Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю Страница 7

– А ты подумай, – обронил Сергей и отодвинул ее в сторону: – Отойди.

Все стало ясно. Язык мой – враг мой. Никому доверять нельзя. О грандиозных планах Аурики знала единственная близкая подруга, с которой детали предстоящего события обсуждались громким шепотом по телефону. Значит, кроме нее, никто разболтать не мог. «Не Глаша же пойдет всем рассказывать!» – решила Аурика, даже не подозревая о том, как близка она была к горькой истине. «За предательство дают в морду!» – подсказала сама себе студентка Одобеску и отправилась на поиски заклятой подруги, чтобы раз и навсегда вычеркнуть из своей жизни человека, не оправдавшего ее ожиданий.

Эта удивительная способность Аурики вычеркивать из памяти тех, кто по той или иной причине навлек на себя справедливый гнев чернобровой красавицы, была хорошо известна ее домашним. Поэтому Глаша, опираясь на инструкции хозяина, продолжала заваривать успокоительные травы с завидным усердием, а Георгий Константинович продолжал вести с дочерью душеспасительные беседы о том, что «женщины в роду Одобеску всегда отличались стойкостью характера и стремились к улучшению породы…».

– Ага, – без энтузиазма выдавливала из себя Аурика. – Особенно дед с бабкой. Кем, ты говоришь, они друг другу приходились? Кузенами?

– Кузенами, – подтверждал Одобеску и одаривал дочь очередным ювелирным шедевром.

– Какой смысл все это на себя надевать? – бунтовала печальная Золотинка. – Кто на это смотрит?

– Все надевать и не требуется, – ласково успокаивал дочь Георгий Константинович. – В вопросах обладания красотой мера – главный критерий. А вот про то, что «никто не смотрит», это вы, Аурика Георгиевна, зря! Ей-богу! Смотрят! И мой вам совет: остерегайтесь тех, кто смотрит пристально и со знанием дела. Вот так, – показывал Одобеску, и выражение его лица менялось на глазах, становясь подозрительно хищным.

– Так на меня не смотрит никто, – жаловалась Золотинка и укладывала на плечо отцу свою тяжелую увитую черными кудрями голову.

– Так уж и никто?! – Георгий Константинович возвращался к своему прежнему образу. – Может быть, ты не видишь? Влюбленные женщины обычно дальше своего носа не способны ничего разглядеть. – Ты же влюблена? – неожиданно интересовался Одобеску и косо посматривал на смуглый профиль печальной Аурики.

– Нет, – опровергала Золотинка отцовские предположения и еле сдерживалась, чтобы не посетовать на то, что после истории с Масляницыным на нее вообще перестали обращать внимание. Смотрят, как на пустое место. Как будто ее и нет.

Если бы Аурика была чуть-чуть откровеннее, она бы рассказала отцу о постигшем ее несчастье и пожаловалась бы на одиночество. Но вместо этого она с явным вызовом дразнила Одобеску заявлениями о том, что вообще не выйдет замуж, потому что все человеческие отношения от долгого срока службы утрачивают свою ценность и превращаются в никому не нужные обязательства. И тот факт, что она росла без матери, с нянькой, – прекрасное подтверждение тому, что долгосрочные союзы превратились в анахронизм.

– Это неправда, – вступал в спор Георгий Константинович, прекрасно понимая, чем вызван протест дочери. – Семья, полноценный брак – это прекрасно. Вот что бы я делал, если бы у меня не было тебя?

«Или тебя», – мысленно повторяла про себя притаившаяся в прихожей Глаша, любовно поглаживая хозяйский плащ.

Аурика чувствовала, что в ее разговоре с отцом незримо присутствует третий, и кричала в сторону прихожей:

– Няня!

Глаша заглядывала в гостиную.

– Няня, – повторяла младшая Одобеску, – скажи: вот, если бы ты жила в другом месте, у тебя была бы семья, дети, своя квартира, ты бы расстроилась?!

Глаша кивала и в растерянности смотрела на Георгия Константиновича.

– Почему? – сердилась Аурика на бестолковую няньку. – Какая тебе разница?!

Одобеску с благодарностью смотрел на застывшую в дверях гостиной женщину и медленно произносил:

– Потому что, дорогая моя Золотинка, как там у вашего Островского: «Жизнь человеку дается только один раз, и прожить ее надо так, чтобы…»

– Знаю, знаю, – махала рукой Аурика. – Но при чем тут это? Вы что – прикованные к постели лежите?

– Вот это точно здесь ни при чем, – мягко останавливал ее Георгий Константинович. – Ты задала вопрос, на который можно ответить, только прожив другую жизнь. Ни у кого из нас – ни у меня, ни у Глаши – нет такой возможности. Значит, нужно быть благодарным за то, что ты имеешь. Я благодарен судьбе, – неожиданно пафосно произносил Одобеску, поднимаясь с дивана: – А вы, Глаша?

– Она благодарна, – отвечала за нее Аурика, даже не глядя на няньку.

– А ты? – аккуратно, без нажима интересовался отец.

– А мне за что быть благодарной?! – возмущалась девушка. – За то, что меня бросила мать? За то, что меня предала близкая подруга?! За то, что… – Аурика останавливалась, подбирала нужные слова и искривленным ртом произносила: – За то, что я толстая и на меня не обращают внимания мужчины?

– Какая глупость! – нервничал Одобеску. – А кто же сегодня провожал тебя из университета домой? Женщина?!

– Это Мишка! – прикрикивала на отца раскрасневшаяся в споре дочь. – И он меня бесит. Никто не просил его провожать. Сам увязался. А то я дороги не знаю?! И вообще – при чем тут это?

– Ты недовольна своей жизнью, – подводил итог Георгий Константинович. – И мне грустно. Кажется, я сделал все, чтобы было по-другому.

– Ты – да, – молниеносно соглашалась девушка. – А мама?

– А что мама? – спокойно уточнял Одобеску. – Мама хотела взять тебя с собой. Но я был против. Так что тут не мама виновата, а я, получается.

– Хорошо, – Аурика опускала голову. – А эта тварь? – она имела в виду бывшую подругу. – В этом тоже ты виноват?

«Определенно», – хотелось сказать Георгию Константиновичу, но он молчал.

– Глупый разговор! – заявляла Аурика и тут же взволнованно добавляла: – Глупый, и никчемный, и бестолковый, потому что ничего не меняет. Без мамы я как-нибудь проживу. Привыкла уже. Даже неинтересно. Тоже мне мать! Ни разу не попыталась узнать, как поживает ее дочь. Или попыталась? – с подозрением смотрела она на отца.

– Нет, – честно отвечал Георгий Константинович, чувствуя, что и своей вины ему хватает, брать лишнюю незачем.

– Вот видишь! – радовалась Аурика оправдательному вердикту. – Кстати, без этой гадины, – она снова вспоминала подругу, – мне тоже нормально. Уже привыкла.

На самом деле – это неправда. Без «этой гадины» плохо. И скучно. И очень хотелось проорать домашним, папе и Глаше, что она ненавидит этого Масляницына, ненавидит всеми фибрами души, и вообще всех мужиков ненавидит, кроме папы, потому что от них одни неприятности, обиды и разочарования!..

А еще ей хотелось добавить, что она скучает – не столько по идиоту Масляницыну, сколько по тому, что они делали с ним вместе, по этим ощущениям, от которых ее тело покрывалось мурашками и там, внизу, все становилось влажным и горячим. И если бы не «эта сволочь», все так и было бы, даже лучше… А теперь – сиди и толстей от Глашиных плюшек, и жди, когда кто-нибудь куда-нибудь тебя позовет! Например, в «музэй», – передразнивала она своего на данный момент единственного кавалера, длинной и узкой тенью следующего за ней по пятам, вместо того чтобы властно взять за руку, как это делал Сергей, и потянуть на себя с такой силой, чтобы от неожиданности голова закружилась…

– Золотинка, девочка моя, – невольно читал ее мысли Георгий Константинович. – У тебя еще все впереди. Ты красивая, ты умная, ты – Одобеску.

– Одобеску, – чуть не плача, Аурика с жадностью выхватывала из рук отца протянутую конфетку. – Ты со мной, как с маленькой! – жаловалась она и засовывала конфету в рот.

– А ты для меня всегда будешь маленькой, – растроганно говорил Георгий Константинович и гладил дочь по голове.

– Мне двадцать лет, – напоминала ему его Золотинка.

– Тебе двадцать лет, – повторял Одобеску. – Но это ничего не меняет.

– Меняет, – бурчит с набитым ртом Аурика и смотрит на часы. Сейчас придет придурок Коротич и принесет ей очередной журнал, в котором описываются достижения науки и техники.

– Он ждет, – неожиданно вступала в беседу Глаша и показывала глазами на окно.

После ее слов отец и дочь Одобеску вскакивали с дивана и неслись к окну: на тротуаре стоял тщедушный Миша Коротич, сжимая под мышкой свернутый в трубку журнал.

– Скажи, что меня нет дома, – взрывалась Аурика.

– Почему? – всплескивал руками Георгий Константинович.

– Потому что меня он бесит!

И правда, бесит. Белобрысый, невысокого роста. И все время молчит. А рукой коснется – краснеет, как девочка…

Зато Георгию Константиновичу Миша нравится. Нравится своей отрешенностью и полной неосведомленностью в вопросах искусства. Ему все равно, кто перед ним: Мане или ранний Модильяни. Он не спрашивает о том, каков возраст китайской фарфоровой вазы, и ни о каких китайских династиях не имеет ни малейшего представления. А если что и слышал, то естественным образом пропустил эту, для него пустую информацию мимо ушей. Он вообще к проявлениям внешнего мира глуховат, это барон Одобеску замечал неоднократно.