Уильям Тревор - Утраченная твердь Страница 7

Когда они проезжали деревню под названием Гленви, мистер Лисон затормозил, чтобы пропустить двух переходивших дорогу старух. В знак благодарности те помахали руками. Отец неожиданно сказал:

— Герберт очень нам помог.

Хэйзел снова ничего не ответила. «Значит он был нужен Господу», так наверно Герберт Катчен утешал мать. «На все Божья воля».

— Как Эдди?

Естественно, ее сестра очень переживает. Это потрясение, ужасное потрясение для них всех.

— Но должна же быть причина.

Они попали в длинный ряд машин в узком проезде. Мистер Лисон ехал медленно. Он сказал:

— До того, как мы приедем домой, я должен рассказать тебе, что случилось с Милтоном.

— Бандиты? Неужели Милтон куда‑то впутался?

— Не надо называть их бандитами, Хэйзел. Не нужно присваивать им титул. Они того не стоят.

— Нужно же их как‑то называть.

— Это не они. У них не было причин этого делать.

Хэйзел знала до сих пор только то, что ее брат погиб, что его застрелил неизвестный преступник, пробравшийся в дом, когда Милтон был один; теперь она услышала, как Милтон утверждал, будто ему было видение сверхъестественной женщины. Она узнала, что он верил, будто разговаривал с духом католической святой, что ходил за информацией к католическому священнику, что начал проповедовать на улицах.

— Он говорил людям, то что им не нравилось? — предположила она, игнорируя потусторонний аспект информации.

— Мы держали его взаперти. Когда нужно было работать, я за ним следил. Гарфилд с ним не разговаривал.

— Вы держали его взаперти?

— Бедный Милтон был не в своем уме, Хэйзел. Иногда он приходил в себя, на пару недель, редко дольше. Потом опять начинал говорить о женщине в саду. Он собирался объехать все шесть провинций — читать о ней проповеди. Он сам говорил. Собирался останавливаться в каждом городе и рассказывать свою историю. Он приплел туда же несчастного Даджена МакДэви.

— Что значит держали взаперти?

— Иногда приходилось запирать его в спальне. Милтон не понимал, что делает, девочка. Пришлось продать велосипед. Но он все равно уходил. Несколько раз по субботам ему удавалось убежать. Мы с Гербертом привозили его обратно.

— О, Господи!

— Об этом невозможно было написать в письме. Не нужно винить нас за это. Твоя мать не хотела, чтобы мы писали. Я спросил однажды «Что сказать Хэйзел?», она ответила «Ничего», так оно и вышло.

— Милтон сошел с ума, и никто мне ничего не сказал?

— Так вышло, Хэйзел. Бедный Милтон.

Хэйзел с трудом привела в порядок разбегающиеся мысли. Картина склавывалась из ключей, которыми запирались двери, родителей, для которых двое оставшихся детей превратились в неподъемную ношу — Стюарт с рождения был безнадежным имбецилом, Милтон стал заговариваться. «Милтона убили,» — сказала она мужу после телефонного разговора — в ужасе и уверенная, что Милтон впутался туда же, куда и Гарфилд и не без помощи Гарфилда. И даже сейчас это предположение было еще живо.

Они выехали из проезда, миновали Крэйгавон. Затем снова свернули на узкую дорогу. Дома, поймала себя Хэйзел на мысли, когда стала узнавать знакомые пейзажи; ностальгические воспоминания выглядели чужеродно среди гораздо менее спокойных раздумий. И все же, несмотря на причину визита, несмотря на всю эту ужасную мешанину, ее радовало это путешествие, ей хотелось растянуть время, закрыть глаза и заставить себя поверить в то, что ей действительно приятно возвращаться в мир, которому она когда‑то принадлежала. Скоро они приедут в Драмфин, потом на перекресток Андерсона. Они минуют «Качулаин — Инн» и, не доезжая до деревни, свернут налево. Все было ей знакомо: каждый дом и коттедж, ворота и деревья, отцовские сады.

— Будь помягче с матерью, — сказал он. — Она все время плачет.

— Кто стрелял в Милтона?

— Некого даже заподозрить. Это сильнее всего ее угнетает.

Хэйзел ничего не ответила, но когда отец заговорил снова, перебила:

— А что полиция?

— Финмот делает все, что может.

Машина проехала дом Киссэйнов, розовый и респектабельный, с каменными дельфинами в маленьком палисаднике. Следом появился разрушенный хлев в середине поля Малони — три стены коровника еще стояли, четвертая рухнула, полусгнившая крыша была в пятнах мягкой ржавчины. Потом потянулись сады и просмоленные ворота, через который был виден протекавший внизу ручей.

Отец повернул машину и въехал во двор. Одна из собак залаяла, прыгая взад — вперед и виляя хвостом — как всегда, когда возвращалась машина.

— Ну вот, — с усилием произнес мистер Лисон. — Узнаешь старые места?

В кухне они обнялись с матерью. Мать совсем высохла: круги под глазами, щеки ввалились так, что кожа обтягивала кости. Она схватила Хэйзел за руку и вщепилась в нее изо всех сил, словно прося зашиты. Мистер Лисон отнес наверх чемодан.

— Садись, — высвободив руки, Хэйзел вытащила из‑за стола стул и мягко опустила туда мать. Из противоположного угла кухни во весь рот улыбался брат.

— Ох, Стюарт!

Она поцеловала его, обнимая неуклюжее тело. На его большом лбу уже появились прыщики, короткие жесткие волосы укололи ее в шею.

— Мы должны были предвидеть, — прошептала миссис Лисон. — Мы должны были знать.

— Вы не могли знать. Это невозможно.

— Ему просто что‑то приснилось. Все из‑за этого.

Хэйзел помнила сны, которые видела в возрасте Милтона, полусны, потому что часто это было почти наяву — закрыть глаза, и смотреть, как тебе улыбается Мик Джаггер, слушать U2 или The Damage. Однажды меня обнял Пол Хоган, хихикая призналась как‑то Эдди. Потом начинаются свидания, и все меняется.

— Но как он узнал про эту святую? — зашептала снова мать. — Где он взял ее имя?

Хэйзел не знала. Как‑то это запало ему в голову, сказала она себе, но не стала говорить вслух. Несмотря на все разговоры, мать не хотела об этом думать. Может матери легче верить в то, что ее сын был не в себе, а может наоборот — тяжелее. Ничего невозможно было понять ни по ее голосу, ни по лицу.

— Не бери на себя эту тяжесть. — взмолилась Хэйзел, — будет только хуже.

Чуть позже в кухню зашли Эдди и Герберт Катчен. Эдди заварила чай и выложила на тарелку печенье. Герберт Катчен был очень серьезен, Эдди подавлена. Хэйзел чувствовала, что оба, как и отец, больше всего волнуются за мать. Волнение за мать стало для них практической стороной их общего горя, способом спрятаться от него, отвлекающим маневром — единственным, который был им позволен. Не обращая внимания на общее настроение, Стюарт потянулся за печеньем, усыпанным розовой пастилой, его пухлые пальцы с обгрызенными ногтями выглядели чужеродно и уродливо.

— У него будут самые лучшие похороны, какие только можно, — пообещал Герберт Катчен.

Гарфилд стоял в стороне от всех, черный галстук был на месте, черные туфли тоже — взамен полувоенных башмаков, которые он всегда носил. Хэйзел подняла на него глаза, взгляд прошел над открытой могилой, и вдруг она все поняла. Ни о чем не подозревая, она поздоровалась с ним час назад, когда они еще были в отцовском доме; в церкви они стояли рядом; она смотрела, как он выходит вперед, чтобы взять гроб. Теперь, на мрачном церковном дворе, его образ высветился совсем по — другому. Позор искуплен, молчаливо соглашалось молчание.

— Я смогу обуздать свои помыслы, — провозглашал Герберт Катчен, его голос, чуть севший после только что выполненных воскресных обязанностей никогда больше не прозвучит в задней комнате сельского дома. — Поелику на все воля Всемогущего Господа.

На гроб посыпались комья земли.

— Отец наш Небесный, — декламировал Герберт Катчен, и Хэйзел видела, как губы Гарфилда шевелятся в унисон с губами Эдди и с родительскими. Стюарт тоже был здесь, и опять издавал какие‑то звуки. Миссис Лисон держала у лица платок и стояла, крепко прижавшись к мужу; неожиданно выглянуло солнце. — И прости нам наши прегрешения. — Гарфилд повторил губами и эти слова тоже.

С горьким спокойствием Хэйзел расставляла факты по своим местам. Милтону сказали не делать этого. Ему сказали, и сам Гарфилд подтвердил, что в пятнадцать лет бывают какие угодно фантазии. Ему сказали, что говорить о католической святой — значит, подтверждать католические выдумки о том, что их идолы могут двигаться. Но несмотря на все произнесенные слова, Милтон не подчинился. «Ваши тела — вместилища греха,» — в полной уверенности провозглашал когда‑то дядюшка Лисонов Уилли. Возвышаясь над плачущими людьми, его фигура не выражала сейчас ни единой эмоции.

— Аминь, — воскликнул Герберт Катчен, плакальщики повторили, и миссис Лисон зарыдала в голос. Хэйзел подошла к ней ближе, с другой стороны Эдди, чтобы поддержать мать под руки взамен отошедшего отца. Все они знают, бежали мысли в голове Хэйзел, и отец, и мать, и Эдди, и Герберт Катчен. Знают в каждом доме этого графства, точно знают в Белфасте, во всех барах и клубах, где репутация крутого парня Гарфилда подтвердилась и укрепилась.