Роберт Стоун - Дамасские ворота Страница 67

— Мне надо идти, — отрывисто сказал он Чарльзу.

Он встал и последовал за мелькнувшими призраками. В столпотворении перед храмом их нигде не было видно. Обшаривая взглядом толпу, он предположил, что обе женщины, кающаяся грешница из Хайфы и Сония, ему просто пригрезились. Вместе с туристами он зашел в церковь.

К нему тут же подошел молодой человек в черном костюме и при соответствующем галстуке:

— Присоединитесь к нам на всенощное бдение?

По произношению он мог быть со Среднего Запада или канадцем.

Лукас посмотрел через плечо молодого человека, ища Сонию или ту, другую, женщину. Они исчезли в тени и пересекающихся приделах церкви. Плыл дымок ладана, дрожало пламя свечей. Десятое столетие храм не переставал чаровать душу.

— Может быть, — ответил Лукас.

— Тогда вы должны быть здесь, начиная с девяти часов.

— Хорошо, — сказал Лукас и обошел его.

В том маловероятном случае, если Сония и вправду решила присутствовать на бдении в храме Гроба Господня, она, скорее всего, отправилась бы наверх к эфиопской часовне. Но, поднявшись по ступенькам, ведущим к монастырям наверху, он обнаружил, что дверь туда заперта на засов.

Он не был в храме Гроба Господня с Пасхи, со дня, когда тут буянил меджнун. Полутьму заполняли паломники-иностранцы, и он предположил, что видение блондинки из Хайфы было навеяно их присутствием в городе. Или то было предостережение. Ангел одиночества, зовущий его в исчезнувший дом. Своеобразное движение времени вспять. А Сония привиделась просто потому, что очень хотелось ее видеть.

Паломники в благоговении бродили по храму, утопая в сумраке, ошеломленные происходящим и силясь поверить в его реальность. Лукас потерял счет времени. Когда он подошел к дверям, прежний молодой человек преградил ему дорогу:

— Боюсь, двери заперты.

— Что?

— Двери заперты. На всенощную.

Лукас тупо посмотрел на него.

— И будут заперты до четырех утра, — пояснил тот. Слащавая ухмылка исказила его заостренное пустое лицо. — А ключа, знаете, у нас нет.

К своему ужасу, Лукас понял, что попал на одно из тех ночных бдений, когда верующие обязуются оставаться в храме всю ночь. И то, что никто не имел ключа, было правдой. Его каждую ночь уносила с собой одна из двух назначенных для этого мусульманских семей и держала у себя до утра. Ни пожар, ни наводнение не могли заставить их выйти из дому. Он был замурован.

— Господи Исусе! — проговорил Лукас. — Ч-черт!

Молодой человек отступил с ужасом и отвращением. Волна незримого негодования прокатилась по сумрачной церкви.

— Думаю, можете попытаться найти священника, — посоветовал молодой человек с оттенком христианского смирения.

Лукас отправился на поиски. Но не нашел ничего, кроме ошеломленных туристов и сырых палат с оплывающими свечами. Это было все равно что пытаться найти путь обратно из загробного мира.

В конце концов Лукас наткнулся на группу коленопреклоненных палестинцев в рабочей одежде, окруженных всяким механическим оборудованием. Тут была огромная грязная серая труба, выглядевшая как некая тварь из голливудского фантастического фильма, гигантская личинка из космоса. Но арабы были так поглощены молитвой, что Лукас решил их не беспокоить. Он сел на уголок ступеньки возле крипты Святой Елены и задумался о своем ужасном положении. Паломники собирались у капеллы Франков на молитву. Они запели убогую нью-эйджевую молодию гнусавыми монотонными голосами, с кошмарным пафосом, словно собирались так голосить до утра.

Лукас вспомнил меджнуна. Если бы он, Лукас, впал в такое же исступление, если бы прыгал, кричал и визжал, то мог бы вселить в окружающих такой страх, чтобы его изгнали из храма, от греха подальше. С другой стороны, думал Лукас, оглядываясь по сторонам, сейчас он скорее подсуден власти шести христианских церквей[328], нежели Израильского государства, по крайней мере до наступления утра. За неподобающее поведение ему могут пригрозить страшными небесными карами или древними земными. Заточением. Дыбой.

Господи Исусе! Ч-черт!

Христиане энергично ныли. Вдруг их монотонное пение пронзил ни на что не похожий звук. Словно фальшивая нота какой-нибудь сверхъестественной расстроенной каллиопы[329], как если бы все нечестивые отбойные молотки ада вознамерились разнести вселенную.

Пронзительное эхо невообразимо усиливалось пустотами пещер храма, превращаясь в сумбурные стенания по древнему прошлому или, быть может, оглушительную двенадцатитоновую мессу, своего рода апологию проступков и причуд религии.

Лукас поднялся на ноги. Он чувствовал, что христиане громко протестуют, но не слышал их голосов за громовым священным шумом.

Палестинские рабочие, молившиеся возле Кафоликона, исчезли вместе со своим оборудованием. Приблизясь к капелле Франков, он увидел бесспорную причину происходящего. Православный патриарх избрал эту ночь для того, чтобы надраить свои каменные владения, — пропади они пропадом, эти еретики с их вигилией[330] и напыщенным бормотанием. Организаторы вигилии — иностранцы, похожие на священников в мирском одеянии, — увещевали бригаду рабочих. По блаженным улыбкам арабов, не прекращавшим подачу пара, было ясно, что увещевания на них не действуют.

Стоявший у дверей молодой человек заметил Лукаса и прокричал ему:

— Вы можете поверить? Паровую очистку устроили! В эту ночь ночей!

Они с трудом слышали друг друга — приходилось кричать во всю мочь.

— Может быть… — надрываясь, выкрикнул предположение Лукас, — может быть, они готовятся к продаже!

И пошел искать уголок, куда можно было бы забиться, спрятаться от шума.

36

Тем же вечером Януш Циммер и Яков Миллер, лидер военизированной организации поселенцев, сидели под оливковыми деревьями в саду Галилейского Дома. С ними были Дов Кеплер, хасид-еретик, и Майк Гласс, преподаватель колледжа низшей ступени и футбольный тренер. Религиозные евреи сняли кипы, чтобы не выделяться в христианской обстановке Дома.

Футах в двадцати от них на таких же жестких стульях сидели рядышком Линда Эриксен и молодой человек по имени Хэл Моррис. Это был опрятный североамериканец, до того застенчивый, что почти не поднимал глаз от своих туфель.

— Остальное снаряжение должно прийти на этой неделе, — сказал Циммер членам военного совета. Обращался он преимущественно к рабби Миллеру. — Все, что понадобится для сноса. Лестрейд вручит Отису план, а Отис передаст его мне. Потом задействуем специалистов, и те заложат взрывчатку в нужных местах.

— Что они используют? — спросил человек с Западного берега. — Просто любопытно.

— Гелигнит. Иранского производства.

— Сработает?

— Хочешь пойти и убедиться?

— Меня заботят возможные жертвы, — сказал эксцентричный хасид. — Наши солдаты располагаются вокруг Харам-эш-Шарифа. Площадь перед Котель-Маарив тоже может быть повреждена.

— Ущерб будет минимизирован. Что до солдат, тут мы ничего не можем поделать. С площадью Котель ничего не случится.

— Евреи погибли и когда взорвали «Царя Давида»[331], — сказал Яков Миллер.

Майк Гласс нахмурился и потер лоб.

— Истинная правда, — согласился Януш Циммер. — А теперь, если не возражаете, я хотел бы поговорить с молодым человеком, которого вы привели.

Миллер на иврите подозвал Хэла Морриса. Молодой человек, неважно владевший языком, тревожно взглянул на него и вопросительно показал пальцем на себя. Линда, смеясь, заставила его встать и повиноваться.

— И ты тоже, Линда, — сказал Циммер. — Подойдите оба.

— Мы ждем прибытия из сектора Газа некоторых необходимых компонентов, — продолжал он. Оглядел заговорщиков, задержав взгляд на Миллере. — Настал момент посвятить вас в главную тайну, — обратился он к Моррису и Линде. — Линда уже знает, вы, вероятно, еще нет. Мы намерены уничтожить вражеские святилища на Храмовой горе.

— И восстановить Храм, — сказал Моррис пресекшимся голосом. — Мне об этом сказали.

Миллер посмотрел на него с гордостью, похожей на влюбленность.

— День уже назначен? — обратился он к Циммеру.

— Я тоже собирался спросить, — вмешался Дов Кеплер, хасид. — Некоторые дни подходят больше других.

— Девятое ава подойдет, — сказал Майк Гласс.

Девятое ава традиционно было днем траура еврейского народа. И Первый, и Второй храмы были разрушены в этот день.

— Тиша Б’Ав[332] действительно подошел бы, — сказал Миллер. — Но в последнее время в этот день принимаются особо жесткие меры безопасности. Хотя верующие будут соблюдать пост. Так что это плюс.

— По крайней мере в Рош-Ходеш[333], — добавил Кеплер. Циммер только наблюдал за их обсуждением.