Ольга Славникова - Легкая голова Страница 67

Максим Т. Ермаков уселся поудобнее, поставил локти на колени и уперся в ствол наморщенным лбом, словно хотел переупрямить пистолет.

На счет “три”.

Грохнуло, рвануло, и Максим Т. Ермаков отскочил сам от себя, будто биллиардный шар от борта при ударе кием. Пьяный, плохо управляемый, он кое-как выплыл на середину комнаты и увидал свое оставленное тело, медленно валившееся из кресла на ковер. Пробитая голова с торчащим, будто щепка, клоком волос там, где вышла пуля, ощутимо тяжелела, наливалась косным веществом, на макушке сквозила светлая лысинка, о которой Максим Т. Ермаков при жизни так и не узнал. Между тем все вокруг сделалось проницаемым, все состояло из зерен и мазков обжигающей энергии; Максим Т. Ермаков на пробу прошел сквозь буфет и обратно, с ощущением, будто побывал под горячим душем. Он задал пространству вопрос и получил ответ, что Люся пока занята, но скоро освободится. Где же деда Валера? Легок на помине, старик раздвигал черные картины и лез сквозь стену, будто в дыру забора.

– Ну, Максимка, ты и учудил, – произнес, оправляя горелый костюм, недовольный дед. – Обвели тебя твои прогнозисты вокруг указательного пальца. Ладно, что уж теперь, пойдем со мной, дурак.

Не на Лубянке, а в совершенно другом, ничем на вид не примечательном месте Москвы, в семиэтажном здании с плоской крышей и скучным выражением окон, имелся кабинет. Мебель в кабинете была, вероятно, родом из семидесятых: обивка стульев засалилась, поверхность канцелярского стола покоробилась на манер стиральной доски и кое-где отошла крашеной щепой. Совершенно из другого времени было сложно устроенное кожаное кресло, на вид как бы стоматологическое, со множеством подвижных кронштейнов, оснащенных неизвестного назначения приборами, с широкими, напоминающими шины подлокотниками, на которых выпуклый узор явно представлял собой сенсорную клавиатуру. В кресле полулежало завернутое в темную хламиду существо, известное Максиму Т. Ермакову как Кравцов Сергей Евгеньевич, он же Зародыш, главный головастик страны. За спиной у него, как во всяком кабинете большого начальства, стояло достойно задрапированное знамя России, однако цвета этого триколора были до странности яркие, люминесцентные, оставлявшие под веками болезненные ртутные зигзаги. Над знаменем, там, где у всякого руководства всегда висит портрет Президента, тоже имелась стандартная рамка должного вида и размера. Но внутри у рамки не было ничего: просто застекленная серая картонка с бархатцем пыли и заскорузлым бурым пятном.

Из усталой полудремы головастика вывел трескучий звонок. Входная дверь, выглядевшая хлипкой древесностружечной плитой, с гидравлическим вдохом втянулась в стену, обнаружив не меньше пяти сантиметров ребристой стальной начинки, и в кабинет, приглаживая сухой хохолок на бесформенной голове, вошел тот, кого Максим Т. Ермаков называл Стертым. Со времени первой и последней встречи с объектом в кабинете Хлама Стертый сильно изменился: голова покрылась странной растительностью, похожей на следы приклеенной и сорванной бумаги, хохолок на макушке стал совсем прозрачным, над верхней губой проступили усики, похожие на маленький рыбий скелет.

– А, Виктор Николаевич, рад видеть, с приездом, – главный головастик подался вперед, и кресло под ним с мультипликационной гибкостью поменяло позу, словно заново пересобрало себя из угольно-черных элементов. – Ну, как у нас в Новосибирске?

– Почти гладко, – ответил Стертый, протягивая начальнику костлявую руку, имевшую, казалось, больше пальцев, чем положено человеку. Тот ответно выпростал из хламиды свою, наполовину состоявшую из бледного льда. Рукопожатие этих двоих было как спаривание инопланетных насекомых.

– Я слышал, здесь тоже все наконец получилось, – сказал Стертый, усаживаясь на советский стул, из последних сил упершийся ногами в пол.

– Да, наконец, – Зародыш помассировал красные, как мозоли, запавшие глаза. – Ликвидация состоялась сегодня ночью. Ни с одним объектом мы прежде так не возились, как с этим Ермаковым.

– Вы рисковали, Сергей Евгеньевич, – осторожно заметил Стертый. – Разумно ли было сообщать объекту о нашей якобы ошибке?

– Разумно, – убежденно ответил главный головастик страны. – Надо было снять блокировку, которая образовалась у объекта на наше прямое вмешательство. Он должен был почувствовать себя свободным, чтобы самому принять нужное нам решение. Можете, кстати, потом посмотреть записи, файлы у вас в компьютере.

Социальные прогнозисты помолчали. За окном валил волнами густой снегопад, дрожали тут и там дневные бледные огни, окрестные строения казались серыми тенями на гигантской беленой стене. Зимний день был в точности таким, как тогда, когда двое сидящих в кабинете пришли к Максиму Т. Ермакову. Будто не было целого года, не было человека. Мир без Максима Т. Ермакова заносило наискось тихой пеленой, плотный шум Москвы угасал до еле слышного шепота, и как-то было понятно, что сегодня уже ничего не произойдет.

– Я вот только не совсем в курсе насчет последнего московского взрыва, – снова заговорил Стертый, глухо кашлянув в кулак. – По нашим прогнозам, теракт в московском метро должен был произойти на четыре месяца позже. И супруга объекта в него не попадала.

– Да, мы организовали этот инцидент, – раздраженно подтвердил Кравцов. – Вызвали, так сказать, преждевременные роды. А что нам оставалось, скажите на милость? Помедли мы еще пару недель, и снесло бы пол-Питера. Нарушили правила, согласен. Отклонение каузальности по тридцать второму вектору на полтора процента.

– Полтора процента немного, – Стертый вытащил из кармана ссохшийся комом клетчатый платок и высморкался со звуком, словно из книги резко вырвали страницу. – Извините, Сергей Евгеньевич, простыл в Новосибирске.

– Надо беречь здоровье, – назидательно проговорил главный головастик. – Особенно нам с вами, при наших факторах риска. Я, кстати, не хуже вашего знаю, что полтора процента скомпенсируются лет через десять. Но это было минимальное точечное нарушение, без которого мы не могли решить проблему. Думаете, мне не жалко глупую девчонку? Побежала замуж за этого Ермакова, когда все, у кого было хоть на грош интуиции, от него отстранились. Да от него просто разило опасностью! Он смердел, как помойка. Честно говоря, я от него за год просто до смерти устал.

– А мне его, знаете, будет не хватать, – задумчиво признался Стертый, приминая пальцами, будто табак в самокрутке, непривычные усы. – Я тут, просто для себя, прогнал его данные по новым вариативным программам. И знаете, что получилось? При несколько иных значениях базы-четыре и базы-восемь он стал бы Герой Советского Союза.

– А по мне, так обыкновенная сволочь, – поморщился главный головастик. – Впрочем, нам с вами известно, что на войне хороших людей просто сразу убивают, а именно сволочи совершают подвиги и получают ордена. Так или иначе, свою работу мы сделали. Пусть не совсем чисто, но единственно возможным образом. Можно, наконец, и в отпуск, четыре года не был.

– Куда поедете, Сергей Евгеньевич? На теплое море? В Египет, в Таиланд?

– Нет, к своим, в Северодвинск, – главный головастик печально вздохнул. – Мать сильно болеет, можем не увидеться больше.

– Что ж, Сергей Евгеньевич, счастливо вам съездить, матушке вашей поправляться, – Стертый неловко поднялся, засовывая носовой платок в глубокий, чуть не до колена, брючный карман. – Пойду работать, накопилось.

– Идите, и не забудьте потом зайти в медсанчать, – напутствовал его главный головастик страны. – Если что, я на связи в любое время суток. Новые коды загрузите в техотделе.

– Есть.

Тот, кого больше никто мысленно не называл Стертым, сутуло добрел до двери и оттуда оглянулся на тусклый кабинет. Главный головастик опять дремал, подергивая щекой. Между тем над ним, в обрамленной пустоте портрета, словно происходила какая-то тайная работа, что-то пыталось сгуститься, и бурое пятно, на котором обозначились кудри и скулы, бодро улыбалось своим избирателям.