Жан Эшноз - Чероки Страница 7

Воспользовавшись суматохой, один из защитников заговорил с Софи Брон, а потом и с Вероникой. Его звали Бернар Кальвер, он был фотографом — очень милый парень. Девушки пригласили его за свой столик, они вместе выпили, он рассказал им множество всяких историй. Оказалось, что он лично знает певца номер четыре хит-парада, что у него есть домик в горах, в районе Бриансона; что он недавно побывал в Финляндии. Не успели они познакомиться поближе, как появился Жорж. Жорж выглядел усталым и отрешенным, рассеянно улыбался и молчал, в общем, с его приходом оживленная беседа стала как-то затухать. Бернар Кальвер скоро исчез; следом за ним, но в другом направлении исчезла Софи Брон; Веронике и Жоржу ничего не оставалось, как вернуться к Жоржу.

Они обнялись, но поцелуи Жоржа отдавали горечью, а его кожа — едким запахом рабочего пота. Затем он отправился в душ, а Вероника начала жарить яичницу. На проигрывателе стояла фортепианная пластинка — что-то из Билла Эванса[8]; звук плыл и жалобно потрескивал под изношенной алмазной иголкой, и всю эту какофонию льющейся мыльной воды, шипящего масла и пианино перекрывал голос Жоржа, который выкрикивал свою историю из-за пластиковой занавески. Вероника едва слышала его, да едва и слушала: она думала о Бернаре Кальвере, вспоминала его остроумные шуточки.

А Жорж рассказывал следующее. 16 апреля 1883 года в маленькой альпийской деревушке у подножия горы Пилат некий человек двадцати шести лет, по имени Фредерик Шабо, угостил мышьяком своего отчима шестидесяти восьми лет, по имени Маргерит-Эли Ферро, владельца огромного состояния. Каково же было потрясение Фредерика, когда в день оглашения завещания у нотариуса в Барселонетте он ознакомился с последней волей Маргерита-Эли. Не питая никаких иллюзий по поводу своей родни и будучи готовым к самому худшему, этот скряга запретил отдавать свои деньги кому бы то ни было из членов семьи до тех пор, пока не испустят дух все его потомки вплоть до пятого колена. Это решение вмиг вызвало сильнейший взрыв скорби у всех заинтересованных лиц, которые тут же перестали скорбеть по усопшему, осыпав его проклятиями. Два месяца спустя Терезен, сводный брат Фредерика Шабо, сбросил его в колодец, вслед за чем семья рассеялась по миру, кто куда, в надежде поскорее размножиться в пяти поколениях, а пока предоставив пяти поколениям нотариусов заботу об управлении несчетными капиталами Маргерита-Эли.

В середине XIX века означенный Маргерит-Эли, достигший тридцати двух лет, последовал примеру многих других уроженцев тех мест, а именно отправился искать счастья в Мексику, сменив бесперспективную карьеру пастуха на тамошнюю карьеру торговца кожами. Быстро добившись успеха и многократно увеличив начальный капитал, он стал членом небольшой диаспоры обосновавшихся в Мексике швейцарских негоциантов, а они оказывали сильнейшее влияние на политику этой нестабильной страны, ослабленной жестокой борьбой консервативных клерикалов с либералами под предводительством Бенито Хуареса[9], которого поддерживали также местные индейцы. Маргерит-Эли участвовал в сложных переговорах на диалекте gavot, ведущихся в темных гостиных за пропеченными солнцем желтыми и розовыми фасадами, и способствовал подготовке одного из поразительных проектов Наполеона III — экспедиции 1862 года, на сей раз имевшей целью свержение Хуареса, дабы основать в Мексике католическую латиноамериканскую империю, которая плясала бы под его дудку. Основываясь на докладах эмигрантов, Наполеон III вообразил, что местное население встретит его войска с восторгом и ликованием. Роковая ошибка. Мексиканская экспедиция вследствие плачевного просчета в соотношении сил кое-как протянула пять лет и завершилась полным крахом, оказавшись недостаточно популярной, чтобы хоть какое-то время прославлять идею колонизации, а заодно подорвав авторитет императора. Маргерит-Эли Ферро покинул Мексику в 1867 году, на том же корабле, что и Базен[10], оставивший на произвол судьбы — то бишь на расстрел — Максимилиана[11], упрямого брата Франца-Иосифа и злосчастного зятя бельгийского короля.

Итак, нажив огромное состояние, Маргерит-Эли вернулся в родную деревню, едва удержавшись перед этим от соблазна ввязаться в следующую авантюру, на сей раз, в Новой Каледонии[12], которая с 1853 года доставляла Франции немало хлопот. Однако он все же предпочел доживать свои дни в колониальном дворце, возведенном для него у подножия горы, рядом с отчим домом; из этого дворца он до последнего вздоха вполне разумно управлял бескрайними равнинами, лесами, реками и шахтами, коими все еще владел за океаном; это имущество по самым скромным оценкам стоило, без учета налогов, несколько десятков миллиардов.

Но вот год назад последний представитель пятого поколения Ферро в официальной обстановке отдал Богу душу в богадельне города Мана, и теперь перед нотариусами стояла сложная проблема розысков первых реальных наследников Маргерита-Эли, если таковые вообще существовали, в чем никто не был уверен. И, хотя целая свора специалистов по генеалогии готовилась изучать шансы любого претендента на наследство, желающие до сих пор так и не объявились. Вокруг этого дела была даже организована рекламная кампания, впрочем, достаточно скромная, чтобы не привлекать в Нижние Альпы толпы мошенников и самозванцев: просто ходили неясные слухи о том, что вдобавок к бескрайним равнинам существует еще солидный куш в виде драгоценных камней и металлов, спрятанных где-то в окрестностях дома Ферро. Ни один документ не подтверждал, но и не опровергал эту версию, ее можно было только принять к сведению.

Один из нотариусов, отвечавших за наследство, счел необходимым обратиться к услугам Бенедетти, и тот мобилизовал на поиски Риперта и Бока, которые ничего не обнаружили. Теперь настал черед Жоржа испытать на себе, сколь тяжки и унизительны бесплодные расследования и сколь смехотворно вознаграждение, которое вам платят за нулевой результат.

Жорж вышел из ванной в белом махровом халате Вероники; на его волосах еще искрились капельки воды, на столе дымилась яичница. Он проткнул желтки хлебной коркой.

— Вот это я называю счастье! — воскликнул он. — Хорошая работа, хороший душ! И вдобавок хорошая яичница — что еще нужно для счастья?! Слушай, надень-ка то платье, а?

Вероника не ответила.

— Ладно, я пошутил, — добавил Жорж. — Уж и пошутить нельзя.

Вероника довольно скоро легла в постель, не дождавшись, когда Жорж кончит ужинать. После еды Жорж побродил по квартире, полистал еженедельник за прошлый месяц, перевернул пластинку на проигрывателе, выкурил две крепкие сигареты, допил остатки водки. Когда он вошел в спальню, Вероника уже спала, отодвинувшись на самый край своей половины постели. Он еще долго читал и перечитывал начало какого-то романа, то и дело поглядывая в ее сторону. Наконец она открыла глаза, но не стала отвечать на его взгляды, молчала и упорно смотрела в центр потолка, откуда свисал провод лампочки.

— Я навожу на тебя скуку, — сказал Жорж. — Да, я навожу на тебя скуку. Тебе со мной скучно.

— Вовсе нет, — тихо ответила она.

— Что делать, я такой, какой есть. Так уж я устроен.

— Вовсе нет, — повторила она.

— Ты хочешь сказать, что… — но он так и не закончил эту фразу. — Слушай, может, нам почаще видеться с людьми, приглашать их к себе? Мы же со многими знакомы. Согласна?

Вместо ответа Вероника натянула на себя одеяло.

— А тот парень, сегодня вечером, в кафе, ну, ты помнишь… как его зовут?

— Бернар, — сказала Вероника, — Бернар Кальвер.

— Ну и как он?

Она закрыла глаза.

— Эй, не спи, — окликнул ее Жорж. — Так как он?

— Нормальный парень, — сказала она. — Очень милый. В общем, нормальный.

7

Это была карточка старого образца, из бристоля цвета лососины, чуть большего размера, чем обычные визитные карточки. После слов «Акционерное общество „Оптика“», напечатанных жирным шрифтом, стояли две цифры, обозначающие первая — размер годового оборота вышеупомянутого АО, вторая — номер лицензии в регистрационной книге департамента Сены. В левом верхнем углу было написано от руки фиолетовыми чернилами «Г-н Реймон Дега» — каллиграфическим почерком, кокетливым и старомодным; похоже было, что написал его месье Реймон Дега собственной персоной.

И в самом деле, месье Реймон Дега оказался старомодным и кокетливым, однако принял он Риперта в домашнем халате алого цвета, а жил в узкой комнате с низким потолком и окном, выходившим на пути воздушного метро. В комнате имелся лишь один стул, на котором с трудом держала равновесие высокая растрепанная пачка оттисков, и грязноватый стол, где валялись детали маленького телескопа и раскрытая книга, чьи страницы придавливала двояковыпуклая линза. От всего этого пахло бедностью, беспорядком и убожеством. Месье Дега снял со стула пачку оттисков, сел на нее и указал на стул Риперту.