Эмилия Пардо Басан - Рассказы Страница 7

— Совпадение, — сказал он, как и следовало ожидать.

Видя, что я улыбнулся, он жестом предложил сесть мне на расшитый диван, где на подушках стая белых журавлей с розовыми лапками летела над золотистыми зарослями фантастической лагуны. Сам он сел в кресло из бамбука начала быстро рассказывать, сопровождая свое повествование резкими движениями, поведав мне о «совпадении», связанном с роковым числом.

— Моими самыми близкими друзьями, самыми лучшими, были два сына градоначальника, из старинной и богатой семьи в Эстремадуре. Мы учили вместе в школе иезуитов, когда вышли из нее, наша дружба стала еще крепче. Старшего звали Леонсио, другого — Сантьяго, вы могли бы увидеть прекрасные фигуры маленьких мальчиков, которые были так нежно привязаны друг к другу. Сироты, без отца и матери, хозяева своего имения, не знали слов «твое» и «мое»: общий кошелек, полное доверие, несмотря на различие характеров (Леонсио — нервный, страстно ко всему стремящийся, Сантьяго — спокойный и уравновешенный), между ними царила неизменная гармония. Они меня в шутку называли своим братом, и люди считали, что я и сыновья градоначальника были родственниками.

Страстные охотники, мы недели проводили на лугах и пастбищах, которыми владел градоначальник: в Манче и Эстремадуре, где которых Бог заселил множеством зверей, от кошек и кроликов до оленей, косуль, кабанов, генетт и диких кошек.

При помощи своих черных винтовок и своры превосходных гончих мы охотились, каждая охота вызывала восторг, будто бы она была чудом. Один раз во время этих экскурсий мы забрели в Сан Леонсио. Нас вместе пригласила тетя сыновей градоначальника, благоразумнейшая дама, мать обворожительной девушки, которая очень нравилась Сантьяго. После долгих размышлений я склоняюсь к мысли о том, что страсть Сантьяго внесла свою лепту в те несчастья, что с ним произошли. Я вам скажу, почему.

Дело в том, что мы встретились в доме, где из-за того, что был праздник, было много прочих гостей: подруги девушки, влиятельные господа, близкие друзья матери. И я, человек, который никогда не считал сотрапезников, невольно, заходя в столовую, посмотрел на блюда. Нас было тринадцать!

Я ничего не сказал, с другой стороны, у меня не было никакого предчувствия. И потом, в середине трапезы, когда хозяйка дома объявила, смеясь: «Приветствую! Может, из-за простуды Хулии, которой она помешала придти, нас теперь двенадцать! Не бойтесь, господа, что никому здесь нет шестидесяти, больше, чем мне, во всяком случае, одного я выберу».

Что нам было делать? Мы также подхватили шутку, весело поднимали бокалы, чтобы опровергнуть зловещее предзнаменование. И был там один человек, который, весело хвастаясь, усмехаясь, сказал: «Это неправильно, есть нам, тринадцати, когда есть еда всего лишь для двенадцати человек».

Следующим утром мы сели в поезд и отправились охотиться. Поездка казалось восхитительной. Погода, как в середине сентября, была теплой и приятной. Каждый вечер наши сумки были полны добычи, и мы узнали, что дичь движется по горам, и первая облава обещала нам богатую добычу, чему мы очень обрадовались… Мы решили, что эта охота состоится утром в среду и, как только мы расправились с хлебцами и шоколадом, мы оседлали наших лошадок, которые ждали нас у двери, среди черных ружей и своры шумящих, радующихся псов. Так как в моей памяти сохранились мельчайшие подробности того, что произошло в тот день, я помню необычайную ярость, с которой залаяли псы, увидел показавшуюся мне снаружи, опирающуюся на один из столпов, украшающих беседку, цыганку, смуглую, грязную, одетую в рванье.

Ей могло быть двадцать лет, если бы ее не портило то, что она была грязной, босоногой, если бы ее не уродовали спутанные космы, ее можно было бы назвать привлекательной, ее глаза сияли на лице желтоватым светом, будто темные алмазы, ее зубы были словно белые орешки, ее талия была тонка, как тростник. Лоскуты юбки едва прикрывали ее тонкие голые лодыжки, на ее шее была нитка украшений из стекла, перемешанная с бог весть какими амулетами.

Я сказал, что глаза ее блестели, это было правдой. Сияли они редкостным, странным, неописуемым образом. Они были похожи на глаза Сантьяго, который, повторю, был бледным белокурым юношей, в этот момент он встал на скамейку для верховой езды, на нем был причудливый плащ, сделанный из саморской накидки, с подкладкой из зеленого бархата, высокие кожаные брюки, которые подчеркивали прямые стройные ноги, он также выглядел статным и бравым.

И для Сантьяго рассказывал она свои истории, перемежая их редкими комплиментами, и ему она предлагал погадать. В тот момент, конечно, Сантьяго думал о милом личике своей невесты, и сравнение с цыганкой должно было вызвать отвращение к последней, хотя он был учтив по отношению ко всем женщинам, у него вырвалась фраза резкая и достаточно жестокая, роковая фраза… как я думаю.

— Что собираешь дать мне на счастье? — воскликнул Сантьяго — Для тебя все, что угодно! Ты была бы счастлива, девушка, если бы не была так безобразна и черна.

Цыганка не пошевелилась, но в ее глазах я заметила нечто вроде черной бездны, которое на мгновение разверзлась, он снова остановила свой взор на Сантьяго, который сидел на коне, и произнесла нарочито небрежно хриплым голосом:

— Не желаешь талисман на счастье, красавчик? Ну, тогда вот тебе проклятья: дай Бог, дай Бог чтобы ты пошел в горы и вернулся невредимым.

Я не знаю, как она произнесла это проклятье таким образом, что мы застыли, пораженные. Особенно Леонсио, который обожал своего брата, побледнел и угрожающе направился к цыганке. Собаки, которые хорошо угадывали настроение свои хозяев, начали яростно лаять. Одна из них вонзила зубы в голую ногу женщины, которая сразу же закричала. Этого было достаточно для Леонсио, и все мы, в особенности Сантьяго, забыли о проклятии, и все мы думали только о том, чтобы девушку-ведьму не растерзала свора. Мы держали собак, пока цыганка не скрылась из вида. Несомненно, она укрылась в надежном месте, но никто не знал, где.

Когда Густаво дошел в своем рассказе до этого места, мне неожиданно нечто вспомнилось.

— Подожи, подожди, — прошептал я, задумавшись, — кажется, я знаю, чем все закончилось. Когда ты назвал имена сыновей градоначальника, я начал вспоминать. Имена «зазвучали». Я думаю, что знаю этих двух братьев, я вспоминаю их облик Леонсио, энергичный стройный брюнет, Сантьяго, блондин, немного плотнее. Где была эта охота?

— Там, где Леонсио, желая подстрелить оленя, убил Сантьяго пулей в голову, — медленно ответил Густаво, скрестив руки в невольном скорбном жесте. Сантьяго «заплатил». Я потерял обоих своих друзей, потому что убийца, если не обезумел сразу, то внезапно, как это бывает только в романах, остался в состоянии смятения и отчужденности, которое нарастало с каждым днем. И, может быть, для того, чтобы вычеркнуть из памяти мгновения этой ужасной сцены, он сдался, понемногу начал сходить с ума. Узнав об этом совпадении, вы хотите еще, чтобы я сидел за столом, где тринадцать человек? Столько времени, сколько я могу управлять собой, это вызывает у меня страх. Страх! Да, нужно называть вещи своими именами!

— А цыганка возвращалась? — спросил я с любопытвом.

— Цыганки! Бог знает, где летают эти зловещие птицы, вороны! — воскликнул мрачно Густаво. — Этот народ не имеет ни своего места, ни своего жилища. Как говорил Сервантес, их легкость не остановят преграды, не сдержат препятствия, не смогут ей противостоять стены. Когда мы заботились о бедном Сантьяго и мешали отчаявшемся Леонсио покончить с собой, ведьма должна быть среди гор на пути в Уэльву или Португалию.

Последняя иллюзия дон Жуана

Люди поверхностные, которые никогда не тратили свое время на то, чтобы пристально, в микроскоп, рассмотреть тончайший механизм сердца, добросовестно полагают, что Дону Жуану, рано ставшему на путь разврата, вечному соблазнителю, достаточно лишь удовлетворить свою чувственность, самое большее, фантазию, ему не нужно расточать впустую сокровища своего сердца, не нужно открывать позолоченные ставни, откуда бы дух смотрел на небо, тогда как смиренное тело было бы приковано к земле. Я же говорю вам, что эти люди ошибаются от начала и до конца, это несправедливо по отношению к дон Жуану, которого по-настоящему поняли лишь мы, поэты, мы, чьи души полны милости, чьи сердца зорки… просто потому что, внешне наивные, мы верим во множество самых разнообразных вещей.

Чтобы окончательно развеять все сомнения, я расскажу вам историю дон Жуана, как его питала и поддерживала последняя иллюзия, как он потерял ее.

Среди многочисленных родственников дон Жуана, а он ведь был таким же знатным идальго, как король, попадались юные провинциалки, восхваляемые за свою красоту, среди них выделялась Эстрелла своим кротким характером, стремлением к добродетели и религиозным рвением. И ее ангельский лик полностью соответствовал тому, что было в душе, она казалась одной из Дев Мурильо, из тех, что дышат скромностью и чистотой (потому что есть и другие, как та брюнетка «de la servilleta»[3], называемой Любезница, в ней только играет энергия юности). Всегда, когда дона Жуана охватывало желание пуститься в странствие, он посещал своих кузин, делал свои дела и вел с Эстреллой бесконечные беседы. Если вы меня спросите, что это за магнетизм, который притягивал грешника к святой, а святую притягивал к грешнику даже еще больше, я скажу, что это, вероятно, была противоположность их характеров… и это объяснение нас нисколько не удовлетворит.