Макс Гурин - Повесть о Микки-Маусе Страница 7

Высока ли степень вероятности того, что тот, кому вероятность правоты того, кто несколько строк назад сказал, что, по-видимому, мнение людей о том, что всё, что началось, должно когда-нибудь кончиться, вряд ли можно считать уж прямо ИХ мнением, прав в этой своей оценке уровня умозаключений того, кто сомневается в том, что тот, кто прежде сказал «по-видимому» обладает достаточным уровнем Контента Предыдущего Опыта, чтобы его мнение можно было считать не просто веским, но относительно истинным, то есть ценным даже для тех, кто полагает, будто всерьёз полагает, что всё, что имеет Начало должно иметь и Конец?

— Ху-ху!.. — весело хмыкнула на другом конце телефонного провода Ольга Велимировна, — то есть ты наконец женат и счастлив?

— Ну да. — просто ответил я.

Тогда она предложила мне как-нибудь пригласить её в ресторан; каждый из нас представил себе по этому поводу что-то своё; смею предположить, представленное понравилось нам обоим, и мы, тепло попрощавшись, разошлись праздновать очередной Новый Год…

С тех пор я не звонил ей… Тогда у меня не было денег, чтобы пригласить её в ресторан, а потом, когда они, в принципе, появились, прошло уже слишком много времени, да и я научился бояться; стал бояться, вдруг я буду слишком счастлив, увидев её, увидев друг друга, увидев друг друга через столько лет в новых качествах и в иной обстановке: она — по-прежнему красивая, остроумная и ироничная, порой на грани насмешливости, женщина, а я — уже даже и не то, чтоб особенно молодой мужчина, и оба мы… в ресторане:). Мне пришлось бы заказать ей красное сухое, а себе, к примеру коньяк. Нет, что-то во всём этом есть не то…

Вот если бы можно было сразу оказаться с Ней в постели, и чтобы оба мы знали, что это только один-единственный раз, и вообще всё «это» находится в совершенно ином, параллельном, мире, куда нам разрешили войти только на одну ночь за целую жизнь, и именно поэтому «это» и можно, поскольку самим фактом своего осуществления «это» не может ни на что остальное бросить никакой тени — вот; вот если бы оказаться сразу с Ней в этой «параллельной» Постели; лежать с Ней в темноте, тишине, пустоте; лежать и… молчать… Просто лежать и… чтобы никто не смеялся… И каждый бы из нас вспомнил среди прочего об одном из наших занятий — в частности, по «Египетским ночам» — но никто из нас не мог бы быть полностью уверен в том, что мы вспомнили «Египетские ночи» именно оба, а не только кто-то один из нас, потому что спросить друг друга об этом было бы нельзя; мы бы оба чувствовали, что думаем об одном и том же, и оба не были бы в этом уверены; и потом, очень-очень не сразу, я бы медленно коснулся — так медленно, что Она бы даже некоторое время сомневалась, коснулся ли я Её действительно или это Ей только кажется, но Она бы чувствовала, что спросить об этом тоже никак нельзя, разве что только у Себя Самой — я бы медленно — так медленно, что сам бы перестал понимать, где кончается моё тело и где начинается Её — коснулся ладонью внутренней поверхности Её правого бедра (потому что она, конечно же, лежала бы от меня слева) и ещё более медленно, чем я бы коснулся бедра моей Клеопатры, моя ладонь поползла бы вверх; и я всё делал бы с Ней так медленно, что постепенно мы оба перестали бы понимать, то ли мы ещё вот-вот только станем Единым, то ли уже являемся им, потому что наши представления о том, каким станет каждое будущее мгновение постепенно растворялись бы в Темноте и Тишине, потому что скорость, с какой Будущее становится Настоящим, а Настоящее — Прошлым, стала бы почти нулевой…

Тут я понял, что могу наконец замолчать и перестать наконец теребить Милин ненасытный клитор, потому что она наконец-то… кончила.

Это всегда было очевидно физически, потому что когда Мила кончает, мышцы её упругого пресса — ровно от лобка до точки схождения ребёр — как будто собираются в одну толстую жилу, и какая-то Непреодолимая Сила буквально сгибает всю её пополам…

— Ты кончил? — спросил меня Микки-Маус.

— Кончил ли я? Да я даже не думал, что ты меня сейчас слышишь! — удивился мой Внутренний Пилот, кажется, № 108…

— Довольно гаденько… — задумчиво произнёс Микки, — Вот только не могу пока понять, что именно. С одной стороны, что плохого, когда юная красавица, а тогда она вроде была именно такой, испытывает оргазм! А людская психика — штука, известное дело, тонкая, и если кому-то нужно для Полного Счастья, чтобы её молодой законный супруг после пары-тройки молодых же, горячих коитусов, ещё и подрочил ей клиторок, рассказывая при этом на ушко выдуманные истории о своих совокуплениях с другими женщинами, то и в этом вроде тоже нет ничего плохого…

— Конкретно этой истории, — перебил я его, — я ей никогда не рассказывал. Не с чего тогда было такое рассказывать. Ведь это было задолго до того, как я в последний раз говорил с Ольгой по телефону, и когда она ещё чуть иронично спросила меня: «Ну что, ты женат и счастлив?», это имело отношение уже далеко не к Миле.

— Да нет-нет! В этом тоже как раз не было бы ничего такого ужасного. В смысле, если бы всё действительно, в реальности, произошло так, как ты описал. — поспешил успокоить меня Микки-Маус, — Я же и говорю, — продолжал он, — вроде ничего особо ужасного я и не услышал сейчас, а что-то гаденькое во всём этом тем не менее есть. Вот только я пока не понял, что именно. Но оно точно там было! У меня нюх на такие вещи!..

Некоторое время мы оба молчали. Внутренний Пилот № 10 подстрекал меня к тому, чтобы я между делом проявил какую-то дурацкую твёрдость и не нарушал молчание первым. Пока мы с ним спорили, Микки и впрямь заговорил вновь:

— Помнится, ты говорил, что испытывал чувство острого счастья трижды?

Я кивнул. (На самом деле, я кивнул Пилоту № 10, который всё-таки убедил меня последовать его совету, но то ли Микки-Маус заговорил слишком быстро, то ли мы слишком долго спорили — так или иначе, мой кивок пришёлся кстати в обоих случаях.)

— Как ты думаешь, если бы всё, что ты только что описал, произошло на самом деле, к этим твоим трём случаям прибавился бы четвёртый?

— Ты о чём, о Миле?

— Можно и так сказать, но, пожалуй, что нет. Я… о «египетской ночи».

— Я думаю, да. — честно ответил я.

— И тебя бы устроил такой финал? — снова лукаво улыбнулся он.

— Гм-гм… — улыбнулся, в свою очередь, я, — насколько мне известно, у Пушкина приводится только фрагмент этой истории, вложенной в уста Импровизатора, если помнишь…

Тут и я слукавил. Я знал, что Микки-Маус не может этого помнить. Я точно знаю, что его не было на том уроке, когда «Египетские ночи» преподавал, в свою очередь, я… Это произошло примерно через 22 года после того, как этот урок был преподан, в свою очередь, мне…

Но Микки-Маус ничем не выдал своей неосведомлённости на сей счёт, поскольку от природы был умён как раз ровно настолько, чтобы вовремя промолчать. Он, как это, если вы уже успели заметить, ему свойственно, улыбнулся своей коронной лукавой улыбкой и… чуть ли не из собственной жопы достал вдруг толстую, длинную и чёрную свечку…

После этого он описал хвостом в воздухе круг — столь быстро, что высек искру, от которой и заполыхал немедленно фитилёк. Затем он легонько толкнул меня в грудь, и моё сознание вновь раздвоилось: один из Меня вдруг увидел, как Грудь того Меня, который по сути превратился в гору Эверест, временно утратив человеческое самосознание, распахнулась, словно причудливой формы дверь, и кто-то из Микки-Маусов жестом пригласил Потустороннего Меня войти в открывшийся нам Тёмный Коридор…

Мы долго спускались с ним по винтовой лестнице, и путь нам освещала лишь его Чёрная Свеча…

Я шёл за Микки-Маусом и чувствовал, что опять пришло время молчать, и когда оно кончится, знает лишь Бог да Микки-Маус, но ни того, ни другого я, как не жаль, не могу сейчас об этом спросить. «Как они в этом смысле похожи!» — подумал ещё там и тогда Потусторонний Я. Когда бредёшь почти в полной темноте, да ещё в сомнительной компании, всегда думаешь Бог знает о чём, и при этом обо всём том, что Он знает — а знает он, собственно, ВСЁ — хрен его спросишь!

Среди прочего мне не давал покоя вопрос, как же это так Микки-Маусу удалось высечь хвостом из воздуха искру, чтобы зажечь свечу? Может у него на кончике хвоста что-то вроде того, что на головках у спичек, думал Потусторонний Я. Тогда всё вполне объяснимо. И я бы много о чём ещё успел бы, наверно, подумать, но мы вдруг пришли…

— Садись! — сказал Микки-Маус, — У тебя седьмое место во втором ряду. А у меня восьмое. Я сейчас подойду. Я за попкорном… Это будет славная комедия! — пообещал он и действительно на пару минут исчез.

В зале погас свет, и на экране вспыхнуло название фильма: «Макс и Микки в поисках гаденького…» Я откинулся на спинку кресла и изо всех сил напряг свой зрительный нерв…

В этом фильме Микки был… девочкой… И даже не какой-нибудь там девочкой-мышью — это всё оставьте Диснею — а прямо таки обыкновенной будущей земной женщиной.