Лола Елистратова - Бог ищет тебя Страница 7

– Танцуй для меня, Саломея, я прошу тебя. Если ты будешь танцевать для меня, проси у меня все что хочешь, и я дам тебе.

– Я буду танцевать для тебя, царь…

– Танцуй, и я дам тебе сандалии, выложенные стеклом, дам веер из перьев попугая; я дам тебе браслеты из города Евфрата, украшенные карбункулами и нефритами.

Удар бедром – еще удар, и пот льется по горячей коже, и глоток воды из бутылочки, стоящей там, сзади, у стены, вызывает ощущение блаженства. Мне жарко, я пью воду, я живу – слышишь, темная королева, я живу и танцую, я думала, что не смогу, я такая худая, грудь маленькая, движения слишком резкие, и локти торчат углами, но вот же – я танцую, наверное, все-таки что-то передалось от талантливых родителей, не могло же все безвозвратно увянуть. Внутренняя музыка звенит, рыдает; женственность раскрывается, словно роза в садах Парадиза.

И я живу, сладко ноют мускулы, учащается дыхание, гремят барабаны. И – нижняя волна бедрами, удар пахом вперед.

Ах!

И еще раз – удар пахом вперед. Покажи им все, Лиза, покажи на все деньги, которые они заплатили, и даже больше. Покажи им танец спадающих покрывал, чтобы они просили тебя:

– Омочи свои губки в вине, и я допью после тебя кубок.

– Откуси от этого яблока, и я доем остальное. Что с ними, Лиза? Отчего на их лица словно плеснули красной краской?

Змеевидные руки твои, золотые волосы, пылающие как факел. Кто же так смотрит на тебя, кто встает на колени, ложится у твоих ног? Твой ли это муж, такой темный и красивый? Или твой новый возлюбленный, такой молчаливый? Или тебе все равно, кто смотрит на тебя, сколько бы их ни было там, за зеркалом: один – два – три – десять – океан желания, их желание обливает тебя, как пенная струя шампанского, щеки вспыхивают румянцем, кровь струится по самым крохотным, забытым сосудикам.

Шаг «баляди»: раз-два-три-о!

Разворот, летит покрывало, летят руки над головой. Раз-два-три-о!

Хабиби, хабиби – любимая. Это я – хабиби. Я.

Что, лежишь у моих ног?

Лежи, лежи.

Ах, хабиби…

6

ПОСЛЕПОЛУДЕННЫЙ ОТДЫХ ФАВНА

По весеннему Петербургу Лиза вернулась в «Англетер». Все еще запыхавшаяся и разгоряченная, влетела к себе в номер и на мгновение замерла в дверях. Даже попятилась.

На журнальном столике стояла корзина роз. Розы были палевые, бледно-желтые: строгие, девические бутоны и на их фоне – несколько больших, томных, с раскрытыми лепестками.

Кто прислал этот букет?

Лиза неуверенно подошла к корзине и тронула один из цветков пальцем: он был мягкий и влажный. Она улыбнулась и опустила в розы лицо.

И только тогда в глубине корзины заметила записку, приколотую к цветочным стеблям, в стиле Серебряного века. Всего несколько слов, размашисто написанных на карточке: «Срочно уехал в Новгород. Завтра вернусь. Как приеду, позвоню. Не скучайте. Д».

«Значит, это не Андрей», – сказала себе Лиза.

Разочарована? Очарована?

Трудно понять.

«Д». Не «ваш Д». Просто «Д». А разве он мой? Конечно, мой. О господи!

Нет, это надо прекращать. «Не скучайте»! Я и не скучаю. Мне вообще надо писать статью.

«Сейчас пойду писать статью», – подумала Лиза и еще глубже зарылась в цветы.

Поцеловала кремовый бутон.

Поцеловала записку.

Вот же дура. Ну полная дура. Вместо того чтобы писать статью, которую еще вчера надо было закончить…

Лиза вяло полистала исписанные страницы.

«Основные идеи стиля модерн», – было написано серьезным, зимним почерком. Написано и подчеркнуто. Дальше шло перечисление:

«Это рост, проявление жизненных сил, метаморфоза, порыв, непосредственное, неосознанное чувство, пробуждение, становление, молодость, весна».

Легко сказать – весна. Легко подчеркнуть это слово на бумаге. А как быть, если вот она, весна, за окном: нюанс, музыка и парадокс, обманчивая напевная красота.

Словно женщина, требующая любви, но не предлагающая взаимности.

Лиза перевела взгляд с окна на тетрадь и обратно. Что написать в этой статье? Что жизнь, как стиль модерн, соединяет изображение с воображением, а реальное – с фантастическим? Что раскрытию жизни сопутствует ее сокрытие?

Так сложно: то красный цвет, то голубой. Холодно – теплее – опять холодно. И вдруг горячо, горячо – Снегурочка тает, Мелизанда влюбляется.

Это, наверное, солнце так утомило меня. Слишком яркий свет, слишком много света… И как теперь быть? Чего теперь ждать?

Лиза неожиданно сладко потянулась и отпихнула тетрадь. Статья какая-то… стиль модерн, пробуждение, весна… Что я могу сказать об этом, если сама ничего не понимаю?

Нагнулась к корзине, достала большую розу и, баюкая цветок на груди, пошла к постели.

Лучше всего лечь спать.

Ну и что, что сейчас четыре часа? Я так плохо спала сегодня ночью. А потом, я танцевала. Да и завтра – кто знает, что за день выпадет завтра?

Лиза забралась под одеяло и закрыла глаза. Лежала тихо, сжимая в руках розу среди разметавшихся по простыням волос.

Так просто: притвориться перед самой собой, что спишь, и потихоньку думать о нем – как будто он снится. Словно входит в комнату в образе аромата розы, прикинувшегося юношей и пришедшего к задремавшей после бала девушке, которая сохранила увядающий цветок.

Войдет, скажет:

«Я только призрак розы,

Что ты вчера носила на балу».

И тебе придется принять его: он же входит без стука, как Каменный гость, и как же теперь не принять его, коль скоро ты сама его вызвала…

А ведь стыдно, право, мне стыдно… Но Бог ищет тебя, Лиза. Значит, не стыдно? Ответа нет.

«Если бы Бог не любил мою музыку, я бы ее не писал», – вспомнила она отчего-то фразу Дебюсси. И заснула.

Во сне он и правда явился ей. Она видела его очень ясно, совершенно такого же, как наяву: крепкого, плотного, с толстой шеей, неизящно торчащей на плечах и несущей большую голову со слегка монгольскими чертами лица. Единственное отличие состояло в том, что его больше не звали Димой – у него было какое-то другое, диковинное имя, но, проснувшись, Лиза забыла его.

Он лежал на спине среди травы, высоко на пригорке, со свирелью в руках.

Лиза было обрадовалась, хотела побежать к нему, но вдруг остановилась в недоумении.

Он ли это? Вроде бы и похож, но узкие глаза кажутся еще более раскосыми, пухлый рот – еще тяжелее, и уши стали длинными, как у жеребенка. Вместо начинающего лысеть лба – плетеная шапочка золотистых волос с маленькими рожками, и в лице нечто томное и животное: то ли человек, то ли зверь.

Лиза остановилась и стала смотреть на него сквозь листопад мерцаний полдневной духоты. Опасное, притягательное существо лежало в колебаниях света, как в ленивом обмороке; лишь чуть заметно двигалась его двуствольная флейта, брызгала звуками, постанывала о непостижимом зное, где вдохновение рождается земное.

Так неужели я влюбилась в сон?

Но нет, он вполне реален, он шевелится, он встает. Господи, какой же он странный! Его тело так туго затянуто в кремовое трико, что кажется обнаженным; по четко очерченным выпуклостям разбросаны неровные темно-коричневые пятна; пояс обвит виноградной лозой. Сзади – хвостик. Кошмарное звероподобное существо: его тело непристойно, если смотреть на него спереди, и еще хуже в профиль.

И вдруг – так зрелый и звенящий взрывается гранат в густом гуденье пчел – существо метнулось, прыгнуло.

Ой! Приближается!

Надо спрятаться, скорее убежать, укрыться. Что он ищет под шорох арф и тремоло скрипок? Хочет увидеть босых нимф, которые помчатся друг за другом через поле, как оживший древнегреческий фриз? Хочет, как звереныш, преследовать ту, что закутана в белый муслин? Ту, пальцы ног которой выкрашены красным?

Я боюсь животного духа, который исходит от него. Мне стыдно смотреть на виноградную лозу, спускающуюся по его животу. Хотя… лицо его так трогательно застенчиво, и улыбка – улыбка архаического юноши куроса… Он и мил мне, и страшен, но нет, я все же убегу, а то я знаю: он будет подсматривать за моим купаньем сквозь заросли камышей.

И спящая Лиза побежала, запуталась в ветках, уронила покрывало. Хотела подобрать, но испугалась, не стала, полетела дальше – как ветерок, дрожащий в рыжей шерсти фавна, вся вздохи, вся призыв… А преследователь на ходу подхватил легкую ткань, прижал к себе, поднес к раздувающимся ноздрям.

Одним стремительным прыжком вернулся в свое логово, расстелил покрывало на земле, упал на него и застыл в сладкой истоме. Минута, две: руки побежали по телу, скользнули между ног, голова откинулась назад.

Ноздри затрепетали, рот распахнулся в крике.

Судорога, прокатившаяся по телу.

– Боже мой, – сказала Лиза, прикусив губу. Она и сама не знала, неприятно ли ей зрелище этого одинокого экстаза или жаль, что она не заняла место своего покрывала.

И, следуя логике, возможной только во сне, юноша-зверь спокойно ответил:

– Мудрецы учат, что мозг и сперма – это одно и то же вещество.