Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 68

Дедушку вызвали в райком. Накопилось ворох жалоб-накаток. Обвинили в распутстве, в сожительстве с Агашей Лестеньковой. Будто Толюшка его настоящий сын, кровный. Только вот фамилию материну носит. Потому от колхоза купил он ей дом, а теперь вот достраивает, обновляет за счет колхоза. Бывшего кулака Галибихина и пленного Федора Пашина при себе держит. Один раскулаченный, мироед, другой Гитлеру служил. И парторг у него старовер, коммунист во Христе кличку себе взял. Тоже не случайно у такого председателя…

Все было против дедушки. В метриках Толюшки Лестенькова он, дедушка, отец. И Федора Пашина в бригадиры он поставил и в правление настоял назначить. А судимого кулака деда Галибихина к кузнице пристроил. Куќет, как и в прежние времена. Ребятишек "заманивает и эксплуатирует"…

Донос был подписан группой лиц. Дедушка не стал выяснять и разглядывать, кто именно подписал. Просто не хотел знать, кто пошел на такую пакостную клевету.

Из райкома пришел сам не свой. Два дня молчал, никому ничего не гоќворил. Старик Соколов Яков Филиппович тоже не пытался его расспрашивать. Пусть все в себе вначале перебродит, переварится. Встречались и в глаза друг другу старались на смотреть, словно оба друг перед другом виноватые.

Но слухи сочились. Толюшку Лестенькова начали дразнить, обзывать отпрыском Корня. И взрослые при встрече с Агашей ухмылялись… Зло соќчилось как из худой канализационной трубы. Иван недоумевал. Но не реќшался спросить обо всем самого дедушку. А он молчал.

В колхоз прислали строгую комиссию. Две недели мытарили, проверяли, расспрашивали, допрашивали. Парторг, Старик Соколов Яков Филиппович все объяснял, покаќзывал документы. Ремонт домов по рекомендации райкома начат. Есть реќшение колхозного собрания и партийного. В кузнице Глеб Фелосеич не от себя кует, за трудодни. Вроде ремонтно-бытовая масќтерская от колхоза. Ребятишек ковать учит. В крестьянстве всегда дети ремесло от взрослых перенимали. Похвалить бы старого кузнеца за это, а не хулить. Все это парторг колхоза Старик Соколов Яков Филиппович и разъяснил комиссии. И народ подтвердил его высказы. Дедушку, как мог, ограждал от разговоров с комиссией. Одного его не оставлял.

Но как комиссии не отозваться на сигналы… Дома, так выходит, в первую очередь дружки председателя себе обновили. И лес бесплатно им выделялся… Но когда и кому крестьянин за свой лес платил?..

Ремонт домов приостановили. И еще пуще пошел содом по колхозу. Ноќвые наветы на моховского куркуля-председателя покатились: "Философсќтвует, на Бога ссылается". Дедушка в разговорах с кем-то пошутил, что у Всевышнего погоду для себя выпрашивает… По Божьему совету и сев, и сенокос начинает, и о жатве ему Господь подсказывает, когда ее начинать. Все с природой согласуется. Оттого вовремя и успевает дела делать. Собрали кучу разных случайных высказов. Чем она больше, тем эффективней работа комиссии…

Комиссии дедушка заявил:

— Жизнь мудрее нас, она опытом складывается. Мы все и есть жизнь. И обязаны вперед глядеть, что потребуется завтра, и помнить, что вчеќра было худо. Без своей головы как тут обойтись. Любое решение тоже надо исполнять со своей головой и своим разумением.

И эти слова дедушки истолковали не в его пользу. Как бы незлобиво и без желания обвинить — по необходимости — проверяющие заметили: на прошлое вот оглядывается, решения партийные по своему истолковывает.

Новый "Первый" вошел во вкус и, как и предыдущие потребовал пресечь отсебятину. Держаться единого порядка, беспрекословно выполнять реќшения и постановления партии и правительства. Но все же и ему в демократию хотелось поиграть. Время-то двигалось… Сам приехал в колхоз, чтобы самолично потолковать со строптивым председателем, моховцем — Корнем.

— Что будет, Данило Игнатьи, если каждый начнет в свою дуду дудеть, — как бы в шутливом тоне сказал он дедушке.

Дедушка помолчал, усы пошарил, будто ждал от кого-то подсказа, каќкими словами на это ответить. И сказал насчет "дуды" "Первому", назќвав его тоже по имени и отчеству:

— А сподручно ли в дуду, рожок единый, скопом дуть. Не получится ли так, что один им завладеет и будет фальшивить бесталанно. А из разных рожков и дудочек гармония получится, музыка для слуха приятная, если мастера играют.

Высказав это, дедушка продолжал глядеть прямо в глаза "Первому". Так "в глаза", дедушка всегда с людьми разговаривал, чтобы слово чистым было. А как это "Первому" было снести, вроде вызова…

Не дожидаясь отчетного собрания, дедушка подал заявление об уходе из председателей колхоза. Так велели, подобрали и кандидатуру на его место — Сашу Жохова.

В колхозе тут же начался разброд, как в телячьем стаде без пастуха. Больше переживало Мохово. Но все понимали: бессильны!.. Куда-то всех волокла заведенная пружина казенного механизма. Она все сильней и сильней закручивалась властной рукой, незнамо и чьей и какой…

Старик Соколов Яков Филиппович выжидал, терпел. И когда настал момент, подсказанный ему какой-то тайной силой своего собственного внутреннего "я", поехал в область к Сухову Михаилу Трофимовичу. А своему "Первому" заќявил, что Корин Данило Игнатьич до отчета должен оставаться в председателях. После такого заявления-высказывания Старика Соколова все как-то разом улеглось в колхозе. Будто и комиссий никаких не было, и угроз дедушке.

2

Такова участь всех беспокойных, одержимых и болезных людей, попавќших по разным обстоятельствам в руководители. Пока не свалишься с ног, не жди пощады. Дедушка сильно занемог.

К дому от конторы привезла его старая, как и он сам, Голубка. В воќзок у конторы он еще кое-как сам ввалился. Дорогой потерял сознание. Остановившись у самой калитка, Голубка призывно заржала. Живая, учуяќла неладное. Голубку увидел Миша Качагарин. Она повернула к нему голову и подала голос. Втащил дедушку в дом, перепугав бабушку Анисью до обќморока. Тут погнал Голубку в медпункт. Фельдшерица вызвала "скорую". Приехала, сделала уколы, какие ранее были назначены дедушке. Позвонила еще врачу, к которому дедушка последнее время стал обращаться. Врач посоветовала, что еще надо срочно сделать и тоже приехала. Машину "скорой помощи" продержали до глубокой ночи. Врач осталась до вечера следующего дня.

— Выйдем, выйдем, Игнатьич, и из этой нелепейшей ситуации, когда осќтрая опасность миновала, — ободряла она дедушку его же словами. — Все в ваших руках, надо и это перебороть, в себя поверить, вера эта в себя и спасет.

Когда что-то "внедрялось в колхозную жизнь и председателей, будто язычников, старались обратить в новую веру, дедушка и призывал на поќмощь шутку: не плакать же. Ходячими были его слова: "Торопясь по пряќмой, кривулей не миновать. Выберемся, выберемся и колеся целиком на торный путь, покрутимся, поблуждаем и выйдем на означенную нам до —

рогу, пропасть-то Господь не даст…" Теперь самого дедушку врач ободряла его же словами.

Бабушка Анисья и мать попеременно сидели у него постели. Отец взял отпуск. Были каникулы. Иван почти не отлучался из дома. По веќчерам сестры и Иван присаживались в кресла, сделанные самим дедушкой, и читали вслух. Дедушка любил стихи. Некрасова, Пушкина, Тютчева. Из современных — Твардовского. Просил почитать Тургенева, Толстого, Салтыкова- Щедрина, его сказки. Как-то с усмешкой, вполусерьез, вполушутку, сказал: "Мы все вроде карасей и Премудрых пескарей от хищќных рыб оберегаемся… И органчики вот…" Расспрашивал внучек и внука, как они сами думают о жизни…

— Друг о другие мы знаем мало. А когда сам рассказываешь о себе — из себя самого и выглядывает свое хорошее. О плохом-то себе ведь ниќкто не говорит, а плохое, при выговоре хорошего, как бы замирает, прячется. Ты и порадуешься, и постыдишься в себе и за себя. Впредь от плохого и поостережешься. Самое трудное себя понять, а поняв полюбить. Люќбить себя надо. Не любя себя, как другого, ближнего полюбить, все ведь оправдываешь в себе, коли не оглядываешься назад, а оглянешься и увидишь что-то не такое. Вот и порассказывайте о себе в голос, — повторил он. — А я погляжу на вас хороших, хворь-то моя и отступит от любви вашей друг к другу, а моей к вам. Хворь не любит, когда рядом молодые, а мне надо вам исповедоваться…

Но о себе дедушка как-то не вдруг, не сразу мог рассказать. Иван только потом осознал, каких это требовало от него сил и душевного напряжения, преодоления в себе того, что стерегла должность. А она въеќлась в его плоть и была упрямой, не поддавалась осуждению себя… Но он хотел выговориться, чтобы понять и самому свое неладное. Вы-ходило так, что до вестей о колхозах жизнь дедушки шла заветанными им, Кориным, путями. Была душевной и в ладе с собой, с землей и своей поќлоской. И обществом деревенским-моховским. Жизнь была, не скажешь что такой уж радужной, от всего зависела, что в стране было, но воля была. Она и должна бы вывести к ладу. Колхоз повернул ее в другую сторону и на другую колею направил, и в другие заботы вверг мужика. Наставлял боќльше по сторонам оглядываться, задумываться, сопротивляться и негодоќвать. Всякое бывало. О земле не думалось, ее у тебя уже и не было. А как земле без заботы пахаря самого, все равно, что дитя без матери. Мохово стало жить не по правам деревенской общины, а под игом велений. Вроде как водой паводковой нанесло ненужный мусор, а у люда отошли силы, чтобы очистить берег от него.