Герхард Рот - Тихий океан Страница 7

— Не желаете присесть? — спросила маленькая.

Ашер покорно сел.

— Он вместо врача пришел, — пояснила та, что помоложе.

— Вы ветеринар будете? — осведомилась старшая.

— Нет, биолог.

— Ах, вот оно что, — быстро подхватила старшая. — Позволите вам стаканчик винца предложить?

— Нет, я не пью.

— Ну, маленький.

— Нет, спасибо!

— Уж и самый махонький стаканчик с нами не выпьете?

Старуха свалила вещи в ноги покойнику и достала из комода двухлитровую бутыль вина. Ашер перестал сопротивляться и принял полный стакан.

— Штаны еще крепкие, — констатировала младшая. — Нам сгодятся. И рубахи еще хоть куда.

Крестьянки совершенно не церемонились, однако младшая, видимо, догадалась, о чем он думает:

— Мы этот дом взяли в пожизненную аренду. Всем пришлось жить в одной комнате. Шкаф открывать он нам не разрешал. Вон в той постели спали мы с матерью, в этой — он. Вечно к нам приставал, что к матери, что ко мне, ему было все едино. Окочурился наконец.

Она вытащила из шкафа какую-то жестянку, чуть-чуть приоткрыла ее и заглянула внутрь.

— Нашла, — удовлетворенно заявила она.

Обе крестьянки вышли, закрыв за собой дверь. Ашер снова посмотрел на покойного. В стариках его восхищало то, что они сумели выдержать так долго. Ему казалось, что под старость человек уже в безопасности. Он встал, сложил платок и подвязал покойнику челюсть. Раньше смерть всегда изгоняла его из комнаты умершего, теперь он впервые остался с покойным. Мертвый, этот маленький, иссохший, измученный жизнью крестьянин уже не вызывал ужаса. Он словно излучал тишину. Ашер вылил вино обратно в бутыль. Ему чудилось, что покойный примирился со всем миром. Разве теперь его терзают грехи? Отягощают слабости? Он забрал их с собой. Здесь лежит лишь его оболочка, бремя, которое он нес всю жизнь. Женщины вернулись и поставили жестянку в шкаф. Теперь они переговаривались вполголоса.

— Гроб мы в старом доме поставим, там он хоть не будет никому мешать, — решила младшая. — Я спрошу, разрешат нам поставить там гроб или нет.

Старуха промолчала.

— Не можем же мы тут с ним вместе, в кухне, три ночи подряд спать, а в комнате тесно.

— Смотри-ка, выпили, а сперва не хотели.

— Да, — откликнулся Ашер.

Он попрощался с женщинами за руку и вышел из дому. Свежий холодный ветер ударил ему в лицо.

Вечером того же дня ему встретились женщины и заика, который приходил к нему днем. Они везли гроб на тракторном прицепе.

— Куда вы его? — спросил Ашер.

— В старый дом. А послезавтра перед похоронами обратно перевезем.

Трактор свернул с дороги, гроб соскользнул с прицепа, водитель выругался. Женщины не подали виду. В солнечном луче, словно парящие в воздухе крошечные пылинки, кружились мошки. Он разглядывал следы тракторных шин, глубоко отпечатавшиеся на пашне. Теперь солнечный свет казался ему мягким, рассеянным, утомленным. Ветер стих. В поле стрекотали кузнечики, а когда он двинулся к лесу, облака предстали ему языками пламени, охватившего кроны деревьев. Он зашагал быстрее. Внизу, в широкой лощине, за кукурузным полем сгущался туман. Из большого школьного автобуса, который медленно, вперевалочку, проезжал мимо, ему помахали дети. Дорогу, которая вела отсюда в Санкт-Ульрих, словно перья, испещряли кукурузные обертки.

В зале, обшитом деревянными панелями, сидели местные крестьяне и играли в карты. Не прерывая игры, они подняли глаза, по-видимому, любопытствуя, что он станет делать. Ашер нашел место за одним из столиков. К стене рядом с распятием было прислонено меню и синие картонки с рекламой пива. Тут он заметил, что в зале сидит и тот крикун, что мешал депутату на собрании. Стемнело. Его удивляло, что никто не испытывает к нему и тени недоверия. Не успел он об этом подумать, как фермер, которого он видел на партийном собрании, повернулся к нему и произнес:

— Вы нас не знаете, но мы за вами постоянно наблюдаем, даже если вы этого и не замечаете. Не воображайте, будто мы тут такие недотепы. Глаз у нас острый, хоть куда.

Ашеру стало не по себе. Что этот человек мог о нем знать? Что он от него хотел?

— Сегодня вас позвали к умирающему, — продолжал крестьянин. — Пару дней тому назад вы были на фазаньей охоте… А я вас, кстати, еще и на собрании Народной партии видал… Все, кто сюда приезжает, думают, нам и невдомек, чем они заняты… Они могут в одиночку бродить по лесам, и мы об этом знаем… По какому бы лугу, по какому бы полю ни прошли, — и это нам будет известно…

Насладившись изумлением Ашера, фермер кивнул и затянулся сигаретой.

На следующее утро Ашер написал письмо жене, а потом спустился в низину. Издалека донесся петушиный крик. Войдя в старый дом, он понял, что дом заброшен. Комнаты, в которые можно было заглянуть сквозь дверной проем, стояли пустые, без всякой мебели. Сорванные ставни лежали на полу. В задних комнатах у покрытой трещинами оштукатуренной стены валялись соломенные циновки. В кухне, преклонив колени у гроба, читали молитвы те две крестьянки, рядом, держа кепку в руке, стоял какой-то мужчина. Как только Ашер вошел, все с любопытством посмотрели на него. Гроб с покойником установили в заброшенном доме, где даже дощатый пол провалился. В доме еще сохранились кое-где на стенах клочки обоев, черных, как и деревянные балки под потолком, и тоже сплошь в желтеньких цветочках ручной росписи. Там, где обои были сорваны, к стене канцелярскими кнопками прикололи оберточную бумагу. Под ногами у него похрустывало битое стекло, по углам валялись газеты, в глубине комнаты ютился трехногий стул. Мертвые унесли с собой все, словно исчезли в глубине прошлого со своим скарбом. Ашеру казалось, что эта необратимость ухода и безразличие к оставленному миру исполнены достоинства. В комнате стояла заржавевшая железная печка, на которой когда-то разогревали корм для свиней. Повсюду валялись ящики, сколоченные из грубых деревянных досок, — в них раньше держали кур. Комнату с покрашенным белой краской деревянным потолком заливало солнце. Стены в комнате были желтые, в красных узорах, оконные ниши затянуты паутиной. Сюда долетали шорохи извне, под окнами росла сирень. Бо́льшую часть кухни занимала выложенная кирпичом заброшенная печь, на которой сидел чей-то ребенок. Все, что Ашер знал о мертвом, — это то, что он отжил свое, а он, Ашер, все еще запутался в собственной жизни и она крепко его держит.

Возле дома остановилось стадо, и Ашеру пришлось проходить между коровами. Под деревом осыпались сливы, издалека казавшиеся синим пятном в траве. Над ними жужжали пчелы. Тут Ашер заметил, что за ним кто-то бежит.

— Подождите! — крикнул человек в кепке, помахав рукой.

— Ничего страшного, так, пустяки, — пояснил он, поравнявшись с Ашером. — Вы ведь врач? Я слышал, вы доктор.

— Нет.

Ашеру стало стыдно. Ну почему он не отделается от этого настырного типа? Он знал, что солгав, только сильнее запутается, но ничего не мог поделать. Он даже заметил, что лжет вроде помимо собственной воли.

— Я хожу смотреть на всех покойников, — сообщил крестьянин и, нимало не смущаясь, зашагал рядом с Ашером. Вероятно, он всего-навсего хотел поболтать. — Я еще ребенком ходил смотреть на всех покойников, даже в дальние деревни. Если вечером слышал, что кто-то умер в округе, всю ночь от волнения не мог глаз сомкнуть… А на следующий день шел посмотреть.

Он был небольшого роста, с набухшими мешками под глазами, а так как сами глазки были маленькие, то лицо его казалось отечным. Он носил усики. Сообщив что-либо, он ненадолго замолкал, чтобы повторить сообщение задумчивым тоном. Подниматься по склонам холмов и снова спускаться в лощину было утомительно. Ашер то видел холмистый ландшафт сверху, то снова взбирался в гору, так что ему чудилось, будто он бредет прямо в толщу облаков, нависших над вершиной холма, ясно различая только свои ступни, камни на дороге или силуэт своего попутчика, то есть только то, что находилось поблизости. Но тотчас же перед ним открывался вид на всю широко раскинувшуюся местность, на холмы со смородиновыми кустами и низенькими, приземистыми крестьянскими домиками, на островки смешанного леса и луга́, — вплоть до высокой горы, возвышавшейся в дымке на горизонте. Он заметил, что крыша его собственного дома распласталась пологим черепашьим панцирем, словно дом приготовился встретить нападение зимы.

— И на самоубийц я ходил смотреть, — продолжал его попутчик, — вроде братца сегодняшнего нашего покойника… Он взял веревку, да и пошел в лес, — заключил он, остановившись, — то ли для того, чтобы заглянуть Ашеру в глаза, то ли для того, чтобы перевести дыхание. — Но не успел веревку на сук накинуть, как его поймали и силой притащили домой. Там на него навалились брат, которого завтра хоронят, и батрак, и удерживали, пока он совсем не выдохся и не утих. Они подождали, пока он не уснет, а потом сами легли спать. А на следующее утро хватились, ан глядь! — а его в кухне и нет. Сначала кинулись на гумно, посмотреть, не там ли. Пока жандармы не приехали, он так и висел, трогать-то они его не решились… — продолжал попутчик.