Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя Страница 7

Вместе с тремя десятками сверстников Давид в июне принял первое причастие. В громадной церкви Нотр-Дам-де-ля-Шапель, относившейся к польскому католическому приходу, Жан и Лоран смешались с толпой родителей, дядюшек, двоюродных братьев и сестер, которые поздравляли подростков со вступлением в пору расцветающей юности. Так что они могли не прятаться и, усевшись в переднем ряду, вволю налюбоваться Давидом.

Отныне не проходило и дня, чтобы они не думали о нем. Лоран оставил Королевский парковый театр, чтобы стать режиссером в «Галери», крошечной антрепризе, где ставили бульварные комедии; так что в перерыве он частенько забегал к Жану в «Сердечную удачу», благо театр и магазин разделяло каких-нибудь двадцать метров. За бокалом вина они беседовали обо всем на свете — то есть о Давиде, — а затем отправлялись работать.

После обеда, когда они смаковали чай, привезенный приятелем из Японии, звякнул дверной колокольчик, и они, озадаченные, застыли, держа на весу чашки.

На пороге стоял Давид.

Ему исполнилось пятнадцать, у него были вьющиеся темные волосы, яркие губы, голос его переменился, в гортани будто прокатывался камешек от детского дисканта к мужественному басу.

— Добрый день! — сказал он, закрывая за собой дверь.

Застуканные на месте преступления — какого?! — Жан и Лоран были не способны ответить ни словом, ни жестом.

Давид, не смущаясь, подошел с сияющей улыбкой, озарившей ювелирный магазин.

— Я ищу подарок. — (У мужчин по-прежнему были квадратные от удивления глаза.) — Скоро День матери, — пояснил Давид.

С трудом придя в себя, Жан важно кивнул, будто принадлежал к тем редким посвященным, которым было известно, что в воскресенье через пятнадцать дней предстоит поздравлять матерей.

Приободренный наладившимся пониманием, Давид продолжил:

— Мама обожает ваш бутик.

При слове «ваш» Жан с Лораном разом покраснели.

Лоран, очнувшись, возразил:

— О, это не мой магазин, а его, он принадлежит Жану.

Изумленный Жан озадаченно посмотрел на любовника. К чему это замечание? Что он имел в виду? Разве кто-то обвиняет Лорана? Или он отрекается от их союза? Может, он намерен разыграть гетеросексуала перед этим подростком?

Разгневанный Жан собирался выдвинуть какое-то объяснение, но Лоран недвусмысленно остановил его, нахмурив брови, и произнес повелительным тоном:

— Займись молодым человеком, а я допью чай.

Жан, сообразив, что нужно заняться Давидом, повернулся к нему и попросил, указывая на витрины:

— Покажите, что именно понравилось вашей маме…

Он подвел мальчика к выставленным украшениям.

Лоран пересел, чтобы лучше видеть.

Давид живо, подбирая точные слова и обороты, объяснил, что именно ему нравится, а что нет. В нем не было ни косноязычия, ни робости, ни оскорбительной развязности, присущей некоторым подросткам; объясняясь с собеседником, он не испытывал неловкости и держался уверенно.

Доставая одно за другим кольца, цепочки, серьги, чтобы показать их мальчику, Жан сообразил, что Лоран из деликатности уступил ему право общаться с Давидом.

А Лоран тем временем получил возможность спокойно и вволю наблюдать за ними.

Разглядывая приглянувшийся ему браслет, Давид внезапно вздрогнул, разглядев цифры на крошечной этикетке, прицепленной к застежке.

— Это цена?..

При виде суммы, равной двухмесячному заработку матери, он побледнел.

Жан живо отреагировал:

— Нет, не цена, а инвентарный номер изделия.

— А-а, — протянул слегка успокоенный Давид.

— Как только вы определитесь с выбором, я посмотрю в своем списке стоимость изделия.

По-прежнему сомневаясь, что у него хватит денег, Давид нейтральным тоном задал волновавший его вопрос:

— Вот, к примеру, этот браслет — сколько он стоит?

Жан направился к своей конторке, небрежно бросив:

— А сколько вы планируете потратить на подарок?

Давид побледнел, судорожно сглотнул и едва слышно пробормотал, чувствуя, что влип:

— Пятьдесят?

Жан, профессиональным жестом раскрыв свою записную книжку с номерами телефонов, сделал вид, что разыскивает нужный артикул.

— Пятьдесят? — переспросил он. — Вполне достаточно, этот браслет стоит в два раза меньше: двадцать пять.

— Двадцать пять?! — воскликнул Давид.

— Да, двадцать пять. А так как речь идет о вашей первой покупке в нашем магазине, я могу сделать небольшую скидку… Скажем, двадцать два… меньше никак нельзя. Итак, молодой человек, двадцать два.

Глаза Давида заблестели.

Жан и Лоран понимающе переглянулись: браслет стоил в сорок раз дороже. Но даже под пыткой они не признались бы в этом.

Жан подошел к Давиду:

— Не торопитесь. Подумайте. Видите, я не закрываю учетную книгу; если вам что-либо понравится, я назову стоимость.

— О, спасибо!

Подросток бросил взгляд на раскинувшиеся перед ним сокровища, которые вдруг сделались доступными, и с увлечением пошел на второй заход.

Жан не сводил с него глаз:

— Ваша мать коллекционирует драгоценности?

— О нет! — ответил Давид. — Как только у нее появляется немного денег, она тратит их на нас. Она вообще о себе не думает.

— А ваш отец?

Вопрос задал Лоран, сидевший в уголке, он не мог сдержать любопытства.

Давид обернулся:

— Господин, мой отец хронически болен. Ему бы хотелось помогать нам, но он прикован к инвалидному креслу и с трудом может говорить.

— Вы его любите?

Возмущенный и задетый за живое, Давид напрягся:

— Ну конечно! Бедный папа… Ему-то не повезло, зато мне здорово повезло с отцом.

Жан и Лоран на несколько минут лишились дара речи. В представлениях мальчика Эдди был его настоящим отцом, который дорожил сыном, чтил жену и, если бы его не разбил паралич, он смог бы работать. Поразительная наивность!.. Эта душевная чистота сразила мужчин, Давид показался им ангелом, сошедшим к демонам.

Через полчаса Давид столкнулся со сложной дилеммой: он не знал, что предпочесть — пресловутый браслет или серьги с изумрудами. Жан и Лоран торжествующе переглядывались, у них стучало в висках: как здорово, что Давид остановил свой выбор на изумрудах, самом дорогом изделии во всем магазине! Здесь возникало такое несоответствие между реальной ценой и тем, что он мог заплатить, что они заранее поздравляли себя. Эта ложь достойно увенчает историю!

— Я хотел спросить… — прошептал Давид.

— Что?

— Неужели это изумруды?

Жан так жаждал помочь мальчику, что охотно бы ввел его в заблуждение. Однако Давид был далеко не глуп.

— Вы правы, молодой человек, — решительно произнес Жан. — За эту цену изумруды не купишь. Но обратите внимание: это вовсе не фальшивые стекляшки! Если ударить по камню, он останется цел.

— Правда? — пробормотал заинтригованный Давид.

— Да. Речь идет о полудрагоценном камне, который добывают в Бразилии, его вполне можно сравнить с изумрудом. Он называется эмеродино. Ни по виду, ни на ощупь никто, в том числе профессионалы, не отличит его от изумруда. Это может показать лишь химический анализ. Я не стану вам лгать.

— Спасибо.

— Но вы можете совершенно спокойно сказать вашей маме, что это изумруды.

— О нет! Она не поверит, что у меня на это хватило денег.

— Ну, как угодно.

Когда Давид удалился, зажав в руке сокровище, перед этим сто раз поблагодарив, будто понимая, как обязан этим господам, Жан и Лоран в изнеможении опустились в кресла.

— Невероятно… Он пришел сюда…

— Говорил с нами…

— Давид!

— Браво! Классная выдумка с этим эмеродино: я чуть не попался на удочку.

Лоран встал, оглядел Галерею королевы, где еще звучали шаги Давида, потом посмотрел на Жана:

— Послушай, если с нами что-нибудь случится, я бы хотел, чтобы все, чем мы владеем, отошло Давиду.

Жан вскочил:

— Что?!

— Представь себе, — продолжил Лоран, — мы куда-нибудь летим и пилот сообщает о серьезной технической неисправности. Так вот, перед катастрофой мы с тобой сможем утешиться, во-первых, тем, что мы умрем вместе, а во-вторых, все достанется Давиду.

— Согласен с тобой на двести процентов! — подхватил Жан.

Назавтра они отправились к нотариусу и составили одинаковые завещания: они завещали свое имущество тому из них, кто переживет своего спутника, а когда умрет и он, все отойдет Давиду Гренье.

Поздно вечером они распили три бутылки шампанского; поднимая бокалы, они произносили речи, обращаясь к далекому мальчику, который и не подозревал об этом; остаток ночи они посвятили любви.

Каждый год накануне Дня матери Давид вновь заглядывал в магазин. Возмужав, он не утратил ни живости, ни детской свежести, что придавало ему очарование и трогало сердца.