Меир Шалев - Голубь и Мальчик Страница 67

Илуз с братом натянули металлическую сетку для нового подвесного потолка, сменили опоры, уложили черепицу на каркас крыши, закупорили все щели, которые могли призвать крыс или голубей, — и Тирца сказала: «Это очень хорошо!»

Я чувствовал ее любовь и свою любовь не только в ее прикосновениях, не только в прозвище «юбимый», но и в том, как она строит мой дом. В том, как она измеряет, прикидывает, указывает рабочим, что делать. В том, как дом, который она мне строит, обретает форму. В том, как мы вместе едим в конце дня. Когда она уезжает в другое место, а я остаюсь один.

А иногда ее тело и ее запах сводят меня с ума и вся эта любовь выхлестывает через берега и вселяет в меня озорную силу. Я набрасываюсь на нее, как большой щенок, трусь об нее, трясу ее, хриплю, рычу и мурлычу, вгрызаюсь в ее тело.

И тогда она смеется и говорит мне: «Иреле…»

А я говорю ей: «Что?»

И она снова произносит свой диагноз: «Ты меня любишь».

— И что?

— Ты меня любишь, я чувствую, — и голос ее звучит так же, как у других женщин — так я думаю, у меня нет возможности сравнить, — когда они говорят: «Я люблю тебя».

Иоав с Иорамом тоже вдруг явились, огромные и хохочущие.

— Привет, дядя Яир. Что у тебя есть пожевать?

— Привет, Йо-Йо, — обрадовался я им. — По какому такому случаю вы решили навестить дядю?

— Отец сказал, что после твоей смерти этот дом будет нашим, и мы пришли посмотреть.

Даже моя любовь к ним не может изгладить из памяти ту боль, которую я испытал в день их рождения. Случайно или неслучайно я был у мамы, когда брат позвонил из больницы. Я не слышал его слов, но видел, как осветилось ее лицо, и услышал, как она говорит: «Наконец-то я бабушка. Большое спасибо, Биньямин».

Зависть, охватившая меня, была очень похожа на своих сестер дней моего детства, и маме пришлось успокаивать меня словами и путями, тоже позаимствованными из того времени. Я кричал:

— Почему ты делаешь это именно при мне? Почему ты должна благодарить его именно тогда, когда я слышу?

И ты сказала:

— Пожалуйста, успокойся.

Но я не успокоился:

— И что это за «я наконец бабушка»? Разве я виноват, что Лиоре не удается родить моих детей? Разве это из-за меня ты не «наконец бабушка»?

И ты повторила:

— Успокойся. — Твое лицо помрачнело, но пальцы уже будто сами по себе потянулись утешить и погладить. — Пожалуйста, успокойся, Яир. Биньямин тоже мой сын.

Я не успокоился тогда, но время сделало свое доброе дело. Я убедился, что слова Папаваша, когда он просил твоей руки, были очень точны: можно исправить, можно вылечить и можно исцелить. Прошли годы, и я научился любить могучих сыновей моего брата. В определенном смысле я даже нашел в них утешение, замену двум моим мертворожденным детям. Так было в их детстве, и так же обстоит дело сегодня, когда они уже в армии. Оба они, как и я когда-то, пошли в санитары, но, в отличие от меня, не инструктируют других, а работают сами — в двух военных медпунктах, на двух разных армейских базах.

Трудно растить близнецов, особенно с таким мужем, как Биньямин. Когда Иоав и Иорам были маленькими, Зоар, бывало, просила меня помочь, забрать их на часок-другой к себе. Я уже говорил, что мы симпатизируем друг другу, и я не раз забирал обоих Йо-Йо на несколько часов, а когда они выросли — и на конец недели. Мы играли, гуляли, читали, я рассказывал им истории и делился воспоминаниями.

— Знаете ли вы, — рассказывал я им, — что когда-то здесь неподалеку был зоопарк? Хотите, пойдем погулять и я покажу вам, где точно?

— Потом. Сначала мы хотим поесть.

— И каждый вечер люди, жившие по соседству, слышали голоса животных. Представляете — прямо посреди города рев, и визг, и рычание. А еще там была голубятня.

— А зачем зоопарку голуби? Их и на улице достаточно, и отец говорит, что они разносят болезни.

Их тела сами собой поворачивались в сторону кухни. Их шеи вытягивались, чтобы увидеть огромный холодильник Лиоры.

— А что у вас там внутри?

— Подождите немного, сейчас тетя Лиора придет, и мы поедим все вместе. А пока давайте посмотрим вместе альбомы.

Мой палец полз по старым свадебным снимкам, переходя от лица к лицу.

— Кто это?

— Отец.

— Нет, это его отец, когда был молодым. Они очень похожи.

— А это? — спросил И-два.

— Это я.

— Ты здесь ни на кого не похож, дядя Яир.

— Я похож на себя, когда был ребенком.

— Смотри, запеканка, — сказал Иоав Иораму и показал на тарелку Папаваша.

Я рассказал им, что дедушка Яков не любил стоять в очереди, собиравшейся возле кастрюль и подносов. «Приготовь мне, пожалуйста, в тарелке, Рая», — просил он.

Они засмеялись.

— Так приготовь и нам, пожалуйста, в тарелке, Яирик.

Меня передернуло.

— Где вы слышали это имя?

— Так отец спрашивает, когда мы возвращаемся от тебя: «Ну, как вы провели время у Яирика? Что Яирик давал вам кушать?»

— Так он говорит? Яирик? Правда?

— Да. Но мама говорит ему, чтобы он перестал! Что это некрасиво.

— Смотри, вот жаркое! А это ребрышки!

— Потому что это свадьба дядей из кибуца.

Я пролистал дальше. Яирик. Именно Яирик. Не Яир и не Иреле, не мой брат и не дядя, именно Яирик, из всех имен.

Сейчас они осматривали новый дом, его двор и его виды.

— Очень красивое место, — сказал И-раз.

— Мировое место, — резюмировал И-два.

— Тут мы построим большой гриль,[65] а тут поставим табун,[66] — сказал И-раз.

— И будем рубать пиццы и стейки с утра до вечера.

— И печеную картошку.

— Если вы не возражаете, ребята, я еще жив, и я планирую пожить здесь еще лет тридцать, как минимум.

— Ничего, мы потерпим.

Позвонила Сигаль. У нее два дела. Первое: отец Лиоры приглашает нас на семейное торжество в Соединенные Штаты. Дата выпадает на период больших праздников,[67] и поэтому лучше бы заказать билеты заранее. Когда мне удобно вылететь и когда вернуться?

Я:

— На меня не нужно заказывать. Я ни в какие Соединенные Штаты не еду.

Сигаль:

— Я перевожу тебя к твоей жене.

В трубке фортепианная музыка. В других офисах в ожидании ответа играет электронная музыка, Лиора наняла себе Глена Гулда, чтобы он сыграл для ее приятелей музыку Баха.

Лиора:

— Что случилось, Яир? Что на сей раз?

Я:

— У меня нет желания ехать.

Лиора:

— Это не вопрос желания. Это вопрос вежливости и приличий.

Я:

— Я не люблю ездить, и, кроме того, я занят.

Лиора мне:

— Я хочу знать однозначно: ты едешь или нет?

Я ей:

— Нет.

Лиора отключилась. Сигаль вернулась со вторым делом. Она сожалеет, что не успела вовремя предупредить, но группа любителей птиц из Голландии просит, чтобы я провел с ними трехдневную экскурсию. С завтрашнего дня, если можно.

Можно. Конечно, можно. Поездки с любителями птиц и интересней, и выгодней, чем с лекторами и артистами. Я подобрал их в гостинице на улице Нес-Циона в Тель-Авиве, рядом с тем румынским рестораном, где мы с Биньямином взимаем друг с друга выигрыши в наших пари, и в полдень мы уже были в комнатах, которые я заказал в Галилее.

Хозяин, худой высокий человек, выглядел раздраженным и усталым. Несколько лет назад он вырубил свой сад тропических личи[68] и построил взамен этого комнаты для приезжих. Какое-то время дела шли успешно. Потом — «со всеми нашими делами тут» — туристы перестали приезжать.

— Был момент, — сказал он, — когда мне пришлось сдавать комнаты приезжим парочкам. Что тебе сказать, это просто неприятно. Приезжали пары, женатые на других. Понимаешь?

— Более или менее, — сказал я ему. А себе: «Если мы с Тирцей когда-нибудь поедем в Галилею, нужно будет поискать комнату у кого-нибудь другого».

— Но сейчас, слава Богу, в долине Хулы[69] навели порядок, начали разбрасывать журавлям кукурузные зерна, чтобы не поедали хумус[70] с полей, можно надеяться, что больше людей станут приезжать ради журавлей и меньше ради всякого этакого.

Не только журавли. Здесь останавливаются на ночлег и пеликаны, и бакланы, и разные виды гусей, и чайки, и утки, и хищные птицы, и все они прилетают под вечер. В небе тесно от распахнутых крыльев и разинутых, орущих клювов. Тяжелые, плотно сбитые пеликаны спускаются на воду уверенно и быстро, но перед самой посадкой вдруг забавно пугаются, как будто обнаружили неисправность в механизме приводнения. Их ноги шлепают по воде, расшвыривая брызги, крылья — особенно у молодых — беспорядочно бьют по воздуху. Журавли, с их длинными ногами и вытянутыми шеями, — не пловцы. Они опускаются у самой кромки воды, вначале на несколько мгновений зависают в воздухе, судорожно ударяя крыльями, словно балерины, подвешенные на нитках, и лишь затем уступают воле земного притяжения, садятся и спешат к тесной толпе своих товарищей.