Сергей Есин - Марбург Страница 7

– Ладно, извини! – с женщинами сначала надо соглашаться, а уже потом можно приводить какие-нибудь контраргументы. – Я просто думаю, что ты слишком буквально поняла фильм Николая Губенко про эту самую артис-тическую богадельню. Там даже тенор Козловский приезжает на день рождения к какой-то престарелой, живущей в этой самой богадельне, певице. Только уже нет в живых Козловского, этого певца, и артистка Фадеева, играв-шая певицу, тоже ушла из жизни. Фильм снимался еще при советской власти, которая давала хоть какие-то гарантии. А сейчас квартиру у тебя возьмут, а потом «Дом ветеранов» закроют.

Главное, вселить в спорщицу какие-то сомнения. Я старался не показать вида, что волнуюсь или не верю в серьезность намерений Саломеи. А, может быть, она права? В нашей с ней так быстро промелькнувшей жизни она много раз была права. Я был раздражен тем, что какие-то сомнения всё же вошли в меня. Может быть, действительно, старый болван, тебе же хочется погулять, попить пиво в немецких барах, пошлепать по задницам немецких шлюх? А разве их мало у нас? На ночные «парады» где-нибудь на Ленинградском шоссе или Ленинском проспекте выстраиваются по дюжине таких, казалось бы, невинных красоток, что рядом с ними твои студентки кажутся потрепанными тетками. Но ведь жизнь не кончается в пятьдесят лет. Может быть, за терпение воздастся?

Мы-то думали каждый о своем. Я уже мысленно погрузился в какую-то иную – как будто есть какая-то иная – жизнь, я уже почувствовал себя молодым и беззаботным, на секунду позабыв отчего я беззаботен, за чей счет и кто вдруг появился рядом со мною со своими опять же немолодыми годами, болезнями и заботами. А что потребует с меня эта вновь появившаяся «кто-то»? Вот тебе и кусочек сыра, который ты не можешь с маху, как Розалинда, проглотить.

Между тем у Саломеи были свои соображения и свои резоны. Она уже протоптала четко видимую ей свою дорожку.

– Что касается квартиры, Алексей. Я не обязательно пойду в какую-нибудь театральную богадельню. Я присмотрела Дом Ветеранов кино, он в Москве, в черте города, а для меня это важно, потому что это связано с моими процедурами. Там очень хорошо и надежно. Мы же были там как-то лет десять назад.

Я вспомнил этот дом лет десять назад, в советскую эпоху казавшийся просто роскошным. На некоторых этажах действительно жили и порой умирали когда-то знаменитые ветераны. Но в доме всё время, в залах и холлах устраивались какие-то интересные тусовки для творческой интеллигенции, так сказать, живые всё время терлись о буду-щих быстрых покойниках. Возможно, и сегодня там не так плохо, по крайней мере, людей не загоняют в общее стадо обреченных. По крайней мере тогда, когда мы с Саломеей оказались там, было достаточно интересно и весело: может быть потому, что ночью отчаянно трещала и скрипела наша кро-вать? Я вообще хорошо помню всё, что связано с Саломеей. У нее через день должен быть спектакль, а я все приставал и при-ставал к ней, а она мне говорила: «отстань, ты же знаешь, я послезавтра пою!» Как всё это далеко, чуть ли не в другой жизни? И одну ли жизнь проживает человек? Тот же ли человек проживает свою жизнь, или их бывает несколько? Где «я», который сидит за столом, это тот двадцатилетний перепел, который вслушивается в звук каблучков во дворе?

– Ну что ты от меня хочешь, Саломея? Ты знаешь меня лучше, чем я сам знаю себя? Что мне тебе сказать? Сразу согласиться на предательство? А что в этом случае произойдет с моею собственной душой? Начать потакать твоим глупостям, о которых ты сама скоро начнешь жалеть? Всё это нелепо и всё это не осуществится.

Саломея опять посмотрела на меня. И синхронно, сидящая на полу собака Розалинда тоже повернула голову и посмотрела на меня. Обе они посмотрели на меня с укором. Ушки у Розалинды печально висели.

– Ты же всё равно едешь в Марбург читать лекцию – сказала Саломея. – Что тебе мешает оглядеться, так сказать, совершить «пристрелку».

– Ты испытываешь меня?

– Я просто хочу тебе сказать, что ты свободен. Может быть, это даже не по-божески – губить свою жизнь ради чужой. Ты должен знать, что я это знаю. Если есть шанс – им надо воспользоваться.

Это роман о шансе?

После этого я очень долго размышлял о власти над нами женщины, о власти над нами жениной любви и о нашей мужской покорности судьбе.

Глава вторая

Роман не пишется. Даже плохо складывается пока в голове. А из чего складываются романы у филологов? Только из собственной жизни и книжных переживаний. Жизнь подскажет. Я лечу на самолете в зарубежную командировку, о которой недавно говорил на кухне с Саломеей. Вечерний рейс Москва – Франкфурт-на-Майне. Она на попечении моего аспиранта Толика и его невесты. Занятная парочка и занятный парень. Но, может быть, подойдет время, и я расскажу и о них. Я лечу в Германию, русские цепью прикованы к этой стране. О царях, их женах и «немецких специалистах» не говорю. Недаром, кстати, вся революционная эмиграция сидела по берлинским и мюнхенским кафе. Где потом у нас Ленин издавал «Искру»? Это не нудная командировка, где лекция за лекцией или трехдневное сидение на научной конференции, заход в супермаркет и – снова в самолет, чтобы в Шереметьево обратно. Это самый жалкий и отвратительный аэропорт в мире, хуже, может быть, где-нибудь в Африке или в солнечном Узбекистане, Кушке или Коршах. Отчасти я предвкушаю эту командировку, отчасти я боюсь. О ком я там придумал роман? Что за два героя разгуливают в моем воображении? Мне предстоит прочесть две лекции в одном провинциальном городе. Провинциален, но не прост. Пейзаж, характер, общий адрес у этого города имеется. Имя – знаковое. Для русской интеллигенции все это расхожие цитаты. «…А в Марбурге / Кто, громко свища, мастерил самострел, / Кто молча готовился к Троицкой ярмарке». С трагическим двойным смыслом этого слова «самострел». Жалко, что другой классик русской литературы ни слова в стихах не написал об этом городе, но вывез оттуда преданную и тихую жену-немку. С разбегом в сто семьдесят пять лет они оба – и Пастернак, и Ломоносов – жили здесь и учились в университете. У обоих в это время был напряженнейший любовный роман. Штаны трещали от юношеского сперматогенеза или воздух этого города располагает к любви? Но у меня еще одно дельце в немецком краю. Не сам еду, не по собственной воле, а «токмо волей пославшей мя жены». На всякий случай проверю, как там поживают когда-то влюбленные в меня немки? Ой, все ли знает про меня Саломея и весь ли ей известен мой список? Благородна и подла природа русского мужика, впрочем, как и у любого на этой планете. По законам романистики здесь надо бы сразу дать картинку, знакомство и любовную историю. Но кто, кроме безумцев, пишет сейчас как надо? Мастера строгают романы, как Бог на душу положит, а потом подмастерья их опыт превращают в правила.

Впрочем, долой отступления, ими и так слишком перегружены русские романы.

Я лечу, я наслаждаюсь полетом и свободой. В наше время только самолет, между взлетом и посадкой, дает ощущение свободы. Видимость торжества собственной воли и (в скобках) – возможность окончить жизнь по ошибке авиадиспетчера, отвлекшегося на чашечку кофе. Конечно, за рулем автомашины таких роковых возможностей не меньше. Но причина их земная и менее романтичная: например, пьяный владелец «мерседеса», врезающийся в тебя после гульбы в ночном клубе. Еще примеры? Между взлетом и посадкой находится какое-то время «икс», когда ты не принадлежишь ни своей земле, ни пункту прибытия, в этот момент ты уже не можёшь повлиять ни на рабочую, ни на семейную ситуацию, тебя не достанет ни начальник, ни домоуправ, уже не имеют значения неоплаченная страховка или несданный анализ. Неотложные заботы отступают, каталогизируются и, как стеклянные, замирают на месте. Ты стоишь на вершине огромной пирамиды, состоящей из блоков этих забот, обязанностей и невыполненных обещаний, и ни один из них на несколько часов не может сдвинуться со своего места. Всё окружающее застыло, зависло, и только ты и твое воображение свободны. Ты даже можешь всласть почитать газеты. Но кто сказал, что в самолете надо «убивать время»?

Мне всегда кажется, что в «Аэрофлоте», в отделе кадров, набирающем стюардесс, давно несет службу какой-то изощренный, хорошо замаскированный садист. Внешне девочки в самолетах российских линий безукоризненны. Всегда отлично подмазаны, так что кажется, над их лицами работал первоклассный художник-визажист. Они все разнообразны по цвету волос, росту, отличаются фигурами и размером бюста. Все терпеливы, вежливы, предупредительны, не отказывают ни в одной услуге, если она лежит в рамках их служебных обязанностей, говорят «спасибо», если их за что-либо благодарят или делают комплимент, и «пожалуйста», если к ним обращаются даже с незначительной просьбой. Но какой при этом внутренний плебейский холод сохраняется в их глазах, какое высокомерие таится в холеных улыбках! Даже опытному пассажиру становится не по себе, когда он встречается с подобным образом выезженными, словно скаковые лошади, красавицами. Впрочем, исконно русский человек к этому привык. Он всегда чуть заискивает перед проводником в поезде, перед водителем такси, перед стюардессой, если отваживается на полет.