Иэн Макьюэн - Stop-кадр! Страница 7

Все то время, что я был наказан, со мной не общался никто, кроме мамы. Она позаботилась о том, чтобы отец порол меня не очень сильно и только три дня. Это была высокая и очень красивая женщина. Она почти всегда носила белую одежду: белые блузки, белые шарфы, а на дипломатические приемы – белые платья. Чаще всего она вспоминается мне в белом. По-английски она говорила очень медленно, но все хвалили ее за безупречный, изысканный слог.

В детстве мне часто снились страшные сны, очень страшные. К тому же я страдал лунатизмом, да и сейчас иногда хожу во сне. Из-за этих своих снов я нередко просыпался среди ночи и сразу принимался громко звать ее – «мамулю», как говорят английские мальчики. Казалось, она лежит, не смыкая глаз, и ждет, ибо из другого конца коридора, где находилась родительская спальня, до меня тотчас доносились скрип кровати, щелчок выключателя, похрустывание косточек в ее ногах. И всякий раз, когда она приходила ко мне в спальню и спрашивала: «Что случилось, Роберт?» – я отвечал: «Хочу пить». Я никогда не говорил: «Мне приснился страшный сон» или «Я испугался». Всякий раз – только пить. Мама приносила из ванной стакан воды и смотрела, как я пью. Потом она целовала меня в лоб, вот сюда, и я сразу засыпал. Порой это происходило каждую ночь в течение многих месяцев, но мама никогда не оставляла воду возле моей кровати. Она знала, что, если я зову ее среди ночи, мне нужен какой-то предлог. Но оправдываться было ни к чему. Мы были очень близки. Даже после женитьбы и до самой смерти мамы я каждую неделю относил ей стирать свои рубашки.

Пока мне не исполнилось десять лет, каждый раз, когда отец бывал в отъезде, я спал в маминой постели. Потом это внезапно прекратилось. Однажды днем была приглашена на чашку чая супруга канадского посла. Приготовления к визиту начались с утра. Мама убедилась в том, что мы с сестрами умеем правильно держать чашку с блюдцем. Мне было поручено ходить по комнате с тарелкой пирожных и маленьких бутербродиков. Меня отправили в парикмахерскую и заставили надеть красный галстук-бабочку, который я ненавидел больше всего на свете. У жены посла были голубые волосы – таких я раньше никогда не видел, – и она привела с собой двенадцатилетнюю дочь, Каролину. Как я узнал впоследствии, отец сказал, что наши семьи должны подружиться из соображений дипломатии и коммерции. Мы сидели очень тихо и слушали двух матерей, а когда канадская леди задавала нам вопросы, выпрямлялись и вежливо отвечали. Нынешних детей таким вещам не учат. Потом мама увела жену посла, чтобы показать ей дом и сад, и дети остались одни. Все мои четыре сестры, в нарядных платьях, сидели рядышком на большом канапе, так тесно, что казались одной-единственной девчонкой, одним спутанным клубком лент, кружев и вьющихся волос. Когда сестры собирались вместе, они были ужасны. Каролина сидела на одном деревянном стуле, я – на другом. Несколько минут никто не произносил ни слова.

У Каролины были голубые глаза и маленькое личико, похожее на обезьянью мордочку. Нос был покрыт веснушками, а волосы она в тот день заплела сзади в одну длинную косу. Никто не разговаривал, но с канапе доносилось шушуканье и негромкий смех, и я уголком глаза видел, как они там то и дело слегка подталкивают друг дружку локтем. Над головами у нас слышались шаги нашей мамы и матери Каролины, ходивших из комнаты в комнату. Вдруг Ева спросила: «Мисс Каролина, вы спите со своей мамой?» И Каролина сказала: «Нет, а вы?» А Ева: «Нет, но Роберт спит».

Я густо-густо покраснел и был уже готов выбежать из комнаты, но тут Каролина повернулась ко мне и с улыбкой сказала: «По-моему, это очень даже мило», – и в ту самую минуту я в нее влюбился, а в маминой постели больше никогда не спал. Шесть лет спустя я снова встретил Каролину, а еще через два года мы поженились.

Бар уже начинал пустеть. Зажегся верхний свет, и уборщик подметал пол. Под конец рассказа Колин задремал и навалился на стол, положив голову на руку. Роберт взял со столика пустые винные бутылки и отнес их к стойке, где, по-видимому, дал какие-то указания. Подошел второй уборщик, чтобы высыпать в ведро окурки из пепельницы и вытереть стол.

Когда Роберт вернулся, Мэри сказала:

– Вы почти ничего не рассказали о своей жене.

Он вложил ей в руку коробок спичек, на котором были напечатаны название и адрес бара.

– Я здесь почти каждый вечер.

Он сомкнул ее пальцы вокруг коробка и сжал. Проходя мимо стула, на котором сидел Колин, Роберт протянул руку и взъерошил ему волосы. Мэри посмотрела, как он уходит, посидела несколько минут, зевая, потом растолкала Калина и молча показала в сторону лестницы. Они ушли последними.

4

Один конец улицы скрывался в кромешной темноте; в другом направлении в рассеянном голубовато-сером свете виднелся ряд невысоких зданий – похожие на глыбы, высеченные из гранита, удаляясь, они делались все ниже и пропадали во тьме, там, где улица резко поворачивала в сторону. Далеко в вышине, краснея, рыхлое облако своим слабеющим перстом указывало за линию поворота. Свежий соленый ветер катал по ступеньке, где сидел Колин и Мэри, целлофановую обертку. Из-за плотно закрытого ставнями окна прямо над ними доносился приглушенный храп и резкий скрип кроватных пружин. Мэри приникла головой к плечу Колина, а он прислонился затылком к стене между двумя водосточными трубами. По улице, с той стороны, где было посветлее, к ним, гулко стуча когтями по истертому булыжнику, быстро приближалась собака. Дойдя до них, она не остановилась и даже не взглянула в их сторону, и когда собака уже растворилась в темноте, они еще слышали звук ее причудливой трусцы.

– Надо было карты взять, – сказал Колин. Мэри теснее прижалась к нему.

– Вряд ли это имеет значение, – прошептала она. – Мы же приехали отдыхать.

Час спустя их разбудили голоса и смех. Где-то раздавался высокий, однотонный звон колокольчика. Утренний свет уже сделался ровным, а ветерок – теплым и влажным, как дыхание зверя. Мимо Колина и Мэри толпой хлынули маленькие дети в ярко-синих блузах с черными воротничками и манжетами. У каждого была за спиной аккуратно перевязанная пачка книг. Колин встал и, держась обеими руками за голову, пошатываясь, вышел на середину узкой улочки, и толпа детей начала обтекать его. Одна девочка бросила ему в живот теннисный мячик и ловко поймала его на отскоке. Ребятня отметила этот успех радостным визгом. Потом звон колокольчика затих, а оставшиеся дети замолчали и умолкли, посерьезнев, бросились бежать со всех ног. Улица внезапно опустела, Мэри низко нагнулась и энергично зачесала обеими руками ногу. Колин, слегка покачиваясь, стоял посреди улицы и смотрел в сторону невысоких домов.

– Меня какая-то дрянь искусала! – крикнула ему Мэри.

Колин подошел, встал у нее за спиной и посмотрел, как она чешет ногу. Несколько маленьких красных пятнышек увеличивались до размера монеты и быстро окрашивались в малиновый цвет.

– Лучше не расчесывать, – сказал Колин.

Он взял ее за руку и потащил на середину улицы. Слышно было, как далеко позади дети голосами, искаженными акустикой помещения явно внушительных размеров, монотонно повторяют то ли религиозный догмат, то ли арифметическую таблицу.

Мэри подпрыгивала на одной ноге.

– О господи! – вскричала она, сама посмеиваясь над своими мучениями. – Я умру, если не буду расчесывать эти укусы. Да и пить так хочется!

С похмелья у Колина появились сдержанно-грубоватые, властные манеры, совершенно для него не характерные. Встав за спиной у Мэри и прижав ей руки к бокам, он показал в конец улицы.

– Если спустимся туда, – сказал он ей на ушко, – кажется, попадем к морю. Там наверняка открыто какое-нибудь кафе.

Мэри не сопротивлялась, когда Колин подтолкнул ее вперед.

– Ты не побрился.

– Не забывай, – сказал Колин, когда они, прибавляя шагу, стали спускаться под гору, – мы приехали отдыхать.

Море раскинулось сразу за поворотом улицы. Прибрежный участок земли, узкий и пустынный, с обеих сторон упирался в сплошной ряд поврежденных бурями домов. Из спокойной желтоватой воды беспорядочно, под разными углами, торчали высокие столбы, но ни катера, ни лодок не было пришвартовано к ним. Справа от Колина и Мэри изъеденная ржавчиной жестяная стрелка указывала дорогу – по набережной – к больнице. По той же улице, что и они, на берег вышел маленький мальчик, сопровождаемый с обеих сторон двумя женщинами с набитыми до отказа хозяйственными сумками. Все трое остановились возле указателя, и женщины, нагнувшись, принялись рыться в сумках с таким видом, словно искали нечто забытое. Когда они пошли дальше, малыш пискляво заныл, но его быстро уняли.

Колин с Мэри сели у края причала на деревянные ящики, провонявшие дохлой рыбой. Приятно было смотреть в морскую даль, оставив позади узкие улочки и переулки города. В поле зрения господствовал расположенный в полумиле от берега невысокий остров, обнесенный стеной и целиком отведенный под кладбище. На одной его оконечности находились часовня и маленькая каменная пристань. Перспективу нарушал голубоватый утренний туман, и издали поблескивающие склепы и надгробия казались сооружениями тесно застроенного города будущего. Солнце за низкой пеленой смога превратилось в диск грязно-серебряного цвета, маленький и резко очерченный.