Раймон Кено - Суровая зима Страница 7

Он потряс племянника за плечи, совершив же сей ритуал, уселся в кресло с рюмочкой и затих.

Он слышал, как швейцарский кузен пытается заставить Шарля похвастаться подвигами. Как сенатор того же требует. Но это бурчание вовсе не мешало его раздумьям. В центре его сознания сейчас располагалось ухо. Маленькое, нежное, юное ушко. Цветок благоухающей прозрачной плоти! Хелена!

Хелена. Хелена.

Хелена.

Они гуляют по горной вершине. Сегодня рождество. Хелена объявила себя агностичкой. Месса — это очень красиво и способствует национальному единению, но в существовании Христа Хелена сомневается. Ее отец — алкоголик, воинствующий атеист. Они целуются. Язык Хелены — словно теплая мясистая зверушка, да еще влажная, как только что из ванны.

Он говорит ей: «Я люблю вас. Давайте пойдем ко мне». Нет, она не хочет идти к нему, он поторопился. Теперь и она говорит: «Я люблю вас». Это прекрасно, но неужели он так с ней и не переспит. Он смотрит на Хелену — какая она красивая! — и тут обнаруживает, что у нее есть ухо. Маленькое и прозрачное.

Хелена.

Все встали, чтобы перейти из гостиной в столовую. Бернар удержал брата за рукав:

— Все-таки пригласил швейцарца?

Сенатор ответил извиняющимся тоном:

— Пришлось.

Все принялись лопать. Адольф несколько удивлялся недостатком у Шарля воинского энтузиазма.

— Они хорошие солдаты, — робко заметил Шарль.

— Трусы они, — провозгласил сенатор. — Ты считаешь, что люди, сжигающие соборы и отрубающие руки детям, могут быть не трусами?

— Но все-таки они хорошие солдаты. С военной точки зрения, — промямлил Шарль.

Бернара данная беседа начинала забавлять. Он вмешался:

— Если фрицы трусы, кто ж тогда французы, которые не могут их разбить?

Все знали, что Бернар любит рискованные, даже скандальные высказывания, но тут он превзошел себя. Лиловое негодование забилось в адольфовых венах.

— Дядя прав, — довольно уверенно произнес Шарль. Военная медаль давала ему право так говорить, но лица гостей расквасились от негодования.

— Вас можно извинить, — снисходительно заключил Бернар, — только воевавший способен уважать противника.

Развивать тему он не стал. Гости же наконец отвлеклись от войны и политики, к радости Шарля. А если ее отошлют в Англию? Тогда — конец. Две ракушки присосались к килю, стоит волне оторвать одну, та утонет.

Хрупкая раковина ее уха трепетала в глубине его памяти.

Хелена. Хелена.

Хелена. Он будет все равно ее любить. А может быть, разлюбит. Но их встреча в мирное время — абсурд. Он презрительно усмехнулся.

К Бернару подходит Тереза. Он вежливо встает, придвигает ей стул, предлагает сесть.

— Вы не забыли мой совет? — спросила Тереза.

— А вы его давали?

— Насчет тех детишек.

— Ах да, благодарю вас. Я подарил им чудесные игрушки.

— Вы знакомы с их родителями?

— Конечно.

Недавно он провел целый вечер в компании старшей сестры Мадлены. Пил бенедиктин вместе с английскими офицерами и ее подружками. Дети резвились на груде игрушек. Все было целомудренно.

— У них нет родителей, — сообщил Бернар.

— Тогда как же вы с ними знакомы?

— Ладно, забудем о родителях. У меня есть для вас новость. Вам первой рассказываю. Скоро моя нога заживет и, возможно, меня отправят на фронт.

— А вы и рады? — спросила Тереза.

— Разумеется.

— А как же девушка в форме?

Он уставился на ее ухо, на три четверти прикрытое волосами, так что торчал лишь тоненький розовый ободок мочки.

— Не смотрите на меня так.

— Извиняюсь.

— Она больше не хочет вас видеть?

— Видеть-то хочет, а вот спать не желает.

— О, Бернар! — воскликнула Тереза. — Как грубо!

— Я ее люблю, — шепнул он Терезе. — Но через месяц любовь умрет, сгорит дотла. Бушует пожар, все, что встречается на его пути, он сжигает дотла. И стоят огромные сожженные леса, куда уже больше не вернутся птицы.

Как это красиво и грустно. Тереза вздохнула. Она чувствовала, как по ее телу бегут волны по направлению от уха к матке. Мадам Дюпланше обрушилась на них, как огромная стрекоза. Бернар встал и вежливо предложил ей свой стул. Потом извинился. Затем откланялся.

Тут же еще кто-то откланялся. Наконец все разошлись. Спальня Леамо-старшего. Тереза читает в постели.

Сенатор переодевается ко сну.

— Разузнала, что за дети? — интересуется он.

— Нет. Но, видимо, дети его фронтового товарища. Того убили, а Бернар теперь вроде как их опекун. Он мне еще кое-что рассказал.

— Что же?

— Собирается на фронт.

Сенатор задумался.

— Ему это пойдет на пользу. Сегодня он был несносен.

Тереза снова уткнулась в книгу. Сенатор полез под одеяло. Пододвинулся к ней.

— Отстань, — сказала Тереза.

XIII 

На следующее утро Леамо все никак не мог допить чашку кофе с молоком и толком намазать хлеб маслом.

— Месье опять нализался, — предположила наблюдавшая за ним Амелия. — Теперь все мозги в раскоряку.

— Отвяжись от меня, — рассеянно промычал Леамо. Голова у него была как раз бодрая, легкая и даже малость пустая. За обедом он ел так же неохотно как за завтраком.

— Вам бы, месье, слабительного, — посочувствовала Амелия.

— Да отвяжись, прошу тебя.

После обеда он нашел предлог навестить военную базу. Мог бы я повидать мисс Уидс? Это невозможно, вечером она возвращается в Англию на госпитальном пароходе «Забелия». Надолго? Вероятно, навсегда.

Леамо покидает базу. Он опустошен.

Опирается о столб. Спотыкается. Теперь бы ему действительно не помешала трость.

Машина мчится в порт. Первый пост. Пронесло. Второй пост. Леамо не пропускают. Ревет гудок. Винты вспенивают воду, взбивают ее как белок. Вот так уходят пароходы.

Теперь обратно в город. Автомобиль тормозит. Спасибо.

Когда Леамо добежал до края мола, «Забелия» уже проплывала между двумя дамбами. Он увидал только медленно удаляющуюся белую корму, словно призрак, шагающий по водам.

Хелена.

Хелена. Хелена.

Хелена.

Все кончено, пора домой (хорошо еще, что есть дом). Но тут является некая личность.

— Очень люблю провожать пароходы, — сообщает месье Фредерик.

И чего пристал. Шел бы себе.

— Этот караван, конечно, направляется в Саутгемптон? — поинтересовался месье Фредерик.

— В Плимут. А почему это вас интересует?

— Обожаю флот. Вы не смейтесь. Помните шутку: швейцарский адмирал?

— Дурацкий французский юмор.

Месье Фредерик весело рассмеялся.

Сознание Леамо было как никогда ясным.

— А знать какие пароходы прибывают вам тоже, небось, интересно?

— Очень, — заверил месье Фредерик.

— И что привозят?

— Несомненно, — ответил месье Фредерик. — Но я ведь нейтральный, вы можете сказать, что это не мое дело.

— А если были бы врагом, было бы ваше дело?

— Если я был бы врагом, то только не вам. Я помню нашу беседу.

— А-а!

— Вы что, больше так не думаете?

— А вы разве тоже считаете, что Германия должна решать судьбы Европы и мира?

Месье Фредерик промолчал.

— А ведь за англичанами еще должок — Жанна д'Арк, Наполеон.

— Я и сам не понимаю, как французы смогли стать союзниками тех, кто принес им столько зла.

— И обо мне, месье Фредерик, вы подумываете, как об агенте, способствующем сим великим планам.

Месье Фредерик вновь промолчал.

— Почему вы от меня утаили, что знакомы с моим кузеном Гейфером?

— Месье Леамо, — заговорил наконец месье Фредерик, — я уверен, что вы один из редких умных французов. Из тех, кто понял — только наш император и наш народ спасет Европу от английской, русской и желтой заразы. И от еврейской, разумеется. Я надеюсь, что мы вместе с вами, в меру своих скромных сил, будем участвовать в благородной миссии немецкой нации.

Чего Леамо не мог простить месье Фредерику, того что тот набился на приглашение, осквернил порог его дома и домашний очаг. Завтра он сходит на могилу жены.

XIV 

Назавтра пришло сообщение, что «Забелия» потоплена вблизи Гавра немецкой подводной лодкой. Писали, что большинство пассажиров спаслось. Леамо не сомневался, что Хелена в их числе. Он привык к бедствиям. Только бедствия и знал в жизни. Бывает, что из них выходишь живым и здоровым.

Хелена жива и здорова.

Это казалось ему очевидным: Хелена жива и здорова. Хелена!

Хелена. Хелена.

Хелена.

Все вокруг поносили немецкое варварство: мол, гады какие — потопили госпитальное судно. Леамо помалкивал: он считал, что нужно немало отваги, чтобы вблизи французских берегов потопить судно, охраняемое военными кораблями.

Сказавшись совсем больным вышестоящему начальству, Леамо после обеда был отпущен на все четыре стороны. До кладбища он доехал на трамвае. Остановился у могил англичан, прочитал названия полков. Дальше шли надгробья украшенные арабскими письменами. Совершая свою познавательную прогулку, он не торопился. Суровая зима. Деревья стояли голыми. Если что цвело, так лишь бумажные цветы, прицепленные к крестам.