Исабель Альенде - Любовь и Тьма Страница 7

Убежав из дому с цирком в тринадцать лет, Иполито посвятил себя лишь этому ремеслу, ничто другое его не привлекало. Когда устанавливалась хорошая погода и повсюду начинали расцветать залатанные купола цирковых шатров, жена и дети провожали его в дорогу. Путь его пролегал из городка в городок, из села в село: так он объезжал всю страну, показывая свою ловкость в изнурительных карнавальных гастролях для бедняков. В цирке у Иполито было множество профессий: сначала он был воздушным гимнастом, акробатом, но с годами утратились сноровка и чувство равновесия. Затем на короткое время он стал дрессировщиком, правда, когда он видел этих несчастных животных, у него от жалости разрывалось сердце и нервная система совсем расстроилась. В конце концов он согласился выступать клоуном.

Его жизнь, как и любого другого крестьянина, зависела от дождей и солнечного света. В дождливые и холодные месяцы фортуна отворачивалась от бедных цирков, и ему приходилось зимовать у домашнего очага, но, как только пробуждалась весна, он говорил своим «прощайте» и без угрызений совести оставлял на жену детей и работу в поле. Она лучше управлялась с этими делами, потому что в ее жилах накопился опыт нескольких поколений. Единственный раз он выехал в город с деньгами, вырученными за урожай, чтобы купить одежду и запасы продуктов на год, но там напился и был начисто обворован. Долгие месяцы на столе у Ранкилео не было сахара и ни у кого в семье — новых башмаков, вот почему он доверял денежные вопросы своей жене. Это устраивало и ее. С первых дней своего замужества она взвалила на свои плечи ответственность за семью и обработку земельного участка. Было привычно видеть, как она горбилась над корытом или над бороздой в окружении цепляющихся за ее подол ребят-разнолеток. Потом подрос Праделио: она так надеялась, что он станет ей опорой в многочисленных хлопотах. Но вымахавший в пятнадцать лет выше всех в округе, он, вернувшись из армии, пошел служить в полицию, и это всем показалось вполне естественным.

Когда начинались дожди, Дигна Ранкилео ставила свой стул в коридор, усаживалась там и принималась неотступно следить за изгибом дороги. Не знающие отдыха руки что-нибудь плели или чинили детскую одежду, а глаза то и дело внимательно смотрели за поворот. И вот, в один прекрасный день на дороге возникала фигурка Иполито с картонным чемоданчиком. Материализуясь из пространства, он — источник ее тоски — наконец появлялся: с годами подходил к дому все медленнее, но всегда был ласковым и нежным. Сердце Дигны готово было выпрыгнуть, как тогда, много лет назад, когда она впервые увидела его у билетной кассы бродячего цирка, где они познакомились: на нем была потертая зеленая ливрея с золотой оторочкой, а его черные глаза возбужденно блестели, когда он приглашал публику посетить спектакль. У него было приятное лицо — он еще не расписывал на нем клоунские маски. Став его женой, она так никогда и не привыкла к нему. Отроческая пылкость сжимала ей грудь, ей хотелось броситься ему на шею и расплакаться, но за месяцы разлуки ее целомудрие обострялось, она сдержанно приветствовала его, покраснев и опустив глаза Ее мужчина был здесь: он вернулся. Некоторое время все будет по-иному: он будет усердно возмещать свое отсутствие. А она в эти месяцы станет взывать к добрым библейским духам, умоляя, чтобы дожди не кончались, а бег календаря замер в бесконечной зиме.

Для детей возвращение отца было событием меньшего значения. Вернувшись однажды из школы или после работы на конюшне, они заставали его потягивающим мате в своем плетеном кресле у двери. Он вписывался в палитру осени так органично, словно никогда не покидал эти поля, этот дом, вьющуюся виноградную лозу, нацепленные на крючки гроздья которой сушились на солнце во дворе. Дети замечали затуманенные нетерпением глаза матери, живость ее движений в стремлении угодить отцу, а она с беспокойством следила за тем, чтобы эти встречи не были омрачены какой-нибудь дерзостью ребят. Уважение к отцу — основа семьи, — так говорится в Ветхом Завете, поэтому нельзя называть его Тони Чалуна, нельзя говорить о его работе клоуна или задавать вопросы, подождите, пока он сам вам обо всем расскажет, когда ему захочется. Однажды в молодости Иполито вылетел из пушки: пролетев из одного конца циркового шатра в другой, он, окутанный пороховым дымом, с растерянной улыбкой на лице, приземлился на сетку; когда страх прошел, дети могли гордиться своим отцом; он летел, как ястреб. Но потом Дигна запретила им ходить в цирк, чтобы они не видели, как отец катится вниз со своими невеселыми шутками; ей хотелось, чтобы в их памяти запечатлелся его торжествующий образ и им не было бы стыдно за его нелепые одежды старого клоуна, ведь на арене цирка его бьют и унижают, он говорит фальцетом и, смеясь без причины, с шумом портит воздух.

Когда, громко зазывая в рупор жителей на грандиозное международное представление, восхитившее публику многих стран, в Лос-Рискос приехал цирк с лохматым медведем, она отказалась вести туда детей из страха перед клоунами: все они так одинаковы и так похожи на Иполито. Однако в кругу семьи он переодевался в клоунские одежды и размалевывал лицо, но не для недостойных пируэтов и грубых шуток, а для того, чтобы порадовать ребят историями о страшилищах: про бородатую женщину, могучего человека-гориллу, способного тащить грузовик зубами за проволоку, про пожирателя огня, глотающего облитый нефтью горящий факел, но не сумевшего затушить пальцами свечу, лилипутку, скачущую галопом на козе, воздушного гимнаста, упавшего с трапеции и забрызгавшего своим мозгом уважаемую публику.

— Мозг у христиан такой же, как у коров, — объяснил Иполито, заканчивая трагическую историю.

Усевшись в кружок вокруг отца, дети слушали и слушали одни и те же рассказы. Перед зачарованными глазами домашних, ловивших его слова на лету, Иполито вновь обретал достоинство, которого не было в дешевых спектаклях, где он служил мишенью для шуток.

Зимними ночами, когда дети спали, Дигна, вытащив из-под кровати картонный чемоданчик, чинила при свече рабочую одежду мужа: пришивала громадные красные пуговицы, там и сям штопала прорехи и накладывала внушительные заплаты, натирала до блеска пчелиным воском громадные желтые туфли и втайне вязала полосатые чулки для клоунского наряда. Она все делала с такой же нежностью, какая наполняла ее восхищенную душу во время их коротких любовных встреч. В ночном безмолвии едва слышные звуки становились громкими — дождь оглушительно барабанил по черепице, а дыхание, доносившееся с детских кроватей, было столь чистым, что мать могла угадать, какие сны видят дети. Охваченные жаром тайного любовного сговора, Дигна и Иполито сжимали друг друга в объятиях, сдерживая рвущееся из груди дыхание. В отличие от других крестьянских семей, их брак был заключен по любви, в любви были зачаты и дети. Поэтому в самые тяжелые времена, когда случались засуха, землетрясение или наводнение и котелок оставался пустым, они все равно не жаловались на появление нового ребенка. Дети, как цветы и хлеб, говорили они, — благословение Господне.

Когда Иполито был дома, он ставил изгородь, заготовлял дрова, ремонтировал рабочий инструмент, а когда утихал дождь — латал крышу. На деньги, накопленные на гастролях и от продажи меда и свиней, семья кое-как сводила концы с концами ценой строжайшей экономии. В благоприятные годы в еде недостатка не было, но даже в лучшие времена денег не хватало. В семье ничего не выбрасывалось и всему находилось применение. Младшие донашивали одежду старших детей до тех пор, пока изношенная ткань способна была держать заплатки и те не отваливались, как засохшие струпья. Вязаные жилеты распускались, шерсть стирали, а затем вновь пускали в дело. Отец на всех плел альпаргаты,[14] а в руках матери без устали мелькали спицы и стрекотала швейная машинка. Они не чувствовали себя бедными, как другие крестьяне, поскольку владели землей, унаследованной от деда, у них были скотина и инвентарь. Когда-то они получали сельскохозяйственные кредиты и какое-то время верили в процветание, но затем все возвращалось на круги своя.

— Послушай, Иполито, перестань смотреть на Еванхелину, — прошептала Дигна на ухо мужу.

— Может быть, сегодня у нее не будет приступа, — ответил он.

— Все равно будет, мы ничем не можем помочь.

Члены семьи закончили завтракать и разошлись каждый со своим стулом. С понедельника по пятницу младшие сыновья ходили в школу — полчаса быстрой ходьбы. Когда бывало холодно, мать давала каждому ребенку разогретый на огне камень: положив его в карман, удавалось согревать руки. Кроме того, она совала им хлеба и два кусочка сахара. Раньше, когда в школе было молоко, дети подслащивали его сахаром, но уже несколько лет они сосали его, как карамельки, на перемене. Эти полчаса, что уходили на дорогу, были ниспосланным Богом благословением: дети возвращались домой уже тогда, когда приступ у их сестры прекращался, а паломники отправлялись по домам. Но в тот день была суббота, значит, все они будут дома, — и ночью Хасинто, наверное, обмочится прямо в кровать от страха перед кошмарами. Как только появились первые признаки болезни, Еванхелина перестала ходить в школу. Ее мать точно помнила, когда началась эта беда Это произошло именно в тот день, когда собралась уйма лягушек, но она была убеждена, что это не связано с болезнью девочки.