Вячеслав Сухнев - Встретимся в раю Страница 7

— Виталий Витальевич, дорогой! — давясь, просипел Малкин. — Люди в гости пришли… Гость — радость в доме!

— Видал я таких гостей… в ихних белых ливерпульских тапочках. Потом, Наум, я не с тобой разговариваю. С тобой разговаривать бесполезно. Так вот, господин Вануйта… То, что наши заморские гости лыбятся, мне понятно. Прибирают к рукам еще один крупный рынок рекламы. А вы чем довольны, Иван, понимаете, Пилютович? Расселся тут, японский бог…

Вануйта, не снимая улыбки, повернулся к англичанам и сказал с хорошим оксфордским произношением:

— Извините, друзья… У нас с господином редактором возникли маленькие разногласия относительно сроков. Вы закусывайте, закусывайте пока.

Не дав Грише перевести для главного редактора эту фразу, Вануйта посмотрел на Виталия Витальевича уже без улыбки:

— Я тут расселся, дорогой старший белый брат, потому что представляю наблюдательный совет министерства информации. На всех этапах сделок совместных предприятий, действующих под патронажем министерства, я слежу за точным соблюдением формальностей.

— Ага… Значит, то, что вы тут сидите и трескаете мою водку — формальность?

— Можно и так сказать. — Теперь Вануйта снова улыбался, еще радушнее. — Вы пока являетесь главным редактором издания, и нам нужно ваше формальное заключение о целесообразности передачи «Вестника» в собственность совместного предприятия. Наблюдательный совет готов рассмотреть любые замечания и претензии, даже если они исходят от лица, услугами которого совместное предприятие не намерено впоследствии воспользоваться. Наблюдательный совет принимает решение, учитывая мнение всех сторон. Таким образом, в своем заключении, Виталий Витальевич, вы можете даже выразить категорическое несогласие с передачей «Вестника», буде такое несогласие воспоследует.

— Все понял, — поднял руки главный, — кроме одного: вот вы, Вануйта, член совета, юрист, законник, защитник, мать вашу… Сидите тут и спокойно надзираете, как иноземцы берут за горло российское издание! Если на таких грабительских условиях передать половину пая, то русского от «Вестника» всего и останется — титул. Наум этого не понимает, потому что дурак. Но вы, Вануйта! Может, вас русские обидели?

— Виталий Витальевич, дорогой! — сделал брови птичкой Наум Малкин. — Я, наверное, дурак. Но это мне не жмет… Только зачем вы обостряете национальный вопрос? Нет, вы обостряете!

— Русские меня не обидели, — сказал Вануйта. — Они попросту ограбили нашу тундру, и мне пришлось учиться, потому что в тундре стало трудно без работы. В отличие от господина Малкина, я индифферентно отношусь к национальному вопросу и совершенно не собираюсь на эту тему дискутировать. Мне неинтересно, какие национальные тенденции будет выражать новый «Вестник». Важно, чтобы он давал прибыль. Я ознакомился с расчетами экономистов… Совет учредителей вашего издания ежегодно теряет не менее полумиллиона долларов из-за нереализованных возможностей. Согласитесь, так дальше вести дело нельзя. Государство переживает определенные трудности, и если каждая газета будет давать полмиллиона убытку…

— Сколько я себя помню, — прокряхтел главный редактор, — государство всегда переживало трудности. И всегда, что характерно, пыталось выкарабкаться за счет литературы, искусства, печати… То есть за счет духовных отраслей. Потому мы и живем так, как живем. Хочу еще заметить, господин Вануйта, хоть я и не юрист… Убытки и упущенные возможности — две большие разницы.

— Повторяю, — холодно сказал Вануйта, — дискуссии не входят в мои функции. Сейчас я жду заключения.

— Да оно у вас в портфеле! — фыркнул редактор. — Григорий, налей всем… Видите ли, господин Вануйта… Пусть я старый продажный цирковой пудель, но у меня одно несомненное достоинство — хорошо выучил свои трюки. О ваших же знать ничего не хочу. Давайте, давайте бумажонку!

— Вообще-то… у меня лишь проект, — заколебался Вануйта.

— А мы его возьмем за основу и примем в первом чтении, — оскалился Виталий Витальевич. — Делов куча…

Вануйта достал из плоского портфельчика три экземпляра редакторского заключения. Виталий Витальевич бегло просмотрел документ, похмыкал, поставил на место пару запятых и излил из древнего китайского паркера свою подпись. Затем вытащил из стола и протянул Малкину прошение о пенсии:

— Наумчик, передай своим хозяевам… Так. Что там древние говаривали? Кончил дело — отвали… Если больше нет вопросов, дорогие друзья, то мне просто стыдно занимать далее ваше драгоценное внимание.

— Большое спасибо, — поднялся Вануйта. — Рад, что мы быстро нашли общий язык. Я еще раз убедился, Виталий Витальевич, старая школа много значит, что бы на этот счет ни говорили. Дальнейшие распоряжения вы вскорости получите.

Англичане и Малкин с некоторой грустью поглядели на недопитую бутылку, тоже встали и полезли к главному редактору с рукопожатиями.

— А не жалко! — сказал главный. — Держи, рыжий, петуха…

Когда главный редактор с Шестовым остались одни, Виталий Витальевич сказал приунывшему Грише:

— Ну, что нос повесил? Какая тебе разница, где работать: в «Вестнике» или в каком-нибудь «Тудэе»?

— Не о том думаю, — сказал Гриша. — Надоело мне это дело еще в Англии — изображать энтузиазм по поводу выпуска очередной партии конъюнктурной продукции. Иногда поумствовать охота. Русскому человеку без глубокомыслия — смерть. А эти рыжие… Что, где, почем… Остальное — лишнее.

— Доумничались! — грустно сказал редактор. — Каждый лез на трибуну и предлагал — ни больше, ни меньше — единственно верное учение во спасение. А надо было просто работать и помнить о собственной гордости. Нельзя вечно завидовать соседям: у того жена чистюля, а у этого дети умные. Ну, возьми и умой свою жену. Свою! А детей выучи. А не хотят учиться — выдери, но заставь! Тогда не будешь никому завидовать. А мы старались жену поменять, а детям, раз такие идиоты, учебы сократить. Вот и стали завистливым, злым народом, с копейки пятак прибыли ищем, с собаки шерсть на варежки стрижем… Седьмой десяток доживаю, и стыдно за собственную жизнь. Слабенькое это утешение, что не один стыжусь. Слабенькое, сынок! Вас, молодых, жалко. Ладно, гуляй, Григорий. Скажи там Машеньке, пусть машину вызывает. Покатаюсь напоследок в персональном кадиллаке, чтоб его ржа съела!

Шестов вышел в приемную, закурил и передал Маше пожелание главного редактора.

— Вас, Григорий Владимирович, просил Рыбников позвонить — прямо в машину. Он в клинику с зубами поехал. Или в какую-то Онную. Это, наверное, кооперативная больница.

В отделе биржевой жизни на стенном дисплее медленно перемещалась котировка.

— Глянь, что делается! — встретил Шестова заведующий отделом, старая грымза Чикин. — Пшеничка вверх ползет. За каких-то два часа — семь пунктов против вчерашнего… Что сие чудо значит?

— Жрать нечего, вот и ползет пшеничка, — вздохнул Гриша.

— Скажи ты! — удивился Чикин. — А урожай вроде накосили неплохой.

— Урожай выращивают… — начал было Гриша, но вспомнил о просьбе Рыбникова.

Телефон в машине первого заместителя отозвался сразу:

— Поезжай в «Кис-кис», Григорий… Коробочку не забудь. А сейчас включи динамик. Чикин? Отпусти Шестова на пару часов. Есть для него спецзадание.

— Да, Николай Павлович, — поспешно отозвался Чикин. — Вас понял, спецзадание для Шестова. Не беспокойтесь. Николай Павлович, комментарий я сам напишу, тряхну стариной…

Положив трубку, Чикин отер лоб. В любом вызове начальства ему всегда чудилось громыхание судных труб. Чего греха таить — по блату попал когда-то неудавшийся комсомольский работник Чикин в газету, по большому блату. Вот уж и благодетель его, в газету устраивавший, переселился в мир теней, вот уж Чикин очень удачно, в самом начале кампании, партбилет положил по собственному желанию, вот уж и сам чему-то, натужно скрипя мозгами, научился, вот уж и кресло заведующего высидел непрестанными трудами, но и на склоне лет не забыл — по блату существует… Он даже Гриши Шестова, подчиненного своего, побаивался, словно Гриша в любой момент мог спросить: а что это, братцы, за природный факт — Чикин? Шестова на плаву собственное перо держало, а не чужая мохнатая лапа, и потому Гриша мог сам кого угодно и куда угодно устраивать. В глазах Чикина тлело тоскливое любопытство, пока Шестов собирал в кейс диктофон, портативную видеокамеру и дистанционный принт к редакционному телетайпу.

На улице плавилась жара. Старые тополя на Цветном бульваре, казалось, на глазах желтели и скручивались от зноя. Сладковатая удушливая вонь висела в воздухе, и Гриша побыстрее забрался в нижегородский додж с надежным кондиционером. Едва уселся за руль, в боковое стекло постучали. Полноватая блондинка, то ли подкуренная, то ли просто пьяная, что-то кричала и скалила крупные зубы. Гриша отмахнулся и включил скорость.