Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ) Страница 69

Он ожидал чего-то подобного, потому что моментально среагировал на движение Лезгинки, повернулся и засадил ему кулаком в живот. Лезгинка согнулся от боли и выронил из рук проволоку. Максим схватил его за волосы и дернул посильнее, так чтобы от боли выступили слезы. Лезгинка жалобно взвыл.

— А я все думаю, сука, кто меня сдал? Кто растрепал, что кража золота была всего лишь прикрытием, а главной целью — товар? Теперь батю мордовать будут, а он меня.

— Ты сам хотел его кинуть, — прошипел Лезгинка, — Но ты дурак, Макс. Кому мы товар продадим? Нас же сразу хлопнут.

— Я бы тебя хлопнул… Да неохота руки марать.

Максим отпустил волосы Лезгинки и еще раз заехал ему ногой по печени. Лезгинка слабо сопротивлялся: Максим был вдвое больше и ловчее, да и смелости ему не занимать, особенно, когда очень зол. А Лезгинка был трусом. Жаль, Максим это только сейчас понял.

Хотя все равно: операцию невозможно было провернуть в одиночку.

Максим подтянул Лезгинку к дереву и с размаху стукнул головой о ствол. Лезгинка беспомощно охнул и повалился лицом на землю.

«Жить будешь, очухаешься», — подумал Максим и посмотрел на бывшего друга с жалостью и неприязнью. По-хорошему надо было его убить. По дороге сюда Максим раз двадцать прокручивал в голове сцену этого убийства. Но воображение — это одно. В жизни — рука не поднимается, дрожит. Да и не поднимется уж теперь никогда…

Сплюнув на землю у самого носа Лезгинки, Максим достал из его заднего кармана дедовы деньги и побежал прочь.

Добравшись до относительно укромного места, Максим вытащил мобильный телефон и набрал номер отца. Вызов был принят мгновенно, и Максим вздрогнул, как всегда, услышав его злобный самодовольный голос.

— Куда ты пропал? — рявкнул отец. — Что, черт возьми, происходит?

— Я в безопасности, бать, — стараясь казаться спокойным, ответил Максим. — Все было, как мы решили, я отнес сумку деду, но эти сволочи узнали…

— Как узнали? Ты наследил, бездарь?! Сколько тебя учить, сволочь тупоголовая!

Что он мог на это сказать? Что его предал Лезгинка, которого отец велел убрать сразу после ограбления? Что хотел обвести отца вокруг пальца, забрать товар и золото и смыться вместе с Лезгинкой куда подальше из этого проклятого города.

Он пытался вести собственную игру, но вылетел в полуфинале. Как и всегда.

Максим был всего лишь сусликом, которого выдернули из собственной теплой норки на расправу огромной когтистой рыси — собственному отцу. Он всю жизнь сидел, словно загнанный в угол, затоптанный, заклеванный родным батей, стремившимся слепить из него свое второе подобие.

Сорную траву нужно вырывать с корнем, да осторожно, чтоб семена не просыпались. Так любила приговаривать бабушка, копаясь на дачном огороде. Максим не хотел быть сорной травой. Но он уже был ее семенем. И вчера, в дедовой квартире, Максим готовился считать свои последние минутки, полностью уверенный, что батя скажет всего лишь, что он бездарь, позорище и неудачник. И даже не выжмет из своих подлых глаз скупую слезу.

Если бы не дед… Никто не пришел бы ему помочь. Никто.

— Батя, — оборвал Максим воспитательную речь отца. — Деда спасать надо.

— Деда, — хмыкнул отец и на секунду замолчал, — Деда уже не надо спасать.

— Они его убили?! — испуганно спросил Максим, всей душой надеясь, что отец скажет, что это не так. Что он жив и здоров, только малость обделался со страху…

— Ножичком. Думал, они играться будут?

— А что милиция? Они же там были, я сам слышал…

— Оформили как бытовуху. Один пьяный хрен зарезал другого. Кажись, бомжа какого-то повязали, пьяного вдрызг.

— Дед же совсем не пил. Это ведь не по-людски, — шмыгнул носом парень, — Даже смерти достойной лишили.

— Остынь, дурак. Деда уже не вернешь. Да и старый он был. Мать померла, кому он еще нужен.

— Как ты можешь так, батя? Он ведь твой отец.

— Старый придурок — вот он кто. Все меня стыдился и квартиру Косте оставил, как будто он единственный сын. Но я ему житья не дам, пока половину не заплатит… Ну, довольно с них. Земля пусть деду пухом. Товар где?

Максим помолчал с минуту, тупо глядя перед собой в пустоту. Потом откинул челку со лба и проговорил спокойно, как ни в чем не бывало — и только в глазах его горел недобрый огонек.

— В милиции, батя. Я у деда все оставил: и золото, и товар.

— Кто тебе велел… Я тебя удушу, гнида ты эдакая. Ты ж мне смертный приговор подписал. Но я тебя первого, гаденыша, на тот свет отправлю…

Максим нажал на сброс, потом снял крышку с телефона, вынул аккумулятор, достал сим-карту и выкинул ее в мусорный бак. Задрав голову вверх, он увидел, как по небу проплывают облака. Где-то там, сверху, думал Максим, стараясь сдержать слезы, смотрит на него душа деда.

Почему-то вспомнилось ему, как однажды под Новый год дед поднял его, малолетнего, на руки и подбросил в воздух двенадцать раз, точно под бой курантов. А потом вручил огромную плюшевую обезьяну и пообещал, что зверушка будет оберегать его от домового. Постарела, истрепалась обезьяна. Мамка давно уж выбросила на помойку…

Как же так, дед… как же так…

Поздним вечером глубоко в городском парке в общественном туалете даже не горел свет. Вокруг не было ни души. Только зловоние от несмытых и налипших на стенках кафеля испражнений и хлорки, обычных для этих мест пережитков совкового прошлого…

В одной из открытых кабинок стоял Максим. Он доставал из рюкзака, лежавшего прямо на загаженном полу, небольшие квадратные мешочки, наполненные белым, словно мука высшего сорта, порошком, распарывал их карманным ножом и, высыпая в отхожее отверстие, нажимал на слив. Наблюдая, как вода безвозвратно уносит эту дорогостоящую пыль, Максим прикидывал, сколько же он мог выручить за это денег. Сколько всего купить: машину, одежду, жратву от пуза… Человеческую жизнь — никогда.

И совсем не жалко было отца, хотя понимал Максим, что того не простят. Денег потребуют, изобьют — это если повезет. Отец сам подписался, собственной жадностью, когда, выручив за товар этот немалую сумму, захотел вернуть его обратно, прикрывшись обыкновенным грабежом. И никто никогда не узнал бы, что это сделал его сын, а спихнул на лихого воришку, если бы…

Если бы он изначально не был сволочью… Яблоком с червоточинкой…

Суслик устал от бесконечного унижения и травли. Он забился в угол, готовый прыгнуть в кипяток, лишь бы избавиться от смердящих клыков, не знающих жалости. Сам того не понимая, он заманил злобную рысь в капкан…

Упасть в кипяток ему не дала рука. Старческая, дрожащая, покрытая трудовыми мозолями и пахнущая дешевым хозяйственным мылом.

Как же так, дед… как же так…

Поезд тронулся со станции ровно в 23.05. Рассматривая в окно проплывающие мимо прощальные огни города, слушая монотонный стук колес о рельсы, Федор Андреевич заскучал. Вроде и поздно уже, да спать не хотелось. И занять себя особо нечем.

Взглянув на соседа по купе, молодого парня, который сидел у окна за столиком, опустив голову на сложенные накрест руки, Федор Андреевич приободрился. Не старый он еще, чтоб с молодежью не найти общий язык. А водка — она вообще делает всех родными.

— Эй, пацан, выпить хочешь? — бодро спросил он.

— Что? — Максим поднял голову и растерянно уставился на тощего усатого мужика, сидевшего на противоположной стороне.

— Водку будешь? — улыбаясь, повторил Федор Андреевич, делая вид, что не замечает его подбитого глаза и распухшей губы.

— Буду… Правда у меня ничего с собой нет: ни закуски, ни сока. Только варенье.

— У меня все есть. Давай, угощайся.

Федор Андреевич радостно достал из сумки бутылку водки, большой бумажный пакет, от которого воодушевляюще пахло чем-то вкусным, пластиковые стаканчики. В пакете оказалась копченая колбаса, нарезанная кольцами, вареные яйца, свежие огурчики, хлеб и котлеты.

Отвинтив крышку, Федор Андреевич поставил два стакана и начал разливать серебристую жидкость. Максим пододвинул ему третий.

— И сюда немножко, — попросил он.

Федор Андреевич не сказав ни слова, налил до половины водки в третий стакан. Улыбка его из ликующе радостной превратилась в слегка виноватую.

Максим положил на стакан ломтик хлеба и поставил у окна.

— Давай, не чокаясь. — сказал Федор Андреевич и залихватски опрокинул в себя почти полный стакан, — Отец? Друг?

— Дед, — ответил Максим и сглотнул застрявший в горле комок.

— Ну, пусть земля ему пухом… На похороны едешь? Или возвращаешься?

— Нет, дядя. Деда без меня похоронили, а возвращаться мне некуда. Еду я, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда.