Ирен Роздобудько - Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни Страница 7

Он часто впадал в депрессию. Жаловался на работу, на равнодушие и непонимание окружающих. Он был счастлив только тут, со мной — я это знала точно. И еще знала (успела понять за этот год), что его легко могут обмануть или обидеть, а он готов прийти на помощь каждому, кто о ней попросит, — как тогда мне, у магазина. Я так любила, когда его лицо светлело, когда он смеялся…

Однажды он пришел домой веселый, с каким-то свертком в руках.

— Что я тебе сейчас расскажу! — радостно начал он. — Я познакомился с необыкновенным человеком! Из тех гениев, которые оказались за бортом жизни и в забегаловках цитируют Бодлера. Обожаю таких людей и преклоняюсь перед ними. Но — все по порядку. Захожу в кофейню и вижу: сидит за столиком такой колоритный тип и что-то рисует на листе бумаги. Подсел к нему. Разговорились. Он попросил купить ему стопочку, а расплатился — ты только подумай! — вот этим рисунком. Это — гениально! Сегодня же закажу большую рамку.

И он развернул передо мной рулон. Рисунок, выполненный карандашом, действительно производил впечатление. Я не сразу поняла, что на нем изображено. Это была абстракция. Но какая! Одна линия плавно переходила в другую, закручивалась в спираль, разветвлялась на тысячи тонюсеньких „усиков“. Казалось, она затягивает в свои глубины. Оторвать взгляд было невозможно. Я стояла, как загипнотизированная, задыхаясь от восхищения и какого-то страха, что не смогу выпутаться из этого лабиринта.

В тот же день мы купили большую, очень красивую рамку. Картину мы повесили в нашей спальне. Засыпая, я неотрывно смотрела в нее — именно „в нее“, потому что она была зеркалом, а точнее — Зазеркальем, тайным миром гениального художника.

Как обычно, я проспала до двенадцати. Муж никогда не будил меня, только целовал в щечку, уходя на работу. Я раскрыла глаза и тут же снова закрыла их — такой мощный поток энергии хлынул на меня с картины. Мне хотелось продлить удовольствие, и я с закрытыми глазами восстановила в памяти линии рисунка. Так дети изучают узор на ковре или причудливые трещинки на потолке, различая в них стада оленей, дикие джунгли, загадочные письмена. Я бродила взглядом по картине до тех пор, пока не научилась видеть ее целиком. В какой-то момент мне показалось, что на ней изображены изувеченные серебряной пулей внутренности реликтового животного, спустя минуту я увидела в самом центре глаз, взгляд которого пронзал насквозь, позже я поняла, что это вовсе не глаз, а эмбрион, уютно примостившийся в чьей-то утробе, опутанный тончайшим переплетением сосудов. Картины, которые я себе представляла, сменялись с невероятной скоростью, открывая новые и новые линии, и каждая вела к своему сюжету. Чаще всего он был трагичным. А что еще может рисовать непризнанный гений, который спился!

Стоит ли говорить, что когда я оторвалась от созерцания — и то благодаря телефонному звонку моего мужа! — стрелки часов приближались к пяти вечера… И все это время я пролежала, рассматривая картину!

Я поднялась так резко, что даже потемнело в глазах, начала быстро одеваться. Порвала колготки… Кое-как влезла в джинсы и впервые забыла причесаться. Сегодня на ужин я задумала приготовить особое блюдо из телячьих мозгов под экзотическим соусом: рецепт я нашла в кулинарной книге.

Перечитала рецепт. Начала мыть мозги. И ощутила, что от мертвой белой массы идут импульсы. Вздрогнула, порезала палец, и кровь стала капать на белую плотную массу. В отчаянии швырнула нож: в мойку, а мозги, порозовевшие от крови, — в мусорное ведро. Оно перевернулось, со стола слетели чашки. Собирая осколки, я снова порезала руку. Все это жутко меня разозлило, голова закружилась. Кое-как доплелась до спальни и улеглась, укоряя себя: зачем нужно было валяться до вечера и отдаваться бессмысленному созерцанию. Итак, начнем все сначала! Только на этот раз… Я быстренько набросила на рамку свой пеньюар и опять прилегла. Представим себе, что утро начинается заново. Раз… два… три… Игра заладилась. Напевая, забинтовала пальцы, поставила в микроволновку куриное филе. И едва успела привести себя в порядок, как пришел муж…

Вот, видимо, в чем дело: мне надоело бездельничать. Нужно было чем-то заняться! Я накупила кучу женских журналов и стала изучать всякие статьи с интересными названиями: „Жак преодолеть депрессию?“, „Настоящая женщина — кто она?“, „Создай свое тело!“, „Домашняя кошечка или стерва?“. Раньше я и не предполагала, что эти вопросы мучают миллионы моих соотечественниц, а еще больше меня удивляло то, что об этом пишут. Вплоть до субботы я изучала глубины собственного „я“. Все вызывало у меня удивление. Почему мама не научила меня самому главному?! Особенно тяжелое впечатление производили статьи об изменах, ревности. Мир за окном, оказывается, был полон недовольства. Одна я была счастлива, и ничего об этом не знала. Помня о том, как полдня провалялась перед картиной, я теперь вскакивала с постели, едва раскрыв глаза, — слишком велико было искушение разобраться в линиях! — и бежала в ванную, оттуда — на кухню, а потом часами просиживала в кабинете отца.

В субботу мой любимый снова притащил картину. Не могу сказать, что меня это порадовало. Но когда он разворачивал рулон, я почувствовала странное нетерпение: что на ней?

— С этим нужно что-то делать… — говорил муж, разглядывая полотно. — Это же великолепно! Снова выменял на бутылку! Представляешь?! А он бы мог выставляться за границей. Пропащий человек, так его жаль. Живет, как собака. В следующий раз заплачу ему как следует. Хотя он много не берет — только водкой…

Вот так у нас на стене появилось пять картин. Тот же простой карандаш, те же (и всякий раз — неповторимые!) переплетения линий… Я проводила перед ними часы, и если бы меня спросили, что я вижу, назвала бы множество вещей: нож, часы, глаза, тела, купола церквей, рыбы, птицы, проращенные зерна, комки земли, мозг, внутренности, овощи, звезды, рот, зубы, клыки, копыта, шерсть, дым, апокалипсис…

Меня больше не волновало то, что я не приготовила ужин или не причесалась. Часто я до самого вечера оставалась в халате, накинутом на ночную сорочку…

…Луч лунного света похож: на нож. Он проникает сквозь шторы на окне, будто распарывая их, и мне так хочется взять его в руки. Ощутить вес. Ножом можно распороть любую ткань — он не причинит боли. Нужно только незаметно пробраться на кухню, вытащить его из деревянной подставки. Тихо… Глаза можно не раскрывать — и так видно. Ладонь скользит по стене, в другой — приятная стальная тяжесть лунного луча. Им можно наполнить себя. Подумать только: одно движение — и ты, открывая себя, как ключом, видишь, что там, внутри тебя — один лишь свет…

Но почему от него так больно?

Кто-то трясет меня за плечи, голова моя раскалывается. Я вынуждена открыть глаза…

— Дорогая, дорогая! Что с тобой?!

Я вижу его испуганные глаза. Я вижу себя в ночной сорочке(!), босую(!), в коридоре(!), с ножом, мертвой хваткой зажатым в руке!!! Что со мной?

…Я заболела. Это — жар. Может быть, вирус — грипп какой-то, эпидемия. Я лежу в постели, на столике рядом со мной стоит все необходимое, чтобы не вставать. Муж старается вернуться пораньше, приготовить что-нибудь вкусненькое. Мне не хочется выползать из спальни. Теперь я лучше понимаю художника. Я ЗНАЮ, о чем он говорит со мной.

…Я еще не летала. Я прожила столько лет и ни разу не взлетела, чтобы увидеть это переплетение линий СВЕРХУ. Теперь я знаю, откуда их можно увидеть! Как это раньше не пришло мне в голову? Нужно встать. Обязательно нужно заставить себя подняться, подойти к окну. Оно втягивает меня почти так же, как и картины. И если шагнуть за рамку невозможно, то за окно — довольно легко. Я открываю окно. Мне не холодно. Мне весело. Сейчас, сейчас я пойму, что там, в центре завихрений и колец. Глаз? Эмбрион? Райский сад? Еще немного. Полшага.

…Резкий звонок вырывает меня из теплого туннеля. Линии и узоры расплываются, превращаются в бессмысленную кашу. Нужно открыть дверь.

— Ты чего в таком виде? — спрашивает соседка. — Звоню уже полчаса! И что за холодина у вас в квартире?

Старая корова! Какое она имеет право? Я морщусь, как от зубной боли. Меня охватывает новое чувство, которого прежде никогда не было, название ему — гнев. Мне хочется царапаться и кусаться…

Соседка проходит в комнату и закрывает окно. Тоже мне, воспитательница нашлась!

— Что-то ты мне не нравишься, детка! Ну-ка ложись, я тебе малину принесла — сейчас заварю.