Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник) Страница 7

там, где клумба, фонтан и песочница

Одно лицо

Когда Саша Дмитриев смотрел на своих однокурсниц, ему казалось, что они – те же самые девчонки. Хотя им было уже хорошо за пятьдесят. На всех институтских встречах он кричал «Девки!» и очень лихо обнимался, так что Лиза Зенкевич, смеясь и краснея, говорила: «Дмитриев, руки убери, ты что, совсем уже?»

Все кругом были Таньки, Светки, Наташки и Ленки, толстые казались пухленькими, тощие – тоненькими, и все – ужасно милыми. Хоть провожай до дома и потом целуйся в подъезде.

Но с Катей было по-другому, хотя они тоже пять лет учились вместе. Она не казалась ему девочкой, застывшей в студенческих воспоминаниях. Он видел ее морщины, сухой острый нос, мешочки под глазами, лишнюю кожу под подбородком – видел и понимал: ей пятьдесят пять, и нельзя сказать, что она так уж хорошо сохранилась.

Наверное, все дело в том, что тех девчонок он видел на факультетских вечеринках, а Катю случайно встретил в кафе. Вернее, это она его узнала.

Потом пошли пройтись. Был май, тепло.

Выяснилось, что она вдова, уже три года. Дети живут отдельно.

Саша Дмитриев был разведен довольно давно. У него детей вовсе не было.

Они шли параллельно улице, сквозь дворы больших домов, занимающих целые кварталы. В полусотне метров шумел проспект, а тут было тихо: клумбы, деревья и лавочки.

Потом Саша позвал ее к себе в гости. Она пришла. Раз, другой, третий.

Потом он сказал:

– Я думаю, что у нас все получится.

– Только не говори, что влюблен в меня со второго курса, – сказала Катя.

– Я и не говорю, – сказал Саша и обнял ее.

Наутро он проснулся рано. Повернул голову. Она лежала, приоткрыв рот и слегка похрапывая. Солнце упало на ее лицо сквозь щель занавески, и он вздрогнул: он когда-то страшно давно видел это лицо. Но где? Когда именно? Кто она была? И он заснул в недоумении.

Но скоро проснулся.

– Пойдем гулять, – сказал он после завтрака, потому что была суббота.

Шли по тем же дворам, мимо клумб и фонтанчиков, потом Катя устала и села на лавочку, а Саша присел на бортик песочницы, чтоб завязать шнурок ботинка, и вдруг снизу взглянул на Катю и все понял.

– Катя, – сказал он. – Катя, я должен тебе сказать одну вещь. Я еще рано утром увидел, но не сразу догадался. У меня была бабушка. Екатерина Матвеевна. Она водила меня гулять. Вот сюда. В этот садик. Мне было пять лет, а ей пятьдесят пять, как тебе. Вы с ней одно лицо. Я ее любил сильнее всех на свете.

– Я не Матвеевна, – сказала Катя. – Прости.

– Это ты прости меня, – сказал Саша.

Он смущенно стал пересыпать песок в песочнице.

– Не пачкай руки, горе мое! – закричала Катя. – Встань! Все штаны изгваздал! Всё, всё, нагулялись, пора домой.

о доверии и прописке

Мужики и бабы. Три истории

ПЕРВАЯ.

У одного моего родственника была жена, у нее был сын от первого брака, Саша его звали, он был сапожник. Работал в маленькой мастерской «Ремонт обуви». Я его помню. Заходил к нему ставить набойки, по совету двоюродной бабушки. Мне тогда лет тринадцать было, а ему примерно тридцать.

Потом мне рассказали: он женился на молодой женщине – сотруднице паспортного стола милиции. Она к нему в комнату прописалась (была у него комнатка в коммуналке), очень скоро развелась с ним, а его, используя служебное положение, выписала. Поставила ему в паспорт штамп: «выписан». И выгнала с помощью друзей-приятелей. Он жил в своей мастерской, спал под верстаком. Там его однажды утром нашли мертвым: сердце.

ВТОРАЯ.

Эта история случилась с одной хорошей советской писательницей.

Одинокая и неудачливая в личной жизни, она в пятьдесят лет встретила наконец мужчину, который ее полюбил. И она полюбила его, они зарегистрировали брак, сыграли скромную свадьбу, как и надлежит немолодым людям. Он прописался к ней, но довольно скоро стал разводиться и делить квартиру.

В ответ на ее слезное изумление он подвел ее, ну прямо как Сталин свою дочь Светлану, к зеркалу и сказал:

– Ну, погляди на себя внимательно, сумасшедшая ты тетка! Неужели ты думаешь, что ты кому-то нужна как женщина, как жена?

ТРЕТЬЯ.

Одна мамина подруга, актриса, возвращалась с гастролей. Такси остановилось возле ее дома. Шофер вытащил из багажника чемодан, получил деньги и уехал.

Она взялась за чемодан, а он страшно тяжелый: много всего она навезла, потому что гастроли были зарубежные. Просто с места не сдвинуть. Оглянулась – видит, идет симпатичный молодой человек. Она ему:

– Гражданин, простите, вы мне не поможете донести чемодан до подъезда?

Он говорит:

– Конечно, пожалуйста.

Ну, сначала до подъезда, потом до лифта, потом в лифт, потом до квартиры.

Она открыла дверь, он втащил чемодан в прихожую, а потом в комнату, положил на пол, чтоб удобнее открывать и разбирать вещи.

Огляделся, на нее поглядел и говорит:

– Вы мне нравитесь. И квартира ваша нравится. Так что никуда я отсюда не уйду.

Они поженились. Он к ней прописался, конечно же.

И они дожили до глубокой старости в любви и счастье, окруженные детьми и внуками.

страницы биографии литератора Д

Отрава

Настоящего драматурга из меня не получилось – я был инсценировщиком, экранизатором, хотя и написал кучу оригинальных пьес и сценариев. Три моих пьесы поставили, а одну пьесу и пару сценариев – очень хотели поставить, что особенно противно.

Все произошло, в общем-то, случайно.

В 1975 году один режиссер решил поставить фильм по «Денискиным рассказам». Он принес сценарий – на самом деле неплохой, как я теперь вспоминаю, но совершенно другой. По очень-очень отдаленным мотивам. Моя мать возмутилась искажениями первоисточника. А именно она должна была давать разрешение на экранизацию (отец уже умер к тому времени). И сказала мне, что я должен сам написать. Я не хотел. Она уговорила.

Я попробовал. И отравился драматургией.

Что это такое? Очень просто. Вот я написал в сценарии что-то вроде:

«Во двор через арку въехала машина. За рулем сидел парень в красном шарфе. Он высунулся и спросил у мальчика в лыжной шапочке: “Это дом восемь?” – “Да”, – сказал мальчик и вытер мокрый нос дырявой варежкой».

И вот я сижу в крохотном зале, смотрю материал.

На экране вижу:

Во двор через арку въезжает машина. За рулем – парень в шарфе. Шарф красный. Парень опускает стекло и кричит: «Это дом восемь?» Камера показывает мальчика в лыжной шапочке с мокрым носом. «Да!» – говорит мальчик и вытирает нос варежкой. На крупном плане – варежка дырявая.

Написал, настучал на машинке – и вот оно. Живое, настоящее.

От этого можно сойти с ума.

Что и произошло со мной. Я написал кучу пьес и сценариев (см. выше).

Но без толку. В смысле творческих успехов.

Хотя пригодилось. В смысле ремесла.

действие, только действие

Прохор (входя)

Знаменитый пример, который приводил Арбузов, – о разнице между прозой и драматургией (привожу в пересказе Исая Константиновича Кузнецова).

Вот повесть.

«Прохор снова вошел в эту комнату – первый раз после десяти лет разлуки. Он поразился тому, что снова почувствовал этот странный запах, смесь сухих цветов, старых книг и тонких духов. Да, это было десять лет назад, когда он прощался с родительским домом, и форточка точно так же была приоткрыта, и из нее слегка тянуло осенним холодком. Он вспомнил, что тогда еще были живы его мать и бабушка, и здесь, в этой комнате и во всем доме, всегда царила горделивая отгороженность от внешнего мира, всегда было ощущение какого-то замкнутого изящества, которое словно бы опасается выйти на улицу. Прохор ощутил горечь, даже не оттого, что все это ушло, а оттого, что ушли и эти чувства, что от них остались одни воспоминания. “Что может быть страннее, чем воспоминания о бывших чувствах?” – подумал Прохор.

Вдруг ему стало зябко».

А вот пьеса.

ПРОХОР (входя). Сквозит.

Закрывает форточку.

Действие должно развиваться само. Никакой авторской речи, подсказок, размышлений и объясненных мотивов. Только слова и поступки героев. Поступки важнее, чем слова.

Мне хочется, чтоб и в рассказах так было.

вновь шелестят истлевшие афиши

На выходах

Три великие реплики, три бессмертные роли мирового репертуара:

«Кушать подано!»

«Вам телеграмма!»

«Здравствуйте, князь!»

Самая лучшая – это, конечно, про князя. Потому что князь улыбается и кивает в ответ, и даже, бывает, отвечает, грассируя: «Здравствуйте, дорогой!» – и проходит мимо. Правда, руки не подает.

Кушать подано – тоже неплохо. Иногда получается покрасоваться фигурой и манерами.

А вот про телеграмму – это чаще всего просто голос из-за двери. Зато можно убедительно позвонить в дверь. Так, чтобы Константин Сергеевич сказал: «Вашему звонку веришь! Очень волнительно!»