Дэниел Мейсон - Настройщик Страница 7

После того как она ушла, он допил чай и спустился по крутым ступенькам в свою мастерскую, помещенную в подвале. Он редко работал дома. Транспортировка инструмента по лондонским улицам может нанести ему непоправимый вред: гораздо проще приехать на место со всем необходимым. Преимущественно же мастерская служила Дрейку для реализации собственных замыслов. Несколько раз, правда, ему действительно приходилось доставлять фортепиано к себе домой, и тогда его спускали на веревках в узкое пространство между улицей и домом. Оно представляла собой маленькое помещение, загроможденное рабочими инструментами, пыльными фортепианными остовами, свисавшими со стен и потолка, как куски туш в лавке мясника; к стенам были прикреплены выцветшие схемы устройства различных фортепиано и портреты пианистов. Тусклый свет проникал сюда через крохотное окошко, лепившееся од самым потолком. Сломанные клавиши выстроились на полках, как ряды зубных протезов. Кэтрин как-то назвала мастерскую «кладбищем слонов», и он поинтересовался, что навело ее на эту мысль — огромные «грудные клетки» выпотрошенных роялей или рулоны войлока, похожие на снятые шкуры, а она ответила: «Ты слишком поэтичен, я имела в видy всего лишь эту слоновую кость».

Сойдя по лесенке, он едва не упал, споткнувшись о сломанный механизм, прислоненный к стене. Помимо трудностей с транспортировкой фортепиано, была еще одна причина, по которой он не водил заказчиков в свою мастерскую. Тех, кто привык видеть сияющие полированные инструменты в изящных гостиных, вид их обнаженных внутренностей и осознание того, что небесные звуки рождаются из этого прозаического механизма, всегда приводил в смущение и расстройство.

Эдгар пробрался к маленькому письменному столу и зажег лампу. Накануне вечером он спрятал пакет, полученный в Военном министерстве, под старыми печатными руководствами по настройке. Эдгар открыл конверт. В нем были копия письма, полученного им от полковника Фитцджеральда, карта и контракт, в котором прописывались его обязанности. Помимо этих бумаг здесь были отпечатанные справочные материалы, которыми его снабдили по настоянию доктора Кэррола. Они были озаглавлены жирными прописными буквами: ОБЩАЯ ИСТОРИЯ БИРМЫ, С ПОДРОБНЫМ ИЗЛОЖЕНИЕМ ИСТОРИИ АНГЛО-БИРМАНСКИХ ВОЙН И БРИТАНСКИХ ЗАВОЕВАНИЙ. Он сел и начал читать.

История этих завоеваний в общих чертах была ему знакома. Он знал об англо-бирманских войнах, конфликтах, примечательных быстрыми победами войск Ее Величества, в результате которых бирманские короли лишались значительных территорий.

После первой войны к Англии отошли прибрежные области Аракан и Тенассерим, после второй — Рангун и Нижняя Бирма, после третьей — Верхняя Бирма и Шанские княжества. О первых двух войнах, которые завершились где-то между 1826 и 1835 годом, он узнал еще в школе, а о последней подробно писали газеты в прошлом году; об окончательном захвате территорий было объявлено только в январе. Но если не считать самых общих сведений, большая часть подробностей оказалась для него неизвестной: оказалось, что предлогом ко второй войне послужило похищение двух капитанов британских морских судов, что на развязывание третьей отчасти повлияла напряженность, возникшая после того, как британские посланники, получившие аудиенцию у бирманского короля, отказались разуться при входе в помещение. Были там и другие разделы, в том числе об истории королевских династий. Из запутанной генеалогии, которую уж совсем невразумительной делало наличие многочисленных жен, становилось понятно, что убивать всех родственников, которые могут предъявить права на трон, — самое обычное дело. Он запутался в новых словах, именах со странными сочетаниями букв, которые он не мог произнести, и сосредоточился в основном на истории последнего короля Тибо, свергнутого после захвата британскими войсками Мандалая и бежавшего в Индию. Это был, согласно военным отчетам, слабовольный и неудачливый правитель, которым помыкали жена и теща. Время его царствования ознаменовалось разгулом беззакония в отдаленных районах, подтверждением чему служили участившиеся атаки вооруженных банд дакоитов — разбойников, имя которых стало известно Эдгару из статьи, выдранной им из «Иллюстрированных лондонских новостей».

Он услышал наверху шаги жены и прекратил чтение, готовясь засунуть бумаги обратно в конверт. Кэтрин остановилась на верху лестницы.

— Эдгар, уже почти десять! — крикнула она.

— Правда! Мне пора! — Он погасил лампу и сложил бумаги в конверт, удивляясь собственной осторожности. Кэтрин подала ему сюртук и чемоданчик инструментами.

— Обещаю, что сегодня приду вовремя, — сказал он, ныряя в рукава. Он поцеловал ее в щеку и вышел. На улице было холодно.

Остаток утра он провел за настройкой «Броадвудa», принадлежавшего члену парламента, который в соседней комнате громогласно вещал о постройке готового приюта для душевнобольных благородного происхождения. Эдгар быстро закончил работу, он мог бы потратить больше времени на тонкую подстройку, но у него сложилось впечатление, что инструментом пользуются редко. К тому же в гостиной, где стоял рояль, была плохая акустика, да и политическая позиция депутата показалась Эдгару отвратительной.

Он ушел оттуда вскоре после полудня. Улицы были запружены народом. В небе висели низкие облака, вот-вот готовые разразиться дождем. Не без помощи локтей он расчистил себе путь, пройдя сквозь толпу, перешел на другую сторону улицы, но там наткнулся на группу рабочих, которые кирками взламывали мостовую: движение было перекрыто. Между экипажей, ожидающих возможности проехать, шныряли продавцы газет и всякой мелочи, громко выкрикивая заголовки новостей и рекламируя товар. Двое мальчишек перебрасывались мячом, который летал над головами людей, и мгновенно прятались, если он попадал в экипаж. Начал накрапывать дождик.

Обогнув рабочих, Эдгар несколько минут шагал, высматривая омнибус, но тут дождь усилился, и ему пришлось укрыться под козырьком какого-то трактира, название которого было вытравлено на матовом дверном стекле. Внутри можно было видеть стоящих спиной к большим окнам джентльменов в костюмах и напудренных женщин, их силуэты расплывались в потеках сконденсированной влаги, покрывавшей стекло. Эдгар поднял повыше воротник пальто. Пара возниц, оставив свои двуколки на той стороне улицы, почти бегом направлялась в его сторону, натянув куртки на головы. Он отступил в сторону, чтобы дать им пройти, и, когда они входили, на него из открытой двери пахнуло тяжелым запахом духов, пота и разлитого джина, донеслось пение. Дверь захлопнулась, он ждал и продолжал разглядывать улицу, снова думая о материалах Военного министерства.

Еще учась в школе, он не проявлял особого интереса к истории или политике, предпочитая им изящные искусства и, конечно, музыку. Если у него и были какие-то политические взгляды, то они были ближе, скорее, к позиции лидера Либеральной партии Уильяма Гладстона. Но это было мало похоже на убеждение, выстраданное в результате серьезных раздумий. Его недоверие к военным было, скорее, инстинктивным: Эдгару претили самонадеянность и агрессивность, с которыми те отправлялись в колонии и возвращались обратно. Кроме того, его возмущало, что людей Востока изображали как ленивых бездельников, такой взгляд активно насаждался и поддерживался многими. Чтобы понять, что это неправда, говорил он Кэтрин, достаточно посмотреть на историю фортепианной музыки. Математическое выражение хорошо темперированного клавира занимало умы выдающихся мыслителей — от Галилео Галилея до ученого-океанографа Марена Мерсенна, автора классического труда «Всеобщая гармония». Однако, как было известно Эдгару, точные формулы впервые были представлены публике китайским принцем по имени Цайю — поразительный факт, поскольку из того, го он знал о восточной музыке, о музыке Китая, лишенной явно выраженных гармоний, она технически не нуждалась в темперировании. Само собой, он редко заговаривал об этом в обществе. Он не любил споров, и его опыт подсказывал, что мало кто способен ценить техническую красоту такого новшества.

Дождь немного стих, и он покинул свое убежище под дверным козырьком. Вскоре Эдгар вышел на более широкую улицу, по которой проезжали омнибусы и кэбы. «Еще рано, — подумал он, — Кэт обрадуется».

Он влез в омнибус, втиснувшись между дородным господином в плотном пальто и беспрестанно кашлявшей молодой женщиной с землистым лицом. Омнибус, раскачиваясь, покатил вперед. Дрейк поискал взглядом окно, но салон был набит битком, и он не мог видеть улиц, по которым ехал.

Этот момент останется в его памяти навсегда.

Он дома. Он открывает дверь, а она сидит на диване, в углу, на краешке полукруглого покрывала из Дамаска, наброшенного на подушки. Почти так же, как вчера, только лампа не горит, ее фитиль почернел (пора его подрезать, но служанка в Уайтчепеле). Окно, задернутое занавеской из прозрачных ноттингемских кружев, — единственный источник света, в котором танцуют легкие пылинки. Жена сидит и смотрит в окно, наверняка она заметила его, когда он проходил по улице. В руках у нее платок, и на щеках ее Эдгар видит смазанные дорожки слез.