Валентина Мухина-Петринская - Путешествие вокруг вулкана Страница 7

Небольшие поля, отвоеванные у леса, давали щедрые урожаи. Колхоз занимался и сбором кедровых орехов, что приносило большой доход.

Колхозники попадались мне по пути веселые, неплохо одетые, особенно молодежь. Почти все с интересом осматривали меня с ног до головы, еще останавливались и долго глядели вслед.

Дом Чугуновых оказался на отшибе. Лес подступал к самому забору. Калитка, вырезанная в высоком, без единой щели заборе, была наглухо заперта.

Я вошла в палисадник, где росли кусты колючего шиповника, который как раз цвел, и цветы мальвы, и постучала в окно, еле дотянувшись до него. Чьи-то глаза мельком глянули на меня сквозь занавеску. Минуты через две загремел засов.

В проеме распахнувшейся калитки стоял высокий жилистый парень в линючей рубахе навыпуск, холщовых штанах и босой. Темные серые глаза, жутко обведенные черными ресницами, пронзительно и недоверчиво глянули на меня. Знакомый взгляд, знакомое хищное лицо — до чего же братья были похожи друг на друга! Будто Василий, только на несколько лет моложе, снова встретил меня здесь на Ыйдыге — своей родине. Харитон настороженно смотрел на меня и молчал. Я пояснила, зачем пришла.

— Проходите! — коротко бросил он. Я перешагнула порог. Парень снова запер калитку и загородил меня от подбежавшего пса. Цепь, на которую приковали несчастную собаку, была достаточно длинной, и я опрометью пробежала в дом. Просторные сени разделяли его на две половины — «черную» и «белую».

— Проходите в горницу! — сказал Харитон и даже открыл передо мной дверь.

«Горница» оказалась просторной чистой комнатой, оклеенной бумажными обоями. В переднем углу большой иконостас. Кажется, это называется киот. Перед иконой божьей матери с младенцем теплилась лампадка.

Интересно соседствовали в этой горнице вещи Виринеи Егоровны и Харитона. Старинная стеклянная горка с посудой — и аккумуляторный приемник. Огромный, до блеска вычищенный самовар на столе — и фотоаппарат «Киев», старое, потускневшее зеркало в раме с завитушками — и тарелка с портретом Гагарина на столе. До чего странно, не к месту выглядел здесь Гагарин! Остальные вещи, хотя и было сразу видно чьи, как-то мирились, сосуществовали. И так тяжело пахло чем-то едким — нафталином, что ли?

— Мамаша, к вам пришли! — негромко позвал Харитон. Он стоял посреди горницы и внимательно рассматривал меня. Легкая ухмылка тронула его жесткие губы. Парень был красивый, кудрявый, но диковатый.

Кто-то проворчал за дверью, и в горницу вошла высокая, хмурая старуха с густыми черными бровями, в темном платье, повязанная по-монашески черным платком. У нее было неподвижное темное лицо, словно его вырубили из дерева; полное отсутствие мимики — и на этом мертвом лице неожиданно яркие, лучистые, серые глаза, полные тоски, злобы, неудовлетворенности. Да, глаза были живы е!.. Мороз у меня по коже пошел.

— Из Москвы, поди? — сдержанно спросила она поклонившись. Я передала ей сверток.

— Третьего дни письмецо получили от Василия, сказывал, что вы зайдете. Ну, что ж… Харитонушка, поставил бы ты самовар… поясницу разломило… должно, к непогоде. А вы садитесь, в ногах правды нет. Вас Таисией зовут?

Я села на стул. Интересно, что писал им Василий?

За чаем Виринея Егоровна расспрашивала, как живет Василий, где сейчас дети. Пожевала бледными губами, узнав, что у дедушки и бабушки. Что-то вроде ревнивого чувства тенью прошло по ее худому, с впалыми щеками лицу.

— Дети-то некрещеные, — произнесла она с каким-то неопределенным выражением в глазах. — Не видела их никогда, внучат-то… Может, и к лучшему? Одно только расстройство. Вот ужо Харитонушка женится — понянчию!

Она с такой нежностью взглянула на сына, что я сразу поняла: в нем одном ее жизнь, да еще в боге. Она говорила с упором на «о», как произносят в верховьях Волги.

— Где работаете? — не выдержав, спросила я Харитона. Он опять ухмыльнулся.

— Где придется, Таисия Константиновна… Мы ведь без образования… семь классов всего. Больше в тайге промышляю. Наверно, опять в колхоз пойду. Зовут. Руки нужны. У них больше бабы.

Виринея Егоровна распечатала коробку с шоколадным набором.

— Баловство одно. — Покачала она неодобрительно головой и подвинула коробку ко мне. — Кушайте, барышня, чай, так в Москве-то к шоколадам привыкли.

Я отказалась. Выпила чашку чая, пахнувшего какой-то травой-зверобоем или рябиной. Съела кусок пирога с кашей и рыбой.

— А вы на работе, значит, здесь в лесничестве? У кого же остановились? Я всех тут почитай знаю, — полюбопытствовала старуха.

— У Марии Кирилловны Пинегиной, — ответила я. Удивительно, как изменились в лице и мать, и сын, словно проглотили что-то горькое. Оба долго молчали.

— Вам она не нравится? — спросила я напрямик. Ответила Виринея Егоровна:

— Лесничиха-то? А мне што… Каждый своим умом живет. Только больно уж она власть забрала в лесхозе. Словно тайга вся ее. Хозяйка! Директор, как малое дитя, ее слушает и все прочие служащие. На селе у нас так и зовут ее: лесная хозяйка.

А лес, он ничей, божий! Все себе не заберешь!! Крута она очень. И мужа на то повернула. Был парень как парень. А теперь никакого спуска не дает. Чуть что — к судье! Где это видно? Тоже себя, значит, хозяином тайги ставит.

— Он еще хуже ее! — помрачнев, сказал Харитон. Острые желваки заходили под его бронзовой кожей. — Ну, ничего — допрыгаешься!

— Харитонушка, бог с тобой! — испуганно остановила его мать.

— Вы не правы, — сказала я, отводя от него глаза. Я попыталась объяснить — и м…

— Вы, девушка, живете в столице, и здешних дел вам не понять! — зло оборвал меня Харитон. — Как я понимаю, братуха хочет на вас жениться. Желаю вам счастья! Но в наши дела не лезьте. И — лучше бы вам от Пинегиных уйти. Нечего вам там делать. Для вашего блага предупреждаю.

— Что ты, Харитонушка, Таисия бог знает что может подумать, — тревожно воззвала к нему мать. — Мы люди тихие, никого не обидим. Нас обидели и обижают. А от нас зла нет. Старшой сын в Москве живет, партейный, прохвессором работает. Нас не троньте!..

— Ты, мать, заговариваешься! — грубо оборвал старуху Харитон. — Чево ты перед ней так: не председатель сельсовета.

Я поднялась уходить. Меня не удерживали. Запирая за мной калитку, Харитон тихонько напомнил:

— От Пинегиных уходите. Лучше вам будет. Хлопот меньше. Квартеру у кого угодно можно снять. Хоть у нас. Недорого возьмем.

— От них никуда не уйду! — сказала я возмущенно. — А насчет Василия вы ошиблись. Я ему не невеста!

Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула. Ух! До чего у них тяжело дышится. Только теперь я поняла, какой огромный путь проделал Василий от этой глухой калитки со щеколдой до научно-исследовательского института Академии наук. Он был таким, как этот страшный Харитон, а теперь — кандидат наук. Нет, он не был таким: он писал стихи, был здесь, в Кедровом, комсомольцем, и мать прокляла его за антирелигиозную работу. Может, я его слишком строго судила? Трудно полностью очиститься от т а к о г о…

Но как он мог оставить маленького брата там, откуда он сумел вырваться? Старше его на целых восемь лет… С такой матерью. Разве он не знал, как воспитывают Харитонушку? А теперь Харитона хотят судить за то, что он охотится в «божьей тайге». Сколько злобы было в его взгляде, когда он заговорил о Ефреме Георгиевиче.

Вечером, после ужина, когда Даня ушел к товарищу, я передала этот разговор обоим супругам.

— Не боюсь я его угроз, Таисия Константиновна! — равнодушно отозвался Ефрем Георгиевич.

— Он способен пырнуть ножом, этот Харитон! — озабоченно сказала Мария Кирилловна.

— А если поговорить с секретарем райкома? — предложила я. У меня не выходил из памяти взгляд Харитона.

— Говорили. Не мы — люди. Харитон открыто грозился. Вызывали его не раз, беседовали с ним. Куда только не вызывали! Все равно браконьерствует, — с досадой ответила Мария Кирилловна.

— Председатель колхоза говорит, что он только грозится. Так оно и есть! — сказал Пинегин. — Такие, что много бахвалятся, никогда не сделают. Поразительное дело! Харитон совершенно убежден, будто имеет моральное право «промышлять в тайге»… Было раз, он бросился на меня с топором: «Тебе казенного жалко, больше всех надо?» Хорошо, что двустволка с собой была. Так он поневоле сдался: лес сгрузил и топор отдал. А меня по этому поводу затаскали в милицию.

— Вас?!

— Именно меня! Пусть он вор, браконьер, но не угрожай оружием, составь акт, агитируй, убеждай…

— Самое время убеждать, когда он топором замахивается! — фыркнула я.

— Говорят, это дела не касается. Вот когда убьет лесника — тогда будет отвечать он.

— Весь район смотрит, чем дело у нас кончится, — задумчиво заговорила Мария Кирилловна, — супруги Пинегины смирятся или браконьер Чугунов. Пока все штрафами отделывается да душеспасительными беседами. А пример для колхозников? Они же видят, что всякие лесные да речные воры лучше их живут, доходов у них побольше, чем у честных колхозников. Уже актов на этого Харитона — целая стопа. Нигде не работает. Властей, говорит, над собой не могу переносить: душа не терпит. Что же его, браконьера, председателем колхоза ставить? Да и над тем, ох, сколько имеется начальства! Живут они, Харитон и Виринея Егоровна, как лесные бобры. От всех скрылись за семью запорами!