Чезаре Дзаваттини - Слова через край Страница 7

— Надо бы открыть больницы и для неприятностей, с соответствующими отделениями, одно — для любовных, другое — для служебных.

— Кроме неприятностей и болезней есть и другие проблемы. Большие проблемы. Достаточно перелистать газеты, чтобы убедиться в этом. Я искренне восхищаюсь всеми стариками. Глядя на них, я неизменно думаю, как это им удалось дожить до столь преклонного возраста?! Даже на апельсиновой корке не поскользнулись и балка им на голову не упала? Между тем можно было бы договориться заранее о дате, чтобы хотя бы в этот день ничего не происходило, ровным счетом ничего — ни наездов, ни краж, ни произвола, чтоб ни один ребенок на улице не упал. Увы, при нынешнем всеобщем безразличии разве бывает минута, мгновение, одна сотая мгновения, когда в Манчестере или Бомбее, на Зондских островах или в Мадриде не случалось бы несчастья? Не могу спокойно выкурить трубку после обеда, потому что думаю: в этот самый момент где-то женщина попала под поезд, а где-то убили человека, ограбили квартиру. Когда я открываю утром окна, свежий ветерок приносит запах всех умерших за ночь.

Несколько километров мы летели молча, а потом заговорили о неприятных вещах, которые случаются с людьми.

— Вам это может показаться странным, но я, как и многие, жил в атмосфере приключенческого романа, но так и не стал очевидцем сколько-нибудь примечательного события. Почему мне ни разу не довелось очутиться на месте преступления? Я бы удовлетворился и обыкновенной ссорой. По воскресеньям я специально прочесывал весь город вдоль и поперек, сидел в трактирах, останавливался У шлагбаумов, у речной пристани. Где-нибудь на пустынной площади мальчишки устраивали драку — вот и все, что мне удавалось увидеть. А другие не успевают выйти из дому, как уже становятся свидетелями ссоры или наезда. До сих пор завидую людям, которые в полночь встают с постели, чтобы завинтить неплотно закрытый кран, и на миг выглядывают в окно… Сразу же шепотом зовут жену: «Иди сюда, скорее». Спрятавшись за занавесками, они смотрят на крадущиеся тени, которые, выйдя из магазина, исчезают в ночи, — на воров.

— Знаете, что я делал порой ночью? Ходил по улицам и звонил у домов в колокольчик. Вот до меня через открытое окно доносится эхо яростной перебранки. Семейная сцена, тут же догадываюсь я. Передо мной проносятся ужасные факты уголовной хроники. Я торопливо дергаю колокольчик. Мгновенно в окно высовывается мужчина.

— В чем дело?

— Вам телеграмма, — отвечаю я.

Пока он спускался по лестнице, я успевал исчезнуть. Я был счастлив. «Супруги долго будут обсуждать этот непонятный случай, — думал я, — и на рассвете заснут, быть может даже нежно обнявшись».

— Меня, в сущности, интересуют не столько факты, сколько люди, эти отдельные миры, далекие друг от друга, как планеты в пространстве. Каждый идет по дороге так, словно других не существует. Между тем можно пройти всего в полуметре от самого счастливого или самого знаменитого человека в мире. Однажды я пересек площадь и подошел к мосту. Я решил покончить жизнь самоубийством. А люди проходили мимо, задевали меня и даже не оборачивались.

— Часто мне хочется кричать, бить витрины лавок. Все наконец-то подбежали бы ко мне. Остановились бы повозки и автомобили, красивые дамы вышли бы на балконы. «Что случилось, кто это такой?» Тогда я объяснил бы: «Я такой-то…» — «Такой-то?» Неужели нужно изобрести порошок бессмертия, чтобы вокруг собралась толпа? Изобрети я такой порошок, я вышел бы на прогулку в самом скверном костюме, равнодушная толпа приняла бы меня за безработного. Внезапно я бы закричал: «Я изобрел порошок бессмертия!..» И вот уже все у моих ног, восхваляют меня. Тысячи людей воскликнули бы: «Да здравствует господин… господин…» Но они не знают даже моего имени. И тогда я развеял бы свой порошок по ветру.

— А любовь? Мне не терпится услышать ваше мнение.

— О, вы, будучи усопшим, подтверждаете, что любопытство существует само по себе. Я тоже очень любопытен и охотно остановил бы людей, чтобы в упор спросить у того или другого: «О чем вы думаете в данный момент?» Мне нравится также подслушивать, стоя у чужих дверей, неотступно следить за супружескими парами, за таинственными такси. Я всегда поднимаю с земли листок бумаги в надежде хоть раз найти какой-то документ, чью-то запись. С какой охотой я поработал бы разносчиком телеграмм, чтобы увидеть, как люди реагируют на печальные известия. Плачут? Я бы остановил и тех, кто утром уверенно и быстро идет на службу. «Простите, что такое жизнь?» — спросил бы я у них. Но они бы не ответили, даже не остановились бы на миг, боясь опоздать.

— Прошу вас, ответьте на мой вопрос. А любовь?

Мой флегматичный, сдержанный проводник был явно смущен.

Мы посидели немного в тени куста и, когда я съел по совету призрака два свежих водянистых плода, приятно таявших во рту, мы продолжили полет, а с ним и разговор.

— Отвечаю с карандашом в руке. В среднем женщина за свою жизнь раздает тридцать тысяч поцелуев и получает их примерно двести тысяч. В моем городе триста тысяч женщин, а значит, люди обмениваются миллиардами поцелуев. Кому достаются тысячи поцелуев, а кому — всего несколько десятков. При таких поразительных цифрах полсвета должно было бы возрадоваться. Нет, господа, кое-кто вообще остается без поцелуя. Понаблюдайте, к примеру, за худющими, плохо одетыми мужчинами, которые стоят на углах улиц и провожают жадными взглядами красивых женщин, идущих мимо. Эти люди отдали бы целое состояние за один-единственный поцелуй. Увы, у них еле хватает денег на еду. Я хотел бы стать самой красивой женщиной во вселенной — ста поцелуями в день я доставил бы отраду сотне таких бедняков. Они стаями слетелись бы с самых далеких окраин. По очереди, установленной заранее, чтобы избежать заторов, ссор, злоупотреблений. «Меня поцелуй в нос», «А меня — в правую щеку», «А меня — за ушко». Ну прямо как дети!

Еще я думаю о некрасивых женщинах. Возвращаясь домой, они то и дело оборачиваются — не идет ли кто-нибудь за ними следом. Никто из мужчин не идет за ними, и когда молодому человеку бывает с ними по дороге, он тут же сворачивает в переулок, чтобы люди не приняли его за поклонника. Женщины эти приходят домой и бегут к окну — а вдруг кто-нибудь строит там, внизу. Никого. Медленно-медленно опускают жалюзи, зажигают свет и с минуту стоят перед зеркалом. Я все это хорошо знаю — и в свой отпуск хожу поочередно за каждой из них по пятам. Когда они это замечают, то становятся призрачно-бледными и, будь мы одни, подбежали бы поцеловать мне руку. Я останавливаюсь под их окнами и, едва заколышется занавеска, изображаю милейшую из улыбок.

— Какое смешение противоположных чувств! Думаю, вы меняетесь, словно цвет облака. Довелось бы вам переделывать мир по-своему, вы бы вскоре впали в противоречия и потерпели бы неудачу. К примеру, я хотел бы увидеть вас богатым, безмерно богатым. Вам бы это пришлось по душе?

— Я бы с утра до вечера бродил по улицам города, весело насвистывая, напевая песенки, пританцовывая, а может, даже кувыркаясь. Я бы потребовал, чтобы ночью слуга осторожно будил меня каждые двадцать минут и шептал: «Вы — обладатель десяти тысяч миллионов». Я часто кружил бы по кварталам бедняков, останавливал бы прохожего и спрашивал в упор: «Угадайте, сколько у меня миллионов?» — «Десять», — отвечал бы прохожий. «Больше, куда больше». — «Сто». — «Больше, много больше». — «Тысяча». — «Больше, еще больше». Представляете себе лицо этого прохожего! Вот в чем заключалось бы подлинное мое счастье. Все остальное, как вы понимаете, я бы купил и на десять миллионов.

— Готов поклясться, что вам хочется ответить: «На эти деньги я сделал бы людям много добра».

— Конечно, сделал бы, но только тайком. Одно время я становился у окна и, когда мимо проходил нищий, сбрасывал вниз пакет с купюрами по пятьдесят лир каждая, выскакивал на улицу и шел за бедняком. Не берусь вам даже описать, какую он испытывал радость, когда в уединенном местечке мог наконец насладиться зрелищем своего богатства. Мне хотелось сказать ему, что деньги эти подкинул я, и потом бы мы вместе пошли в театр. Прибегал я и к другому способу: проделывал дырку в брюках, и через нее, когда шагал по людным улицам, сыпались на дорогу свернутые в трубочку деньги.

— Если позволите мне кое-что добавить, я вам расскажу о нищем, которого знал при жизни. По его вине я прожил очень тяжелый год — и никогда этого не забуду. Помнится, мне по дороге на службу неизбежно нужно было проходить мимо этого нищего. Иногда у меня была при себе мелочь, иногда — нет. Тогда-то и начинались мои мучения. Я проходил мимо, будто бы поглощенный чтением газеты, либо проносился бегом, окликая воображаемого приятеля в толпе; иной раз я пережидал, стоя у афиши, когда нищий отвлечется, чтобы проскочить через улицу, а иной раз заранее начинал рыться в кармане, еще за десять шагов, когда он замечал меня издали. А поравнявшись с ним, бормотал словно бы про себя: «Черт побери, ну просто ни гроша!» Однажды в кармане у меня лежало две лиры. Я смутился, отдал ему две лиры. А ведь мог ему сказать: «Дайте мне лиру восемьдесят пять чентезимо сдачи». Как по-вашему? Или же: «Дайте мне сдачи лиру и девяносто». В конце концов я переселился за мост Кольт, где нищий был слепым.