Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки Страница 7

В этот день все так и было. Флор Агафонович степенно удалился в сторону кабинок для переодевания. Мужчина он был диабетный, габаритный, посему достаточно медлительный. Бабушка уже раскинула покрывальце, а я доела свое мороженое и тоже разделась.

Что такое Рижское взморье на том месте, куда мы ездили? Это длинная-длинная полоса песчаного пляжа, простирающаяся на километры. Через каждые пятнадцать метров на пляже стоят скульптурные композиции из трех круглых мусорных баков (латыши были уже тогда гораздо культурнее нас и не бросали огрызки, окурки и бумажки и даже не зарывали их в песок). С одной стороны пляж омывало Балтийское, так сказать, море — на тот момент теплое и прозрачное. И мелкое, естественно. То есть дойти, чтобы искупаться, — устанешь. Но мне, по сути, младенцу, было хорошо плескаться и так, на теплом мелководье. Строить песчаные фортеции и вообще развлекаться по мере сил.

С другой стороны песчаной полосы росли сосны. Роняли шишки и иголки на песок и создавали сказочную кружевную тень, причудливо меняющуюся под легкими дуновениями балтийского ветерка.

Если хорошенько покопаться в песке, то можно было найти красивый камушек. Или даже крошечный янтарь.

Так вот, вернемся к бабушке. Бабушка дала мне в руку бумажку от мороженого и наказ — выбросить. Я, как послушная девочка, взяла бумажку, пошла к левой группке баков, выбросила бумажку и повернула обратно. Дошла до места — нет бабушки. То есть — вот была бабушка на подстилке — и ее нет. И подстилки тоже нет.

Я пошла вдоль ряда лежащих тел ее искать. Долго шла — нет бабушки. Остановившись и хорошенько подумав, что ушла я, пожалуй, далековато, я повернула обратно. И опять долго шла, вглядываясь в лежащих отдыхающих.

Наконец наступил момент, когда я для себя точно определила — я потерялась. Все стоящие трехштучными группками баки были совершенно одинаковы — синие, круглые, на одинаковом расстоянии. Лежащие тела были тоже одинаковыми — они равномерно поворачивались под теплым июльским солнышком.

«Угу, — подумала я, — что-то жарковато. Пойду-ка я искупаюсь».

И пошла. И искупалась. Далеко не заходила, потому что — как же! — техника безопасности.

Познакомилась с какими-то детьми, с которыми мы минут сорок весело катались с горки в воду. Потом за ними пришла мама и увела. Предварительно она критически осмотрела мои сгорающие плечи и подозрительно спросила:

— А ты с кем?

— Вон, вон там лежит моя бабушка! — со всевозможным энтузиазмом ответила хитрая я, показывая пальцем в сторону ряда подстилок на краю пляжа.

— А-а-а! — протянула женщина и, успокоенная, ушла.

Потом я погуляла еще немножко. Потом немножко поискала бабушку. Потом погуляла еще немножко. Потом добрые дети, с которыми я опять познакомилась, накормили меня еще одним мороженым. И я, в очередной раз расставшись с детьми, как порядочная, выбросила бумажку в бак.

А потом мне чего-то взгрустнулось. И я пошла и села в тенек под соснами. Зарылась ногами в песок, поглубже натянула на уши панамку и стала делать животных из сосновых шишек. Мимо шли люди на электричку. Они смеялись, разговаривали, кое-кто, из особо любопытных, спрашивал про взрослых, которые со мной.

— Бабушка писать пошла! — небрежно махала я рукой в сторону спрятавшегося вдалеке в кустах сортира. Люди смущались и отставали.

Солнышко уже светило не так ярко, в тени я уже даже начала подмерзать в своих трусах.

Тут в моей голове сформировалась мысль, что неплохо было бы уже ехать в Ригу. Отсутствие денег меня не смущало. Потому что дети до шести лет могли ездить бесплатно. Смутила меня единственная вещь — не столько отсутствие одежды, сколько обуви, потому что пришлось бы идти до перрона по дорожке, усыпанной сосновыми иголками и шишками.

Поэтому я поймала за руку проходящего мужика и, глядя на него наивными серыми глазами, сказала:

— Мне кажется, я потерялась…

Мужик был молодым, веселым и латышом. Но латыши раньше все по-русски разговаривали.

— Хорошо, — сказал он мне, — пойдем в спасательный центр.

Был там такой — радиорубка, прокат лодок и каморка спасателей.

Это я потому помню, что, когда мы стали подходить к строению, из него выскочили полубезумные Анна Александровна и Флор Агафонович. Ну да, повезли ребеночка отдохнуть на море, а ребеночек исчез на пять часов. Обезумеешь тут.

А потому что нечего, отправляя девочку выбрасывать бумажку в одинаковые баки, тут же ложиться и прикрывать морду шляпой. Нечего. А когда я обратно шла в своем поиске, бабушка уже вовсю кричала в радиорубке. Поэтому я ее опять не нашла. А так как искала сосредоточенно и вообще была человеком с глубоким внутренним миром, то все вопли из радиорубки совершенно не потревожили мой слух.

Я считаю: привел ребенка на пляж и отправил куда-то — сиди, где приколочено. И следи за дитем. А то дите моей степени самостоятельности многое может. Даже в пять лет.

Наконец-то! Наконец-то мои папа и мама вернулись в Питер! И, даже несмотря на поздравительную открытку, мама вышла на работу на старое место, в тот же самый институт.

Надо заметить — институт был как институт, научно-исследовательский, но личности в нем работали колоритные, а порядки были военные.

Глава девятая

Терракотовое чудо

Однажды маме моей сильно подвезло. Появился в ее жизни ОН. Прекрасный, дефицитный, терракотовый брючный костюм. Я, хоть и была мала, но его красота меня завораживала — он был несравненен, во всяком случае, с другими шмотками, имеющимися в гардеробе, он не шел ни в какое сравнение. Среди скромных — синих, черных, серых и белых вещей он флиртовал, он заигрывал, он гордился своим необычным цветом. На маме костюм сидел волшебно.

А куплен был этот волшебный импортный наряд в сельпо, в поселке Кара Ненецкого Национального Автономного округа. В этом сельпо ненцам, которые даже в вошебойку ходили за деньги, а так не мылись никогда, был предложен еще широкий ассортимент прекрасных индийских махровых полотенец, а также японских шейных платков натурального шелка. Что и говорить, за полярным кругом — самая необходимая вещь. Вот там маменька и отоварились под бурный хохот местного населения.

Моя дочь Сонька, которая пока не появлялась в этой истории, надо отметить, унаследовала мамочкину фигуру. Короткое туловище, покатые плечи, высокая талия и длинные ровные ноги. А маму, надо заметить, даже в мюзик-холл танцевать приглашали. Если бы не травмированные мениски, которые она побила в юности, неудачно приземлившись с гимнастического бревна, то, может, и задирала бы ноги в кордебалете. Так что брючный костюм, да еще терракотовый — все, мужики падали и укладывались в штабеля.

Где можно продемонстрировать такой костюм с наибольшей разрушительной силой? Правильно, на работе, потому что работа — это не просто работа, а в/ч, где основной коллектив состоит из боевых и не очень офицеров, а дамы — по штуке на комнату, исключительно для облагораживания коллектива, профилактики семиэтажного мата и отсутствия окурков и заварки в цветочных горшках.

И вот раннее утро. Макияж намакияжен, кудри навиты, каблуки нацеплены, ногти наманикюрены, и костюм надет. И, дыша духами и туманами, мама выдвигается на работу. И собирает достаточное количество восхищенных взглядов по дороге.

Уже почти не касаясь ногами асфальта, она добегает до проходной, машет пропуском и… все. Дальше не пускают. Туда, где блестят задницами и локтями бравые офицеры, — не пускают. Дежурный на вахте — солдафон и бюрократ. Он не ценит женской красоты, если она не во флотской форме. Поэтому он разворачивает маменьку на 180 градусов и отправляет переодеваться. Поняли, почему? А потому что нельзя теткам в брюках на работу. Вот офицеры все, как один, в брюках, а тут — нельзя. Несправедливо, я считаю.

Мама расстроилась и отправилась переодеваться. И приехала на работу в юбке. Юбка была классная — темно-синяя, из пальтового сукна, подол вырезан фестонами, все швы были оформлены декоративной строчкой. Красивая, в общем, юбка.

Приехала на работу, а там ее припрягли какой-то плакат рисовать — мама страшно талантлива в этом — чертит изумительно, пишет плакатными перьями миллионом шрифтов, и вообще почерк у нее каллиграфический. Столы освободили, два вместе составили и чертеж там разложили. А матушка на стуле на коленках стоит и, высунув язык, что-то пишет. А за ее спиной дверь откроется — и закроется. Откроется — и закроется. И не заходит что-то никто.

А потом юбку эту я отказалась надевать, когда меня в пионеры принимали. В третьем классе. Потому что она была слишком короткой.

Глава десятая

На перекладных

Зато опаздывать в части было нельзя. Не приветствовались они, эти опоздания.

Просто ни разу до полного лишения премии. Работник мог, прядая ушами и паря в пространство, ввалиться на рабочее место, ну а потом, уже будучи пересчитанным, медленно и печально раздеваться, остывать, три часа пить чай и разговаривать разговоры. Читать, правда, на рабочем месте ничего не дозволялось, кроме газеты «Правда». Но разговоры — это можно.