Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан Страница 68

Теперь Октя стала избегать встреч с людьми. Перед тем как выйти из дома, долго вслушивалась в звуки, доносящиеся извне: хлопанье дверей, шум лифта, стук каблуков по лестнице. Встречи с соседями были для нее непереносимой мукой. Тотчас хотелось спрятаться, стать невидимой для глаза соринкой. Будто отныне несла на себе тайный знак, который уже не позволял ей смешиваться в единое целое с людьми. «Теперь я не такая, как все», – эта мысль жгла и мучила неотступно. Иногда усилием воли она заставляла себя вглядываться в чужие лица. Но тотчас поспешно отходила прочь. Нет, она не боялась людей и не испытывала к ним злобы. Но вглядываясь в их скучные, угрюмые лица, будто припорошенные землистым цветом усталости – чувствовала, как черная тоска накатывает на нее. «Подальше, подальше от всех», – точно заклинание твердила про себя Октя. Случалось, что за неделю ей не доводилось ни с кем и десятком слов перемолвиться. Иногда не замечала этого. Но внезапно подступала, подкатывала к душе тяжелая смута. И тогда ноги сами несли ее на Кальварию, к старой пятиэтажке с облупившимися балконами. Лиды часто не оказывалось дома. Октя терпеливо ждала, сидя на лавочке у самого подъезда. В этом доме при виде нее особой радости не выказывали, но Лида сразу же вела на кухню. Кормила вчерашним супом или кашей. Совала свертки со старыми вещами. Октя, смущенно улыбаясь, робко отодвигалась от стола. «Ешь», – властно, словно ребенка, понукала Лида.

У них теперь часто в доме бывали какие-то люди. Они приходили в неурочный час, шумно толкались в прихожей. Их возбужденные голоса доносились из комнаты на кухню, где обычно принимали Октю. С их приходом Лида каменела лицом, начинала суетиться, мельтешить у плиты. Ближе к ночи на кухню быстрым твердым шагом входил Николай. «Октя, ты? – Рассеянно-приветливо ронял он. И торопил жену, – готово? Давай быстрей! Люди-то проголодались». Лида сумрачно смотрела на него: «Можно подавать». Он уходил в комнату, неумело неся на далеко вытянутых руках поднос, заставленный тарелками со снедью. Провожая его долгим взглядом, Лида шепотом бросала вслед:

– Идеи идеями, а кушать хоцца. Видно, голод не тетка, – недобро усмехаясь, кивала на стенку, за которой слышались голоса. – Ишь ты, товарищи по оружию. – Но тотчас спохватывалась, замечая внимательный взор Окти. – Сослуживцы его, – сухо поясняла она, не глядя в глаза и низко опустив голову.

Окте становилось неловко. Она понимала, что есть в этом доме какая-то своя тайная жизнь, куда ей нет хода. «А ведь я и здесь в тягость», – с тоской думала она, но сразу же встать и уйти ей почему-то было не под силу. Улучив удобный момент, старалась незаметно ускользнуть. До дверей ее провожала лишь старая такса Чапа с печальными, мудрыми глазами.

Однажды уже на лестнице ее неожиданно окликнул Николай:

– Октя, погоди. – Он быстро сбежал вниз. – Я чего попросить у тебя хочу, – нерешительно тронул ее за рукав и наклонился к самому уху. – Тут один товарищ приехал. Можно ему пожить у тебя день-другой? Демократы, понимаешь, – Николай раздраженно сморщился. – Все учат, учат. Помощи никакой, присылают кого попало, только под ногами крутятся. – Но, словно бы опамятовавшись, заторопился, – нет-нет, ты не подумай. Это человек надежный. Просто Лида злится. Надоели ей все эти гости до чертиков. Знаешь, как мне от нее влетает? – Он ернически передернул плечами, настойчиво заглянул Окте в глаза. – Ну что, согласна?

– Конечно, пусть поживет, – смутилась Октя, – только… – И запнулась в растерянности, не зная, как сказать о своей болезни, о которой теперь всегда помнила.

– Что ты! Не думай! Я все понимаю. Пенсия у тебя с гулькин нос. Времена тяжелые. Тут не до гостей. – Он поспешно полез в карман за бумажником.

Октя в испуге отшатнулась.

– Погоди. Это дело житейское. – Николай вложил ей в руку несколько купюр и с силой сжал ее пальцы в кулак. – Идем. Вас подвезут. Я сейчас все организую. – Он цепко взял ее за локоть, быстро повел вниз.

На улице моросил дождь. Пригнувшись, Николай добежал до машины, открыл дверцу. Октя в растерянности стояла в парадной, все еще зажав в руке купюры.

– Ну что же ты! – Прикрикнул Николай, – иди!

В машине было темно и холодно. Октя забилась на заднее сиденье, закутавшись в поношенный плащик. «Как же так?! Словно нищенке – подаяние дал. – Она то дотрагивалась до денег, нервно комкая их, то вдруг отдергивала руку, словно они обжигали ее. – Да ведь ты и есть нищая». – «Сир, наг и нищ», – вдруг выскочило откуда-то из закоулков памяти. Октя не заметила, как к машине подошел Николай. Вздрогнула, когда он приоткрыл дверцу, зачастил какой-то веселой фальшиво-ласковой скороговорочкой:

– А я тебе постояльца привел. Прошу любить и жаловать. Иван Ильич.

На переднее сиденье сел высокий мужчина в куртке. Полуобернувшись, кивнул Окте, но она в полутьме не разглядела его лица.

Круглолицый бородач сел за руль:

– Куда ехать? – Спросил он устало и бросил через плечо Николаю, – сегодня меня не ждите.

– То есть как «не ждите»? – Вскинулся Николай.

Ведь главный вопрос не решен. Погоди. – Он обошел машину и, пригнувшись к уху бородача, начал что-то втолковывать.

Сидящий впереди мужчина, казалось, не замечая их разговора, сосредоточенно копался в целлофановом мешке.

– Зябко тут у вас. Сыро. Дождь целый день льет. А ведь лето. – Он произнес эти слова тихим, сиплым басом, ни к кому не обращаясь и натягивая чуть не до самых глаз вязаную шапочку с помпоном.

– Вот-вот, – оживился Николай. И рассыпался мелким смешком. – Я и говорю этим лабасам: «У вас картошка и та через год родится. Как же вы жить будете сами?»

– Хватит тебе, – перебил его бородач и захлопнул дверцу.

– На Антоколь, – тихо сказала Октя.

Они молча ехали по ночному пустынному городу. Лишь изредка бородач насвистывал что-то грустно-тягучее, но тут же умолкал.

– Как думаете, чем все это кончится? – Неожиданно спросил он сидящего рядом.

– Чем? – В раздумье спросил мужчина. Он всю дорогу не шелохнулся, глядел прямо перед собой. Окте был виден лишь детский помпон его вязаной шапочки. – Чем? – Снова повторил он. Помолчал. Наконец, медленно произнес, – кровь будет. Будет кровь.

Окте почудилось, будто ее внезапно с головой окунули в ледяную купель.

– Кровь? – Зло переспросил бородач. – Ну что ж, пусть кровь. Но мы без боя не сдадимся, – запальчиво бросил он. И запальчиво повторил, – не сдадимся. Ненависть и кровь по дороге истории всегда идут рука об руку, – хмуро проронил мужчина.

– Но как же быть?! – С отчаянием воскликнула Октя. Мужчина резко повернулся к ней. Несколько секунд пристально вглядывался в темноте в ее лицо. Ей стало неловко, и она съежилась.

– Это долгий разговор, – наконец, отчужденно бросил он и равнодушно отвернулся.

В машине повисла тяжелая тишина. Было уже за полночь, когда они подъехали к Октиному дому.

– Ну вот и приехали, – пробормотал бородач. – Эх, сейчас бы домой и на боковую. – Он потянулся. – Поверите, так надоело это токование до утра, – опершись на руль, всем телом повернулся к мужчине, – и главное, все напрасно. Никто толком не знает, что делать. Думаете, вы первый приезжаете? Тут и до вас бывали. Поговорят, поговорят и уедут. А нам здесь жить.

– Вам – как бы прожить, а для литовцев это родина. И другой земли у них нет, – начал было мужчина, но бородач перебил его:

– Вы меня не уговаривайте – не хуже вашего понимаю. Мы и сами не живем и другим не даем. Я ведь почему к Николаю прибился? Страшно тут сейчас одному. Неизвестно, как дело дальше повернется. Ладно. – Он махнул рукой. – Одна надежда осталась – наш русский авось. Авось пронесет, авось Бог милует. – Он вяло кивнул на прощанье.

Октя и ее спутник вышли в моросящую тьму улицы. В подъезде было темно. Лишь где-то на верхнем этаже тускло светила лампочка. «Лифт теперь по ночам не работает. Блокада», – извинительно прошептала Октя и прошла вперед. Поднимаясь по лестнице, отчетливо слышала за спиной тяжелое дыхание мужчины. Иногда он останавливался, отдыхал, прислонившись к перилам. «Вам плохо?» – Тревожно роняла Октя во тьму. «Идите, идите, я вас сейчас догоню», – голос мужчины прерывисто дрожал. На душе у Окти было отчего-то смутно. Она открыла дверь, вошла в прихожую и зажгла свет.

– Сейчас чайку попьем. Согреетесь, – смущенно лепетала она, поспешно стягивая с себя плащ.

– Разрешите, я вам помогу, – мужчина подхватил плащ, и руки их соприкоснулись. Октю – словно пронзило. Она вскинула глаза и замерла.

– Илья?! – Выдохнула чуть слышно. Глаза мужчины на миг расширились, точно от испуга. Он стоял, прижимая к себе ее плащ. Но в то же мгновение лицо его стало отчужденным, холодным. Он облизнул пересохшие губы. Неловко усмехнулся.

– Извините, вы меня с кем-то перепутали. Я Иван Ильич. – Аккуратно, не торопясь, повесил плащ Окти, потом взял свой целлофановый мешок и направился к двери. – Прошу прощения за беспокойство, – пробормотал он, а рука его уже крутила защелку замка, – я переночую в другом месте.