Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства Страница 7

– Сиди!

Фурман, укутанный полотенцем, сидел со спущенными ножками на высоком столике – приходил в себя.

Сквозь запотевшие стекла видны были кусочками густые ели возле домика, беззвучно махавшие лапами, а здесь – на взлете таял парок, и голоса были гулкими и одновременно какими-то наволгше-помятыми.

Дети средней группы уже заканчивались, надвигался обед. Краснолицая светловолосая Анна Андреевна, давно уже сбросившая белый воспитательский халат, домывала своего последнего, и Фурман посматривал, как теперь того вертят и дергают в разные стороны. Потом его тоже посадили на соседний столик, и высокая старуха няня принялась за него, уже почти не спеша.

– Фу, духота какая – не могу больше, вся мокрая! – говорила Анна Андреевна, обмахиваясь ладонью. – Может, мне тоже пока ополоснуться? Успею до обеда, как ты думаешь?

– А чего ж, давай… С обедом-то они еще не скоро…

– Ну, ты тогда заканчивай побыстрее и забирай этих-то? Или уж, может, мне не ждать… При них-то – ничего? Может, прям так, сверху только, обмоюсь, и все?..

– Дак конечно, что ты будешь ждать, время только терять! И разденься, вымойся как следовает! Снимай, снимай все – что ты, их, что ли, будешь стесняться?! Полить тебе?

– Да ладно уж, я сама…

Анна Андреевна сняла с себя остатки одежды и, ища, куда бы приткнуть узелок, на всякий случай смело, с каким-то хмурым вызовом, но все же совершенно беззащитно взглянула… Еще покраснев и сильно крикнув: «Ну! Ты чего уставился?!» – она, раздосадованная, неловко ступила в таз и стала сердито тереться, поглядывая с грозным предупреждением.

Нянька, одевавшая соседа, пару раз покосилась с внимательной усмешкой на притихшего и чего-то устыдившегося Фурмана, который, приопустив веки, растерянно искал объяснений обнаружившемуся вдруг у Анны Андреевны отсутствию. «Как же так…» – вяло подумывал он.

Горячий хвостик (трудно быть человеком)

День был жаркий – на поляне заигрались. Воспитательницы, болтавшие в тенечке, спохватились, задействовали решительным криком, собирая всех с разных концов поляны. А Фурман как раз почувствовал, что надо поскорее присесть. Он метнулся в привычное место, под забор крайней к лесу дачи, намереваясь успеть. Но все уже начали строиться, ему вслед грозно закричали и приказывали жестами: «Сюда!» Он, вопреки всему, еще поюркал под высоким забором, выбирая чистое местечко среди уже использованных, но там два раза всем хором прокричали специально для него: «Фу-рман! Мы-у-хо-дим!» – он выглянул – и побежал, потому что группа уже исчезала в уличном проходе. Его еще ругнули, мол, чего ты там делал?! – и в ответ на короткое объяснение приказали: «Раньше надо было думать! А теперь терпи».

Шли очень медленно.

Солнце пекло. Кругом шумели, перебивая друг друга, к Фурману обращались, показывая ему какую-то находку, но он только с бессильным отказом качал головой и говорил самому себе: «Вот – терплю», – как-то ему было не до всего. По спине у него ползли холодные мурашки, голова немножко кружилась. Он отрешенно-внимательным взглядом безнадежно посматривал на чахлые призаборные кустики, на канавку сбоку от дороги. Прошли-то они совсем немного, меньше половины… Стал приотставать… В какой-то момент он отключился (перед этим грезил с открытыми глазами), и вдруг запоры, которые им с болью удерживались, разошлись, он в секунду отрезвел и с острым, виноватым облегчением, осторожно покосившись по сторонам, следил, как внутри трусов укладывается горячая и крепкая фигура. А что ему еще оставалось? Когда он, теперь уже сознательно приотставая и смиренно принюхиваясь, нес с собой эту необычную тяжесть, ему представилось, что у него вдруг вырос этакий хвостик… Так они все и вошли в калитку (он – последним, спешить теперь было некуда) и разбежались кто куда, а он еще для виду выждал немножко и пошел сообщать. Она сначала даже не поняла, когда это он успел (а ведь и сама была виновата!..). «Так это ты что ж – не вытерпел, что ли?! Сказал бы сразу, что не можешь…»

Потом его на террасе обмывала в тазу няня Сергеевна, ворчала, поливая из чайника теплой водичкой… Фурман как-то успокоился, близок уже был конец переживания; за окнами носились дети и, хотя Сергеевна и стыдила его, с той стороны не обращали на это омовение никакого внимания. Нянька вытерла его, дала чистое белье и сказала наконец: «Ну, иди…» – и он, еще замедленным, скованным шагом, потихоньку пошел ко всем.

«Бабка-тряпка»

– Нет, ты не пойдешь! – уже сердясь, повторила бабушка.

– Нет, пойду! – обозлился Фурман. – Пойду!

– Ну, раз ты так со мной разговариваешь – пожалуйста – ступай, куда хочешь. Только ко мне больше не обращайся.

Было тихое и морозное зимнее утро. Дедушка с бабушкой заканчивали завтрак. В комнате пахло кофе; звонко и равномерно позвякивали ложечки и, чуть глуше, чашки и блюдца. Кофе у дедушки с бабушкой был ненастоящий – с цикорием, сверху его из особой кастрюльки обильно доливали кипяченым молоком с огромными отвратительными пенками. При виде их Фурман каждый раз содрогался и отворачивался, а дедушке с бабушкой жирные пенки почему-то нравились. Сахар они тоже ели по-особенному – вприкуску. Время от времени дедушка доставал из буфета пакет с крупным кусковым сахаром и специальными щипчиками раскалывал неровные голубоватые головки на маленькие аппетитные кусочки, складывая их затем в почерневшую мельхиоровую сахарницу с круглой откидной крышкой. Фурман иногда играл в нее, как будто это танк, и получал удовольствие, хлопая тяжелым люком…

– А я все равно пойду! И ты мне не указ! Поняла?! – в ярости выкрикнул Фурман. Бабушка, хмурясь, отвела глаза в сторону и сделала вид, что не слышит.

– Илюша, ты будешь еще кофе? – с нарочитой заботливостью обратилась она к дедушке.

– Подлей мне, пожалуйста, чуть-чуть горяченького… Все, все, хватит! Спасибо.

– Извини.

Фурман мельком злорадно улыбнулся – хотя дедушка-то ни в чем не был виноват – и, отойдя к дальнему углу большого обеденного стола, с вызывающим прищуром взглянул на своего врага. Но никто этого не заметил. Похоже, они решили вообще больше не обращать внимания на своего внука! Нарочно показывают, что им нет до него никакого дела! Ах, так?! Фурману захотелось сделать что-нибудь совсем плохое. Стянуть скатерть со стола?.. – это, наверное, все-таки слишком: там же кипяток стоит… Плюнуть на пол в их сторону? – это почти как уйти из дому насовсем. Лучше что-то сказать. Такое. Чтобы она узнала, как его обижать. Фурман мстительно пожевал губами. Надо поскорее, а то они сейчас уже допьют.

– БАБКА-ТРЯПКА, – глухо произнес он, довольный собственной находчивостью.

В комнате повисло молчание.

– Что?! Что ты сказал?..

Бабушка привстала, и он даже испугался: а что он такого сказал? Может, она не расслышала и подумала что-то другое?..

– БАБКА-ТРЯПКА! – с наивным веселым вызовом продекламировал он. – Бабка-тряпка!

Бабушка села, гордо вскинув лицо. Кажется, Фурман добился своей цели: все обиделись.

Дедушка, громко вытягивая остатки кофе из стакана, качал головой и приговаривал: «Нехорошо, Сашенька, зачем же ты так? Очень нехорошо…»

Фурман враз покраснел и тяжело надулся, сдерживая слезы.

– Спасибо, Линочка, – сказал дедушка и вздохнул.

Бабушка сидела с каким-то каменным выражением. Она держала во рту кусочек сахарку, медленно прихлебывала из своей чашки с цветочками и на Фурмана не смотрела.

Он вдруг подумал, что если бы бабушка была маленькой девочкой, она бы сейчас заплакала. А так – она как будто просто задумалась о чем-то очень, очень печальном…

Фурман дрогнул. Исправить все было уже невозможно. Он был гадким, гадким и злым!.. Поэтому ему оставалось только растерянно твердить – как бы уже не про нее, а так, тихонько, ни про кого: «Бабка-тряпка. Бабка-тряпка…» Потом он замолчал.

Наконец бабушка очнулась от своей задумчивости, тяжело встала из-за стола, собрала грязную посуду и пошла к двери. «Прости!» – пробормотал Фурман ей в спину, но она не обернулась – скорее всего, не услышала.

Постояв в одиночестве и чувствуя, как страшно набухает и растет общее горе, Фурман кинулся в маленькую спальню. Дедушка стоял там посреди комнаты, ничего не делая, глаза у него были грустные. Фурман обиженным тоном сказал, что он уже попросил у бабушки прощения, а она ничего не ответила. «А ты попробуй еще раз, – посоветовал дедушка. – Сейчас я ее позову»…

Кортик

У Фурмана это был уже второй такой кортик. Первый поломался: его матовое оловянное лезвие гнулось-гнулось, искривлялось-искривлялось, да и отломилось. Хорошая была вещь, красивая. Рукоятка, перекладинка, ножны – черное с золотым. Впрочем, и этот второй кортик выглядел уже довольно потрепанным. Фурман как раз только что закончил распрямлять его мягкотелое лезвие, сделавшееся уже каким-то волнистым, но выправить его как следует не удалось. Видно, придется тоже скоро выбросить.