Ричард Калич - Нигилэстет Страница 7

Миссис Нокс в высшей степени благоговейно относится к официальному протоколу. Она знает на память каждую инструкцию и меморандум. Следует каждой букве. Инструкция 3-679 гласит то; меморандум 5-354 гласит это. Во второй половине дня, когда офис пустеет, она считает себя обязанной изучать инструкции и меморандумы снова и снова, пока не затвердит их наизусть, как ученица воскресной школы Закон Божий.

– Извините, мистер Хаберман, – говорит она, – что бы вы ни утверждали, это не соответствует политике Управления. Мы не можем этого позволить. На это есть инструкция!

– Но мой клиент без меня умрет, миссис Нокс. Я разговариваю с миссис Ривера по меньшей мере раз в день. Иногда даже чаще. Это особый случай. Особая ситуация. У меня этот пациент совсем недавно, но благодаря мне налицо фантастический прогресс. Если вы оставите его у меня, я могу совершить чудо с этим клиентом.

– Значит, мистер Хаберман, вы совершите чудо с другим клиентом.

– Но Бродски привык ко мне. И кроме того, миссис Ривера никого, кроме меня, не пустит к себе в квартиру. Миссис Нокс, я буду вести этого пациента, даже если вы не зачтете мне его. Вы можете не учитывать его в моей карточке. Вот так. Вы слышите меня? У меня будет на одного пациента больше, чем у других соцработников на нашем участке.

Этот последний аргумент производит впечатление. Равенство является основным законом на государственной службе. Ни один социальный работник в отделе В, во всем Управлении, не сделает ничего, что не будет ему зачтено. Статистика заставляет каждого делать одну и ту же работу… статистически. Каждому обеспечено одинаковое количество работы… статистически. Социальный работник, если он в здравом рассудке, не может просить больше. Два (2) пациента, дело которых ожидает решения, на работника в неделю; сто (100) пациентов на работника в целом. Ни на йоту больше или меньше, чему остальных. Государственная служба вечно идет черепашьим шагом.

На лице миссис Нокс – выражение величайшего удивления. За пятнадцать (15) лет она ни разу не слышала от меня ничего столь удивительного. Я слышал, как компьютер госслужбы в ее голове четко щелкает: «Чего он добивается? Может быть, этот пациент легкий? Может, его даже не надо посещать на дому? Должно быть, у него выработана некая система, чтобы сделать работу с клиентами необременительной». Несмотря на пятнадцать лет совместной работы в Гарлеме, миссис Нокс меня совсем не знает.

Наконец компьютер выдал ответ.

– Мистер Хаберман, неужели вы так сильно переживаете за этого пациента?

– Это ведь только передача из отдела в отдел, миссис Нокс. Нас даже не просят передать этого пациента в другой центр или в ЦО (Центральный офис).

– Извините, мистер Хаберман, но смягчающие обстоятельства, о которых вы говорите, не имеют значения, это мое окончательное решение. Не мое, вы понимаете… а инструкции 2-387.

У меня есть шанс. В обход миссис Нокс и пренебрегая святая святых в офисной иерархии, я направляюсь прямиком к директору офиса. Том Сандерс, черный по цвету кожи, но по своей сути зеленый, любитель растений par excellence,[5] занимает эту достойную должность. Его кабинет напоминает ботанический сад. На каждом выступе и плоскости, в каждом уголке и щели торчит какое-нибудь растение. Никто никогда между девятью утра и пятью часами вечера не смеет беспокоить этого человека в его зеленых зарослях. В прежние посещения кабинета Тома Сандерса я за час узнавал от него о растениях и цветах больше, чем за тридцать три года работы в Управлении о социальной работе. В этот раз я даже не сделал попытки пробраться через его зеленое укрепление. Достаточно было упомянуть о столетнем деревце-бонсаи, как он навострил уши. Его рука замерла над капустой, которую он поливал. Столетний бонсаи – это настоящая удача. Какое-нибудь очень старое растение – национальное сокровище в Японии. И я знаю, где его достать для него. После обсуждения условий – где, когда, сколько стоит – я выторговываю уступку за мою любезность.

– Несмотря на новую инструкцию по передаче пациентов, Том, – говорю я, – есть один клиент, которого я хотел бы оставить. Понимаешь…

Он прерывает меня:

– Нет времени обсуждать это сейчас, Хаберман. Ты и так здесь слишком долго. Делай как знаешь.

– Но миссис Нокс…

– Не обращай внимания на миссис Нокс. Я директор этого центра или она? Ну, так когда ты можешь достать мне это деревце?

Еще до того, как дверь за мной закрылась, я услышал, что знакомое журчание воды, льющейся из его лейки, прекратилось. И несколькими секундами позже, если бы я как следует прислушался, то мог бы услышать, как он спрашивает по телефону у миссис Нокс: «Так что это за новая инструкция?»

Вернувшись к своему столу, я замечаю, что миссис Нокс на меня не смотрит. Все ее внимание, по-видимому, поглощено какой-то историей болезни, которую она читает. Я подумал: «Да, миссис Нокс, так что это за новая чертова инструкция?»

И тотчас понял, что мне наплевать на мнение моих сослуживцев, так же как и на мнение директора и моей начальницы, миссис Нокс. На мнение всех достойных людей, работающих в отделе В. Эту букву присваивают каждому сотруднику отдела. Я В-24. Кто-то еще: В-23, В-22, В-21. Итак, вот работники отдела В.

Начнем с Ричарда Гоулда, В-23. Женат, двое детей, курит трубку, в последнее время много читает. Ненавидит эту работу, но утверждает, что любую другую работу ненавидел бы даже больше. Ричард Гоулд никогда не ставит себя в такое положение, в котором он потерпел бы неудачу. Чтобы ему что-то угрожало. В ситуацию, где он должен с кем-то конкурировать. По этой причине он важен для меня. Если не принимать во внимание его привычку при случае швырять мне телефонную трубку, думаю, что я могу задирать его всегда, когда хочу, без малейших опасений. Что я и делаю. О, у него имеется защита против всего: целая гамма, от равнодушия до моральной летаргии. «Так или иначе, какая разница» – вот его ежедневный речитатив. Но в глубине души. Какое отрицание. Какое предательство по отношению к самому себе. Он не сможет одурачить меня. Каждый раз, когда мне нужен мальчик для битья, ему нет равных. Конечно, я стараюсь не потерять свое преимущество над ним. Что было бы неправильно и равносильно саморазрушению. Так как, если бы я потерял это преимущество, я не мог бы дольше наслаждаться этой счастливой случайностью. Кроме того, я никогда не раскрываю своих секретов. Если вы знаете это обо мне, вы много знаете. Я не говорил вам этого прежде? Даже если я говорил, стоит повторить: я никогда не раскрываю своих секретов.

Затем Джон П. Нолан, В-22. Крысиное лицо, тридцать с чем-то лет, благочестивый католик. Когда-то хотел стать священником. Но упустил свое призвание. Вынужден работать здесь. Он родился святошей. Мученичество в чистом виде, как у него (он добровольно ежедневно посещает на дому моих пациентов; и пациентов других работников отдела тоже), вызывает у меня смех. Чтобы дать вам представление о том, как он смешон, достаточно сказать, что он восхищается мистером Гоулдом. Я цитирую: «Он сделал вклад. У него есть жена и дети. У меня этого нет. Они часть его. Я считаю, это замечательно. Если бы я любил кого-нибудь…» Его писклявый мышиный голосок прерывается, затем он продолжает: «Если я умру, никто обо мне не вспомнит». Я спрашиваю у вас. Можно ли это превзойти? Стоит ли удивляться тому, что Папа против противозачаточных таблеток? При таких приверженцах, как Крысеныш, какой ловкий политик не захочет увеличить свой электорат? А Церковь, если хотите, политик. Будто бы вы этого не знали.

Следующий сотрудник В-21: Арлин Сэмпсон. Чернокожая женщина пятидесяти пяти лет со своим эго, берущим начало из Матери Земли. И сама она Мать Земля. Дня не проходит, чтобы я не слышал от нее о «папуле» (ее муже) и «мамуле» (ее матери) и «ребятишках» (ее детях). После работы она идет домой готовить для всей семьи. Но особенно для «папули». На следующее утро в офисе она всегда говорит о нем что-нибудь «плохое». Как он совершенно ее не ценит. Как он все время ноет. Как его никогда ничто не устраивает. Ребятишки – это восемнадцатилетняя Дарси (ее «малышка») и двадцатичетырехлетний Донни (ее «мальчуган»). Они ежедневно звонят ей в офис, чтобы получить инструкцию, как идти по жизни. Чтобы вписаться в этот мир, чтобы хорошо знать свое место, чтобы получить это место… Стоит ли удивляться, что я нуждаюсь в Бродски?

Игра продолжается.

Как раньше я много делал для Бродски, так и теперь. Чем больше удовольствия я доставлю ему сегодня, тем труднее придется ему завтра. Я помню, как ребенком мне хотелось поспать утром подольше, а отец приходил в мою комнату и будил меня без всякой жалости: «Просыпайся… вставай». Никогда не забуду, как однажды мать сказала ему: «Пусть он поспит, Эйб, ведь ему всю жизнь придется рано вставать – сначала в школу, потом на работу».