по ассоциации. Открыла чемодан и сразу наткнулась на то, что искала, — на переложенное для сохранности камфарными шариками легкое летнее платьице.

С мучительным чувством открыла Элис чемодан. Слезы текли по ее лицу, когда она вытаскивала легкое простенькое платьице.

Подумать только, сколько воды утекло! Как много было пережито! Что сделала с ней жизнь! Разве можно говорить, что человек — хозяин своей судьбы, идет своим путем. Тысячу раз прав Гордон.

Склонившись над чемоданом, она уже хотела уложить платье обратно, но тут ей пришла в голову мысль надеть его. Мысль эта оказалась неодолимой. Заперев дверь, Элис накинула платье. И потом разглядывала себя в зеркале с несказанной радостью, с щекочущим чувством удовольствия.

Вот она провела руками по ткани. Платье сильно пахло камфарой, но этот запах ей не мешал. Собственно, он даже опьянял ее.

Некоторое время она просидела, не снимая платьица, наискось от зеркала, порой бросая одобрительные взгляды на свое отражение; еще раз убеждалась в том неизъяснимом блаженстве, какое испытывало все ее тело: да, она была в своем старом платье, в том самом.

Но вот Элис медленно сняла его, и вдруг ее осенила счастливая мысль: днем, как обычно, к ней в комнату придет Эдвард, и она покажется ему в старом платье.

Нет, с этой мыслью бесполезно бороться. Как хорошо, что у нее еще возникают такие мысли, что она еще в силах радоваться!

После этого Элис повесила тончайшее платье на вешалку и решила вынести его из комнаты — проветрить. Но потом, так и не открыв дверь, она подумала: зачем проветривать? Пусть запах камфары останется, так будет лучше, теперь он неотделим от платья.

В три часа дня Элис уже сидела на кушетке в голубом платьице, которое стало ей широко, — стало быть, раньше она была полнее — и вертела в руках японский зонтик от солнца с лакированной ручкой. Зонтик этот она тоже нашла в чемодане. На лестнице раздался стук костылей. Эдвард открыл дверь и вырос на пороге. Он не верил собственным глазам. Мать взяла у него костыли, поставила их в сторонку. (Как хорошо, что ты ходишь на костылях, я благословляю их. Только благодаря костылям я залучила тебя в этот дом.)

Эдвард сидел рядом с Элис на кушетке и играл зонтиком. У него это вызвало целый рой воспоминаний.

— Солнце палило. Мы собирались на прогулку. Где мы жили тогда, мама?

Глаза Элис сияли.

— У моря. Ты еще помнишь?

— На пляже лежало множество людей. Ты прошла по мосткам и пробыла немного в воде. Мне ты не разрешила купаться. После обеда мы поехали на прогулку в старом кабриолете.

Мать кивнула.

Эдвард:

— И ты раскрыла зонтик. Вдруг у тебя появился этот красивый зонтик. Ты берегла его как зеницу ока.

Элис спокойно:

— И платье тоже.

Эдвард:

— Потом, когда мы вернулись домой, в город, я больше не видел зонтика.

— В городе он был ни к чему. Тебе исполнилось тогда лет восемь или семь, ты первый год пошел в школу. Тебе нужно было окрепнуть, врач прописал тебе теплые морские купанья. Ты был очень хрупким мальчиком. Беспокойно спал.

— На курорте я тоже не спал, если ты поздно возвращалась домой. Я не засыпал до тех пор, пока ты не приходила.

— Наконец-то ты признался, грешная душа.

— Каждый вечер я слышал, как ты прощалась перед домом. Кто это был?

Элис наморщила нос:

— Курортное знакомство. В маленьком городишке по вечерам темно, без провожатых не обойдешься, женщина неохотно возвращается домой одна из гостей.

— С одним провожатым… ты всегда смеялась и спорила.

— Эди, ты не можешь этого помнить.

— Когда ты приближалась к дому, я каждый раз садился в постели, чтобы прийти к тебе на помощь. Но потом он уходил.

— Тебе все это приснилось, Эди.

— Нет, ты просто забыла. Столько воды утекло! Я звал его «дядя». В городе он тоже иногда бывал у нас. Но ему не нравился наш дом. Он был изящный, элегантный, с усиками. В городе он носил морскую форму.

— Курортное знакомство.

— Он подарил тебе платье, которое ты сейчас надела.

Элис обняла сына за плечи.

— Эди, золотой мой, все это тебе привиделось!

— То были хорошие времена, мама: ты казалась счастливой.

Слезы Элис потекли по его лицу. Мать поцеловала его.

— Ну вот, теперь ты дома, мой мальчик, болен и вспоминаешь давно минувшие времена.

— Хорошие времена. Потому ты и надела это платье.

Мать отвернулась, чтобы Эдвард не видел ее лица.

— Платьице я нашла случайно. Что ты со мной делаешь, Эди! Выворачиваешь душу.

— А потом этот человек уехал в Индию. Может быть, с дядей Джеймсом.

Мать была потрясена:

— Кто тебе сказал?

— Но ведь ты отдавала мне марки с его писем. Я нашел у себя в комнате старый альбом для марок, большой толстый красный альбом. Там приклеены эти марки, письма приходили на протяжении многих лет, это видно по печатям.

— О, боже мой, Эдвард, этого еще не хватало.

— Только не говори: тебя, сынок, это не касается, зачем такой неуместный разговор. Я хочу знать, что было. Не надо скрывать от меня ничего. — Он сжал кулаки. — О, наш дом! Секрет на секрете. Приоткрой же тайну! Скажи хоть ты! Незачем было отдавать меня в школу, в университет, ведь я не ведал, что творится под носом.

Элис пересела подальше к столу, поднялась, уже собралась было поспешно удалиться, как делала это не раз, но Эдвард крикнул:

— Останься, мама!

Элис:

— Я хочу переодеться.

— Не снимай это платье.

В ответ Элис горько зарыдала.

— Не хочу, не хочу быть в нем. Оставь меня. Что ты со мной делаешь?

— Поди сюда, мама, моя маленькая мама. Сядь рядом со мной, ют так. Я твой сын, твоя плоть и кровь, и не только это: пусть хоть чуточку, но я — твоя душа. Ради меня не снимай это платье, ведь тебе в нем хорошо.