Фланнери О'Коннор - Мудрая кровь Страница 7

— Фанатиков всюду хватает. — Толстяк пошел вниз. Хейз наклонился к пожилой даме с синими волосами

и красными деревянными бусами.

— Вам лучше спуститься с другой стороны, леди, — сказал он.— А то там один кретин раздает брошюры.— Толпа увлекала за собой женщину, но она успела испуганно оглянуться на Хейза. Он попытался догнать ее, но толпа оттеснила его и снова прижала к стене. — Иисус Христос Распятый, — сказал он, — я хочу кое-что объяснить вам, люди. Может быть, вы считаете себя нечистыми, потому что не верите. Да нет, вы чисты, я знаю. Все чисты, а если вы думаете, что это из-за Иисуса Христа Распятого, то это неправда. Я не говорю, что Христа не распяли, но это сделали вовсе не из-за вас. Слушайте меня, я тоже проповедник, и я проповедую правду. — Толпа быстро двигалась, казалось, расползается большая скатерть, и нитки исчезают в темных переулках. — Мне ли не знать, что есть, а чего нет? — кричал он. — Разве у меня нет глаз? Разве я слеп? Слушайте, — воззвал он. — Я буду проповедовать новую церковь — церковь правды без Христа Распятого. Ее еще нет, но скоро она будет. — Несколько человек остановились и смотрели на него. Внизу на тротуаре и проезжей части валялись брошюры. Слепой сидел на нижней ступеньке. Енох Эмери балансировал на голове льна с другой стороны, девочка стояла неподалеку, глядя на Хейза. — Мне не нужен Иисус,— крикнул Хейз. На кой он мне сдался? У меня есть Леора Уоттс.

Хейз медленно спустился и подошел к слепому. Он остановился, и тут слепой рассмеялся. Хейз отошел и стал переходить улицу. Он уже был на другой стороне, когда его настиг голос слепого. Хейз оглянулся и увидел, что слепой стоит посреди улицы и кричит:

— Хокс, меня зовут Аза Хокс, запомни, если захочешь снова за мной погнаться! — Машина вильнула, чтобы не сбить его. — Покайся! — крикнул слепой и, смеясь, бросился вперед, делая вид, что хочет поймать Хейза.

Хейз втянул голову в плечи и поспешил прочь. Он не оборачивался, пока не услышал, что кто-то его догоняет.

— Наконец-то мы от них отделались, — задыхаясь, произнес Енох Эмери. — Ну что, пойдем куда-нибудь развлечемся?

— Слушай-ка, — оборвал его Хейз, — я занят. Я на тебя достаточно насмотрелся. — И прибавил шагу.

Енох догнал его.

— Я здесь уже два месяца, и ни с кем не познакомился. Люди здесь очень неприветливые. У меня есть комната, и там никого, я один. Мой папаша велел мне сюда приехать. Я бы сам не поехал, да он заставил. Кажется, я видел тебя раньше. Ты случайно не из Стоквила?

— Нет.

— Из Мэлси?

— Нет.

— Мы там дрова пилили, — сказал Енох. — Больно уж лицо у тебя знакомое.

Они шли молча, пока не добрались до главной улицы. Она была почти пуста.

— Прощай, — сказал Хейз.

— Мне с тобой по пути, — угрюмо произнес Енох. Слева на фасаде кинотеатра меняли рекламу фильма. — Раз уж мы отделались от этой деревенщины, можем сходить в кино, — пробормотал Енох. Он бежал сбоку, лепеча что-то и всхлипывая. Он пытался придержать Хейза за рукав, чтобы тот не бежал, но Хейз стряхнул его руку. — Это папаша заставил меня приехать… — Его голос сорвался. Хейз увидел, что Енох плачет: мокрое от слез лицо сморщилось и покраснело. — Мне всего восемнадцать, — всхлипывал Енох, — и он заставил меня сюда приехать, а я никого здесь не знаю, никто не хочет разговаривать. Они тут неприветливые. Он удрал куда-то с бабой, а мне велел приехать сюда, но она долго не задержится, ему придется вышибить из нее дух, чтоб она осталась. Ты — первый знакомый человек за два месяца. Я тебя раньше видел. Я знаю, что раньше тебя видел.

Хейз угрюмо смотрел прямо перед собой, а Енох продолжал жаловаться и всхлипывать. Они миновали церковь, гостиницу, антикварную лавку и свернули на улицу, где стоял дом миссис Уоттс.

— Если тебе нужна баба, — сказал Енох, — не стоит гоняться за девчонками, вроде той, кому ты дал картофелечистку. Говорят, здесь есть одно заведение, можем там развлечься. Я тебе отдам деньги через неделю.

— Послушай, — сказал Хейз. — Я иду, куда мне надо, здесь рядом, через два дома. У меня есть женщина. У меня

есть женщина, ясно? Так вот, я иду к ней — к этой женщине. Мне не нужно никуда с тобой ходить.

— Я отдам тебе деньги через неделю, — сказал Енох. — Я работаю в городском зоопарке. Я охраняю ворота, мне каждую неделю платят.

— Отвяжись от меня, — велел Хейз.

— Люди здесь такие неприветливые. Ты не местный, но тоже не хочешь дружить.

Хейз не ответил. Он шел, втянув голову в плечи, точно замерз.

— Никого ты здесь не знаешь, — сказал Енох. — Нет у тебя никакой женщины и дел никаких нет. Как только я тебя увидел, сразу понял, что у тебя никого нет, кроме Иисуса. Я сразу это понял, как только тебя увидел.

— Мне сюда, — Хейз свернул, не оглядываясь на Еноха. Енох остановился.

— Ладно, — крикнул он, — ладно. — Он вытер рукавом сопли. — Ладно. Иди куда хочешь, но взгляни-ка сперва. — Он шлепнул по карману, догнал Хейза, схватил за рукав и потряс коробкой с картофелечисткой.— Она отдала ее мне. Она отдала ее мне, и ты ничего не сможешь поделать. Она сказала, где они живут, и пригласила в гости. Она сказала, чтобы я и тебя привел, не ты меня, а я тебя, а ведь это ты зa ними гнался. — Его глаза блеснули сквозь слезы, лицо ехидно исказилось. — Ты делаешь вид, будто у тебя кровь мудрее, чем у всех, но тут-то ты ошибаешься. Это у меня мудрая кровь. Не у тебя. Слышишь? У меня.

Хейз ничего не ответил. Он постоял немного на ступеньках, потом размахнулся и швырнул пачку брошюр, которую нес еще держал в руке. Пачка попала Еноху в грудь, и очередное слово застряло у него в горле. Енох замер с открытым ртом, потом повернулся и рванул обратно по улице, а Хейз вошел в дом.

Поскольку прошлую ночь он впервые в жизни провел с женщиной, ему не многое удалось с миссис Уоттс. Под конец он был похож на утопленника, прибитого к берегу. Миссис Уоттс бесстыдно прокомментировала его достоинства, и он весь день перебирал в памяти ее слова. Он долго раздумывал, прежде чем решил к ней вернуться. К тому же не знал, что она скажет, когда увидит его.

Увидев его, она сказала:

— Ха-ха.

Черная шляпа очень прямо сидела на его голове. Он снял ее, только когда задел свисавшую с потолка лампочку. Миссис Уоттс лежала в постели и мазала лицо кремом. Она подперла рукой подбородок и взглянула на Хейза. Он принялся ходить по комнате, разглядывая то одну, то другую вещь. В горле у него пересохло, а сердце скакало, как обезьянка, дергающая прутья клетки. Не выпуская шляпы из руки, он присел на край кровати.

Усмешка миссис Уоттс была острой, как наточенный серп. Было ясно, что ей известно все на свете, и уже незачем больше думать. Одним взглядом она охватывала сразу все, как трясина.

— Ох, эта боженькина шляпа! — Она приподнялась, вытащила из-под себя ночную рубашку и стянула ее. Потом схватила шляпу, надела себе на голову и, уткнув руки в бедра, принялась гримасничать.

Хейз выдавил из себя нечто похожее на смешок, дернул шнур выключателя и в темноте разделся.

Однажды, когда он был маленьким, отец взял его на ярмарку в Мэлси. Чуть в стороне стоял шатер, вход в который стоил дороже всего. Возле шатра человек с высохшим лицом лающим голосом зазывал публику. Он не говорил, что внутри. Сказал, что это такая Сенсация, что за вход нужно платить тридцать пять центов, и такая Невидаль, что только пятнадцать человек пускают одновременно. Отец велел Хейзу пойти в палатку, где танцевали две обезьянки, а сам направился в тот шатер. Хейз, насмотревшись на обезьян, пошел за ним, но у него не было тридцати пяти центов. Он спросил зазывалу, что внутри.

— Иди отсюда, — ответил зазывала. — Тут нет ни попугаев, ни обезьян.

— Я уже их видел, — сказал Хейз.

— Вот и молодец. А теперь вали отсюда.

— У меня есть пятнадцать центов, — сказал Хейз. — Можно я зайду и посмотрю хотя бы половину? — Это что-нибудь насчет уборной, решил он. Мужчины в уборной. А может, мужчина и женщина в уборной. Мать не разрешила бы мне туда зайти. — У меня есть пятнадцать центов, — повторил он.

— Уже больше половины прошло, — сказал человек, обмахиваясь соломенной шляпой. — Катись отсюда.

— Хоть на пятнадцать центов осталось?

— Проваливай.

— Там черномазый? — спросил Хейз. — Они делают что-то с черномазым?

Зазывала склонился с помоста, тощее лицо расплылось в ухмылке:

— С чего ты взял?

— Не знаю, — сказал Хейз.

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать, — ответил Хейз. Ему было десять.

— Давай свои пятнадцать центов, — сказал зазывала, — и проходи.

Хейз положил монетки на помост и пробрался в шатер. Внутри был еще один, и он вошел. Он видел только мужские спины. Хейз влез на скамейку и посмотрел поверх голов. Все взоры были устремлены на сцену, где что-то белое лежало, слегка извиваясь, в задрапированном черной тканью ящике. Сначала Хейз решил, что это какое-то животное с содранной шкурой, но потом понял, что это женщина. Толстая женщина с заурядным лицом, если не считать родинки в уголке рта, шевелившейся, когда женщина улыбалась, и еще одной родинки на боку.