Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят Страница 67

— Ох, ну конечно… Легко тебе говорить, господин петух в белом вине! Господин королевский внучок! Господин мне-не-надо-зарабатывать-на-жизнь, бездумно бегающий пальцами по клавиатуре, вверх-вниз, туда-сюда, воображая себя Гленном Гульдом… Уж больно легко тебе живется!

— Гортензия! Не смей так говорить, это низко! Очень низко, — ответил Гэри. Он даже побледнел от такого обвинения.

— Я говорю что думаю! Тебе жизнь дается легко, Гэри! Ты вяло протягиваешь руку, и в нее падают деньги. И поэтому изображаешь вечно обиженного. Тебе никогда не приходилось драться! Никогда! А я сама себя защищаю, с самого детства.

— Бедная девочка!

— Именно так: бедная девочка! И тем горжусь!

— Ну так продолжай кусаться! Это у тебя лучше всего получается!

— Ты жалкий тип!

— Ты о чем?

— Ненавижу тебя!

— А я тебя даже не ненавижу! Полно таких, как ты. Все улицы запружены. Знаешь, как их называют?

— Презираю тебя!

— Вы чересчур быстро переходите от обожания к ненависти, дорогая! — ответил он с тонкой улыбкой, язвительно изогнувшей губы. — Чувства в вас не задерживаются, не успевают укорениться! Это искусственные цветы, которые уносит дуновением ветра… Стоит позвонить какой-нибудь мисс Фарланд, и пф-ф… Никаких тебе больше цветочков, сплошной перегной, дурно пахнущий перегной.

Раскосые зеленые глаза Гортензии опасно потемнели. Она швырнула в него содержимое сумки, которую только что собрала.

Он засмеялся. Она набросилась на него. Ударила, попыталась укусить. Он со смехом ее оттолкнул; она рухнула на пол. Осознавая свое унижение — валяется вот так, на спине, как перевернутый жук, она закричала, устремив на него указующий перст:

— Гэри Уорд, никогда, никогда больше не пытайся меня увидеть!

— Да, но… Ты ничем не рискуешь, Гортензия, мне теперь очень долго будет противно!

Он натянул джинсы с майкой и вышел из комнаты, даже не взглянув на распростертую на полу Гортензию.

Она услышала, как хлопнула дверь.

Бросилась на кровать и зарыдала. Ну и правильно все получилось, для нее так даже лучше! Ее сводила с ума мысль, что можно составлять единое целое с парнем, невероятное химическое соединение, смешение, какой-то единый взрывающийся шар любви, и при этом заниматься построением собственной личности и делать карьеру. Bullshit! Она знала, что любит его, она знала, что и он ее любит, она собиралась с его помощью сделать много важных и прекрасных дел, вот абсурд! Она истерически засмеялась. «Я попала в ловушку, в обычную ловушку, в какую попадаются девушки, и тем лучше для меня! Глупая сучка! В кого превратилась! Влюбленная дура! Ясно, что из этого в конце концов выходит! Идиотка, льющая слезы на кровати. Нет, я не идиотка. Я Гортензия Кортес, и я покажу ему, что могу вознестись до небес, достичь головокружительных высот, протаранить небо и облака, и тогда… Я даже не взгляну на него, я знать его не захочу, я оставлю этого жалкого гнома на обочине и проследую своей дорогой. — Она представила себе жалкого гнома с лицом Гэри на обочине и медленно-медленно проехала мимо, даже не бросив на него взгляд. — Бай-бай, несчастный, иди по своей узкой тропиночке среди мрачной равнины, по заранее предрешенной тебе тропиночке.

Я сваливаю в Лондон, и я никогда, никогда больше тебя не увижу!»

Она встала, вдохнула и собрала свои вещи.

«Евростар» отходит каждые сорок минут.

Ровно в пять она будет в кабинете мисс Фарланд в Лондоне.

Надо не забыть ручку, что купила на площади Пигаль, с фигуркой женщины, которая одевается и раздевается.

Немного смело, может быть.

Но Пауле понравится…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Это должен был быть чудесный вечер, и теперь все безнадежно испорчено.

Каждый год в первое воскресенье января Жак и Беранжер Клавер принимали «попросту, по-домашнему». Без галстуков, пиджаков и тонкостей этикета. Встреча друзей с кучей детей, верхние пуговицы брюк расстегивают после обильной еды, свитеры накидывают на плечи, разгорячившись от выпитого.

«Приходите отпраздновать зиму к Жаку и Беранжер!» — гласила карточка с приглашением. Это была специальная манера обхаживать влиятельных лиц, ненавязчиво смешивая их с домашними, придавать собранию оттенок дружелюбия, обмениваться визитными карточками и откровениями посреди детских криков и рассказов о рождественских праздниках. Жак и Беранжер Клавер могли таким образом оценить свою степень популярности и убедиться, что они все еще «в чести».

Им достаточно было сосчитать число приглашенных и проанализировать их качество. Крупный босс стоил трех подруг Беранжер, но подруга Беранжер в сопровождении крупного босса — своего мужа — получала дополнительные очки.

А потом…

А потом, думала Беранжер, не помешает устроить что-нибудь веселенькое. Лица вокруг серые, речи унылые. Это будет практически благотворительная акция, размышляла она, надевая узкое черное платье и с удовлетворением рассматривая свой плоский живот и узкие бедра. «Даже ни намека на целлюлит, ни одной растяжки, а ведь у меня четверо детей! Передо мной еще маячат веселые денечки. Только бы найти мужчину, который…»

Последнее любовное свидание не задалось. Хотя… Он был красив, мрачен, холост, волосат. Ее ужасно возбуждали его загорелые запястья с черными волосками. Он бурил артезианские скважины в пустыне для одной американской компании. Она уже представляла себе, как будет перебирать пальцами его черные кудри, нежно ощупывать мощные мышцы на груди, с упоением вдыхая запах сильного мужчины, способного застрелить хищника, подбирающегося к колодцу. Но мечты ее рассыпались в прах, когда, оплачивая счет в ресторане, он достал… синюю карту. Синюю! Она и не думала даже, что такие до сих пор существуют. С ума сойти. Зевнув, она попросила буровика ее проводить. Сослалась на внезапную мигрень. Какое разочарование! Она уж не в том возрасте, чтобы бездумно тратить себя по пустякам. Синяя карта… Эта синяя карта отбросила ее во времена молодости, когда она целовалась с каждым, кого не пугали ее брекеты, даже если у него не хватало денег оплатить ей бутылочку колы. «Но в сорок восемь я должна себя беречь. Найти достойную замену — с золотой картой или платиновой, а еще лучше открытый счет — на случай если Жак даст от ворот поворот. Это не за горами. С каждым днем он приходит домой все позже и позже. В конце концов он вообще не придет, и я останусь с носом. Перейду в разряд разведенок. А в моем возрасте одинокая женщина — вид, выживающий с большим трудом».

Столы были разложены, ароматические свечи и букеты цветов расставлены там и сям, белые скатерти постелены, бутылки шампанского торчали из ведерок со льдом, тарелочки с засахаренными фруктами и восточными сластями поставлены в нужных местах, и теперь, главное, да, самое главное, все ждали горы заварных пирожных с кремом. Беранжер говорила гостям, что печет их сама, на самом деле Жак втихаря покупал их в одной кондитерской в пятнадцатом округе. У некоей мадам Кейтель, жизнерадостной австриячки, у которой не было ни шеи, ни подбородка, лишь неизменная широкая улыбка, затерянная в слоях жира.

Жак Клавер роптал. С каждым годом ему все труднее было участвовать в этом маскараде. Он выходил к гостям, волоча ноги, злился на жену, вообще на женщин, на их лицемерие и двуличие. Он ворчал: «Мы просто гномы, мы, мужчины, — бедные гномы, которых они водят за нос». Он сминал крыло «Ленд-Ровера», выезжая из гаража, прищемлял палец крышкой коробки для пирожных, ругался, ничего не испытывая, кроме ненависти, а отправляясь к мадам Кейтель, обещал Беранжер, что это в последний раз и что в следующем году он не выдержит и все всем расскажет.

И спасет свою душу.

— А у тебя есть душа? — пожав плечами, спрашивала Беранжер.

— Смейся, смейся. В один прекрасный день я сдам тебя с потрохами…

Беранжер улыбалась, сбрызнув лаком свою темно-каштановую челку и быстро, раздраженно барабаня пальцами по новым маленьким морщинкам под хитрыми карими глазами.

Муж угрожает, но никогда не перейдет к действиям.

Ее муж просто трус.

Она давно это знала.

Безе с заварным кремом от Беранжер всегда были гвоздем приема.

О них говорили накануне, говорили потом, о них грезили, рассказывали друзьям, ими любовались, их жадно хватали, пробовали — закрыв глаза, выпрямившись, торжественно и взволнованно; и все развратные женщины и безжалостные мужчины становились на время поедания безе кроткими, невинными агнцами. Чтобы получить право на заварные безе у Беранжер Клавер, непримиримые враги мирились, лучшие подруги вновь становились подругами, а острые языки напитывались медом. Все задавались вопросом, как Беранжер удалось добиться этой воздушности, нежности, тонкости вкуса… Но головы ломали недолго: тайфун удовольствия смывал здравые мысли.