Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору» Страница 7

– Володя, ты что, украл эти деньги? – очень тихо спросила мать.

Сабуров улыбнулся в темноте.

– Мам, ну что ты? Я же говорю, это фонд…

Мать вздохнула.

– Ты никогда не врал мне… А теперь?

– И теперь не вру. Не волнуйся, родная, спи.

Мать умолкла. Скрипнули пружины койки, видимо, она повернулась на спину.

Сабуров взял со стола пачку денег, провел пальцем по корешкам купюр. С верхней зеленоватой бумажки достоинством в двадцать латов на него смотрел седой человек с бородкой и усами – недавно, в марте, скончавшийся президент Латвии Янис Чаксте. Его взгляд, как показалось Владимиру, был полон высокомерного сочувствия. Сабуров тяжело вздохнул и отбросил пачку подальше.

Даугава тихо плескалась во тьме. На отмели громоздились еле видимые в ночи громады ржавых барж и рыбацких баркасов. Далеко на противоположном берегу мигал и гас какой-то тусклый огонек. С реки тянуло неприятным холодным ветром, и полковник поднял боковое окошко машины.

– Я доложил ваш план моему руководству, – продолжил сидевший на заднем сиденье такси англичанин. – Рад сообщить, что он всем понравился. Действительно, эффектно и эффективно…

– Благодарю, – отозвался Шептицкий. – Но это план не из дешевых.

– Само собой, – улыбнулся англичанин, протягивая небольшой бумажный сверток. – Здесь пять тысяч фунтов. Отчет по тратам предоставите после завершения операции.

– Слушаюсь, – сказал полковник, пряча сверток в карман форменной куртки.

– А вот с этой штукой поосторожнее, – продолжал англичанин, протягивая еще один сверток. – Новейшая разработка. С виду обычное портмоне… – Он хмыкнул. – От красных лидеров даже пыли не останется. Нечего будет хоронить в кремлевской стене.

Шептицкий перевел дыхание, вертя портативную мину в руках.

– Замедленного действия?

– Часовой механизм можно установить на любое время. Хоть на сутки, хоть на пять минут. Но помните, – глаза англичанина холодно сверкнули, – нас интересует не столько сам крейсер, сколько красные лидеры, которые придут на него. После смерти Сталина, Ворошилова и Кирова Советы будут обезглавлены. Военная оппозиция, существующая в России, не сможет обеспечить защиту ее рубежей должным образом. Вы подготовите почву для великого освободительного похода на Россию, полковник!..

– Когда начнется этот поход? – после паузы негромко спросил Шептицкий.

Англичанин недовольно нахмурился.

– Мне кажется, что этот вопрос находится не в нашей с вами компетенции…

– И все-таки, – упрямо повторил полковник. – Мне, как военному человеку, хотелось бы знать, когда именно Великобритания планирует вторжение в Совдепию.

Сотрудник посольства помолчал.

– Если не изменится позиция правительства Его Величества – не позднее декабря этого года. Вполне возможно также участие Польши, Финляндии, Прибалтийских стран и Китая.

Шептицкий вздохнул.

– Сколько их уже было, этих походов… – тихо произнес он по-русски.

– Простите? – поднял брови англичанин.

– Да это я так… – по-прежнему по-русски сказал Шептицкий.

Англичанин нахмурился.

– Советую говорить по-английски, полковник, если хотите вести дела с цивилизованным миром. В конце концов, мы – союзники в деле борьбы с большевизмом.

– Слушаюсь, – скрипнув зубами, отозвался Шептицкий по-английски.

На тренировки Владимир с инструктором – веселым чернявым парнем, бывшим поручиком, воевавшим в Русской армии Врангеля – выезжали в Межапарк, огромный лесной массив на севере Риги. Там было много укромных уголков, где можно было заниматься подготовкой без любопытных свидетелей.

Они как раз решили устроить перерыв, когда на усыпанную опавшими листьями опушку въехал бордовый «Пежо»-такси. С водительского места поднялся Шептицкий. Владимир и инструктор торопливо вытянулись по стойке «смирно».

– Вольно, господа, – улыбнулся полковник. – Ну, как успехи?

– Ученого учить – портить, господин полковник, – весело отозвался инструктор. – Сразу видно – разведчик. Хоть сейчас в дело…

– Добро. Владимир Евгеньевич, на минуту…

Полковник с Сабуровым неспешно двинулись к берегу расположенного поблизости озера Киш.

– Как мать себя чувствует? – поинтересовался Шептицкий.

– Благодарю, получше. Лекарства помогли.

– Ну и слава Богу. За квартиру рассчитались?

– Так точно, благодарю вас.

– А сам как? – спросил полковник.

– Фронт вспоминаю, Павел Дмитриевич, – улыбнулся Сабуров. – Как перед атакой… все внутри стынет. А потом бой и… сразу легко. Когда уже, а?

Шептицкий приостановился, пристально взглянул на Владимира.

– Завтра, Володя.

Владимир заулыбался еще шире.

– Неужели я снова окажусь в России, пройду по Дворцовой площади, по Невскому, увижу Фонтанку? – медленно произнес он. – Прямо не верится…

– Нет сейчас Дворцовой площади, Володя, – хмуро отозвался Шептицкий. – Есть площадь Урицкого. Нет Невского – есть проспект 25 Октября. И Фонтанка, наверное, тоже какая-нибудь… Красноармейка. Не в России ты будешь, Володя. – Он обвел руками пространство вокруг себя. – Это ведь тоже Россия еще десять лет назад была… А теперь Латвия. Вот и там нет никакой России, а есть Совдепия. Кстати, как у тебя с жаргоном?

– Да освоил, Павел Дмитриевич, – поморщился Сабуров. – Похабно, конечно… Неужели они в самом деле так говорят?

– Еще как говорят… комсомольцы-добровольцы. Все пока что идет по плану, срывов никаких.

– В смысле, господин полковник? – поинтересовался Владимир.

– В смысле товарищи Сталин и Ворошилов 6 ноября вечером выезжают в Ленинград, 7-го утром встречает их товарищ Киров и везет на «Аврору». Ну а как проникнуть на крейсер, мы с тобой уже обсуждали.

Шептицкий положил руку на плечо Сабурова.

– С матерью прощайся легко. И ей проще будет, и тебе. Соври что-нибудь… Барышня у тебя есть?

– Никак нет.

– Ну и слава Богу, – кивнул полковник. – Лишние слезы.

У изголовья матери слабо горел ночник. Тихо-тихо, забытым, из прошлого голосом пела Вяльцева с граммофонной пластинки. Мать слушала лежа, с закрытыми глазами, Владимир в кресле листал журнал. За окном шелестел дождь, нескончаемый, еле слышный. Иногда раздавался гудок проезжавшей мимо машины.

– Володя, – слабо позвала мать.

– Да, мам?

– Этот благотворительный фонд… о котором ты говорил… он надолго?

Сабуров вздохнул, опустил журнал на колени.

– Надеюсь, что да. Понимаешь, это какой-то долг, который то ли Англия, то ли Франция решила выдать к десятилетию окончания войны.

– Так, может быть, теперь, когда у тебя появились какие-то средства, – перебила мать, – стоит подумать о твоей личной жизни?

Владимир попытался скрыть замешательство за улыбкой.

– Мама, ну что ты?..

– Не перебивай меня. Эти швейцарские лекарства хорошие, но они не спасут… только отодвинут на время, понимаешь?.. Молчи, не перебивай. А я хочу услышать голос внука или внучки… наследника нашей семьи. Нельзя, чтобы ты оставался последним Сабуровым. Назло тем, кто лишил нас всего… Вопреки им.

Владимир со вздохом поднялся, подошел к окну, сунув руки в карманы.

– Да я бы с радостью, мама, но…

Голос матери стал злым, сухим:

– Что «но»? Что – «но»?! Все Дашу свою не можешь забыть, да?! А то, что такие вот Даши со своими Сашами и Пашами всю страну…

Она тяжело, рвано закашлялась. Раздался громкий стук кулаком в стену и голос: «Эй, шарманку выруби!» Владимир быстро подошел к граммофону и резко сделал звук громче. Стук в стену стал непрерывным. Сабуров нервно снял пластинку, стукнул пару раз кулаком в стену.

– Прости, мама, – обессиленно прошептал он.

– Я видела у тебя ее карточку, – сквозь кашель, трудно произнесла мать.

Владимир вздохнул:

– Она меня спасла тогда…

– Господи, ну и что? – воскликнула мать. – Это было сто лет назад, она давно замужем за каким-нибудь большевиком и сама большевичка. Ты что, всерьез надеешься ее снова увидеть?.. Надеешься, что будет война, Латвия нападет на Совдепию и разгромит ее? И вернет нам то, что осталось от Сабуровки?..

Владимир с усмешкой покачал головой.

– Господи, – устало сказала мать, откидываясь на подушки, – хоть одним глазком увидеть бы, что там… Все, наверное, уже травой поросло. И ведь никогда уже, никогда… ни я, ни ты.

– Давай спать, мам, – с трудом произнес Владимир. – Завтра дел много.

…У него не хватило духу попрощаться с матерью глаза в глаза. Он не мог ей врать. И поэтому поздней ночью, когда мать уснула, написал коротенькое письмо, которое оставил на столе.

«Дорогая мама,

Не суди меня строго за такую форму прощания, но, честное слово, нам обоим так будет легче. Я уезжаю в командировку в Эстонию, от Военной Лиги. Это совершенно безопасно, так что не волнуйся. Надеюсь вернуться домой в десятых числах ноября. Деньги тебе будет приносить мой старый сослуживец, его зовут Павел Дмитриевич. Не забывай своего любящего сына Владимира. Крепко тебя целую, родная. Рига, 2 ноября 1927 г.»