Сергей Алексеев - Растрата Страница 7

Саша поняла замешательство капитана и быстро неуловимым движением повязала ему галстук. И Илья вдруг в мгновение понял, как вяжутся эти толстенные узлы!

– Ну, Илья!.. – отойдя на шаг, восхищенно протянула Саша. – Ты такой мужчина стал!.. Нигде не тянет? Не жмет?

– Нет… – краснея, вымолвил Илья, хотя галстук был туговат. – Путево…

– Примерь-ка и туфли, – сказала Саша, доставая откуда-то ботинки на высокой платформе. – По-моему, это твой размер.

Рогожников беспрекословно всадил ноги в башмаки и сразу же вырос. Кубрик показался тесноватым…

– У тебя фигура классная! – отметила Александра, осматривая капитана. – Тебе бы манекенщиком работать, в доме моделей.

– С ума сошла! – засмеялся Илья. – Я неуклюжий, у меня пальцы короткие.

– Носи, Илья, – грустно улыбнулась Саша. – Не снимай сейчас, пусть костюм к тебе привыкает, а ты к нему. А то на суде он стеснять будет, отвлекать.

– Уделаю я его, – засомневался Илья, – жалко… А! Это?.. Сколь он стоит?

– Рассчитаемся, Илья, носи, – с прежней грустной улыбкой сказала Саша. – Не в костюме дело, в человеческих отношениях… Давай завтракать!

Она ловко и быстро накрыла стол, выставила бутылку сухого вина. «Хозяюшка… – ласково подумал Илья. – Каждое утро бы так начиналось…» И снова представил он, как удивятся в Туруханске новой жене Ильи, завидуют, ахают… Вот идет он с Сашей по поселку, она в белой шубке, рядышком, под руку его держит и что-то говорит-говорит ему, заглядывая в лицо. Знакомые по пути останавливаются, смотрят вслед – во дает Илья! А Илья в костюме-тройке, в капитанской фуражечке набекрень, улыбается загадочно и радостно. Тут навстречу – Лида…

Мысли Рогожникова неожиданно застопорились, он прикусил губу и поморщился. Аппетит пропал, глазунья какая-то недосоленная или подгорела здорово… Лида стоит перед ним тихая, печальная. На глазах слезы закипают, а руки, красноватые и сухие, треплют перчатки. «Какой красивый ты, Илья, – тихо говорит Лида. – А со мной красивым быть не захотел…» – «Да ладно, чего там… – мнется Илья. – Дети-то как? Не болеют? У Витьки зубы падают, так ты их не дергай ему, те, что шатаются. Пусть сами выпадают, а то свежие зубы неправильно вырастут. Мать мне так в детстве говорила…» – «А что ты, Илья, по Туруханску гуляешь? Жену новую показываешь? Или дело какое?.. Галстуки-то сам вяжешь?» – «Не-ет, – окончательно смущается Илья, – я это… Я на работу иду, на самоходку. Я ж капитан как-никак».

Из-за спины Лиды, по сторонам, дети выглядывают. Жмутся к матери и таращат глаза. «Мама, а это кто?» – спрашивает Любашка. «Это ваш отец, ребята, – говорит Лида, – капитан „Золотой“ Илья Григорьевич Рогожников». – «Какой это отец? – возмущается Витька. – Нашего папку в тюрьму засадили, по хулиганству. А это американец какой-то, вишь, не наш он! Как в телевизоре, только очков не хватает…»

– Что с тобой, Илья? – заботливо спросила Саша. – Ты что не ешь?

– А… – замялся Илья. – Я тут капнул… – Он почистил брюки. – Масло капнуло.

– Не расстраивайся! – успокоила Александра. – На новую вещь в первый день обязательно либо пятно посадишь, либо порвешь. Закон подлости. Потом носишь годами – и ничего. Я говорю, привыкнуть надо, обносить.

– Ага, – согласился Рогожников и, кое-как дожевав глазунью, вылез из-за стола. – Пойду гляну, как Типсин справляется там…

Саша понимающе улыбнулась.

Рулевой, завидев капитана, в первую секунду опешил, а потом расхохотался:

– Илюха! Ты чего вырядился-то? Во умора! Как буржуй стал! Тебе еще цепочку на пузо!.. Это она тебе?.. А она ничего себе баба!

– Как двигатель? – хмуро спросил Илья. – Ты редуктор проверял?

– Чего проверять-то? Молотит! – чему-то радовался моторист. – Вроде не греется.

Капитан молча отстранил рулевого от штурвала и встал сам. Давление масла и температура были в норме. Двигатель новый, необкатанный, беречь надо… И здесь Илья заметил на штурвале, на крепком дубовом колесе, свежую корявую надпись. Чем-то острым было вырезано: «Василий Егорович Типсин».

– Это что такое?! – возмутился капитан и ткнул пальцем в надпись. – Ты чего штурвал мне испортил?

– Чего испортил-то? – набычившись, бросил рулевой. – Вырезал, и все… Чё такого?

– Да ничего! – возмутился капитан. – Взял, дурак, и штурвал изгадил!

– Ну спасибо, Илья, – зловеще проговорил рулевой, – заслужил, называется, за эти три года-то!

– В самом деле, ты что? – смягчился Рогожников. – Ты знаешь, что такое штурвал?.. Это же штурвал! Чего писать-то? Василий Егорович нашелся… В туалете вон пиши, на стенах…

– Ладно тебе вякать! – оборвал его Типсин и сверкнул глазами. – Могу и стереть, если надо. Принарядился и орешь здесь…

– Хрен с ним, не сердись…

– Чего мне сердиться-то? – буркнул Типсин. – Что-то мы красиво жить стали на «Золотой». Яички, колбаски, деликатесы… Кабы без штанов не остаться после такого рейса…

– Не бойся, не останемся, – успокоил Рогожников. – На картошке-то успеем насидеться.

– Ты-то, может, и не останешься! – Типсин кивнул на костюм капитана. – Тебя накормят и оденут, а я? У меня что, деньги лишние? Я не эта твоя… дамочка, я денег не клепаю, как она вчера клепала. Сотен пять барыша взяла, пока мимо Фаркова шли!

– Ты что, паразит? – Рогожников бросил штурвал и схватил рулевого за грудки. – Ты что такое говоришь? Да как ты мог про нее такое подумать? – Он с силой дернул Типсина на себя, но рука соскользнула – пальцы короткие!

Типсин не сопротивлялся и только угрюмо сопел.

– Да ты знаешь, какая это женщина? – ревел Илья, наливаясь гневом и негодованием. – Нам с тобой, дуракам, и не снилось!

– Знаю… – буркнул рулевой.

– «Знаешь»! – передразнил капитан. – Много ты знаешь! У нее муж был летчиком! И погиб три года назад! Вот такой парень был!

– Может, и был, – невозмутимо пробубнил моторист и втянул голову в плечи, – мне-то что…

– А то, что она честная женщина! И таких поискать!

– Черт ее знает! – неожиданно усомнился Типсин. – Но вчера фарковские мужики сдачи-то не требовали…

– Я те в рожу дам! – вскипел Рогожников. – Только чесани еще языком! Вот отсюда и сплетни берутся! Про нее и тогда плели! Потаскуха – орали! А она всем доказала! До сих пор незамужняя ходит!

Капитан резко переложил руль, обходя темный, угловатый предмет впереди. Типсин, потупясь, молчал, тяжело двигая челюстями, будто пережевывая что-то. Илья, несколько успокоившись, продолжал:

– Добрая она, оттого и страдает. У нас ведь так: чья глотка шире – тот и наверху. Главное – поорать, руками помахать. А когда человек одинокий, безмужний – его и обидеть легче, и в лоб потом не заработаешь. Некому дать-то… Я чтоб больше, Васька, от тебя не слышал про нее, усек? И если меня того… посадят, так обороняй ее, понял? Не давай в обиду.

Моторист тяжело вздохнул и долгим взглядом посмотрел на капитана.

– И не гляди на меня, гляди вперед, – бросил Рогожников и передал штурвал. – Или ты несогласный?

– Согласный… – проронил Типсин, налегая своими огромными лапищами на штурвал. – Куда денисся…

Илья пошел в кубрик удовлетворенный. Легкий, теплый ветер слегка рябил воду на плесах, туманное, побелевшее солнце пригревало обсохшую металлическую палубу. Пенный бурун за кормой поднимался над поверхностью воды мощной, упругой струей. «Хорошо идем! – радостно подумал капитан. – И погода чисто летняя. Так бы и плыл, и плыл… Вот она, жизнь-то». Рогожников глянул в небо и увидел стаю гусей, идущих низко и плотно.

– Гуси! – радостно заорал он. – Ружье давай!

В два прыжка он снова очутился в рубке, схватил стоявшее в углу ружье моториста и ринулся на палубу.

– Картечь возьми! – крикнул Типсин. – Оно дробью заряжено!

Илья торопливо перезарядил ружье и навскидку ударил дуплетом по забирающему ввысь вожаку. Гусь тяжело перевернулся и рухнул вниз, другой, следующий за ним, качнулся и «потянул» к воде.

– Добавь! – высовываясь из рубки, прогремел рулевой. – Уйдет!

А Рогожников неожиданно опустил ружье, посмотрел на него, будто на диковинку, и вдруг бросил его на крышку трюмного люка. Руки у него задрожали, а в памяти с пронзительной ясностью возникла заснеженная зимняя улица, свет редких фонарей и визгливый от напряжения крик Лиды: «Коля! Беги! Он убьет тебя-я! Убьет!!!» Илья присел на край люка и уронил голову. Этот Коля, ухажер, фраер, провожатый, бежал по улице зигзагами, и тужурка на его спине дыбилась, как шерсть у кобеля на загривке. «Беги! – кричала Лида, истерически прижав кулаки к прыгающим губам. – Убьет!!!» А сама никуда не убегала и даже не собиралась прятаться за ворота. «А ты чего не бежишь? – прохрипел Илья. – Его спасаешь?! Как утка, на себя выстрел берешь? Беги!» Она отрицательно мотнула головой – не побегу! Рогожников вскинул ружье вверх и дернул спуск. Кривой язык пламени ударил в черное небо. Провожатый рухнул на снег… «Беги», – попросил Илья. «Не побегу! – упрямо сказала она. – Ты что, Илья, делаешь? Опомнись!» – «Я тебе жизнь испортил?! – хрипел Рогожников. – А сама с кобелями?.. Знаю! Все знаю!» – «Ничего ты не знаешь!.. – простонала Лида и громко заплакала: – Измучилась я, измучилась!» Откуда-то вынырнул участковый Савушкин в расстегнутом полушубке, за ним еще люди. Крики, говор, шум. Рогожникова сшибли с ног, вырвали ружье и скрутили руки. Он лежал лицом в снегу, а в ушах гремело, удаляясь: «Измучилась я…»