Мария Галина - Курортная зона Страница 7

И вспыхивает магний, и пенится шампанское, и смеется юный красавец с походкой жиголо и бархатными ресницами…

Ах, нету и там Генриетты Мулярчик, а витает она в той жестокой стране, где есть лишь туманная глубина зеркала, в которую страшно заглянуть, и шляпка с ленточкой, купленная на распродаже, и масляные глаза поэта Добролюбова, которые смотрят не на нее.

Но уже несет ее на своих спасительных волнах бессолевая диета, благоухая черным кофе без сахара и твердым сыром, и выбросит ее на благословенный берег — лазурный берег, где белые яхты качаются в заливе, и бьется о борта их зеленая вода, и соленый ветер нежно треплет твои волосы, не спрашивая, сколько тебе лет и много ли ты весишь, и уже стремительно несется к берегу легкий катер, и юный капитан в белом блейзере стоит на полубаке, и на лице у него мука ожидания постепенно сменяется восторгом, и легко взбежит по трапу стройная красавица, которая знать ничего не знает о старческих пигментых пятнах…

Всходит красная луна над морем, и сгорают в небе метеориты, и цикады трепещут в населенной ночи, и плывет во тьме Генриетта Мулярчик со слабой улыбкой на невидимом лице.

— Ты что это, — в ужасе спрашивает Ленка, — с ума сошла?

Лидочка широким жестом вываливает на стол копченую курицу со стройными, загорелыми ногами, брынзу со слезой, румяные девственно-пушистые персики и белый теплый хлеб.

— Хватит с меня! — при этом приговаривает она. — Я не живу! Я даже не существую! Погляди, что у меня в холодильнике! У меня в холодильнике только свет!

— Так я и думала! — говорит Ленка. — Ты просто не выдержала! Сдалась! Бежишь от трудностей! Тебе надо, чтобы ни вот на столько усилий, чтобы все само собой шло! Ты хочешь сама собой, спонтанно похудеть на десять килограмм!

— Ну и что? — холодно отвечает Лидочка. — Это нормально. Это так по-человечески.

— Человек тем и отличается от животного, что может идти против своей природы, — назидательно говорит Ленка. — Жрать хочет, а терпит… Давится желудочным соком. Вон, посмотри на Генриетту Мулярчик! Какая сила духа! Три недели! Сорок шестой размер! Где складка на животе? Где пигментные пятна?

— Допрыгалась твоя Генриетта Мулярчик! — замогильным голосом произнесла Людочка. — Доигралась!

— Господи! — ужасается Ленка. — Да что с ней стряслось?

— А то… насильник в лифте напал на твою Мулярчик!

— Да ты что?

— И очень просто! Она идет, затянулась на радостях, стройная, задом крутит, со спины и сорока не дашь. Вот он и как прыгнет! Она в кабинку, он — за ней! Рот ей, значит, зажал, а другой лапой поганой по груди шарит!

— Вот это да! А она что?

— А что? Она от страха ему челюсть свою вставную в ладонь и выплюнула. Он заорал нечеловеческим голосом и убежал. А Генриетта плачет. Челюсть, говорит, жалко. Он ее чисто машинально с собой унес.

— Того ли она хотела? — опечалилась Ленка.

— Как знать, — говорит Лидочка. — Как знать. Если ты принимаешь решение, принимай и последствия. Это, милая моя, и есть настоящее мужество. Ладно, садись, пока кофе не остыл. Тебе со сливками?

— Валяй, — говорит Ленка. — И с сахаром.

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

— Передайте доктору Сокольской, что я могу уступить ей своего первого жениха, — небрежно говорит Генриетта Мулярчик Ленкиной маме, — я уже вышла замуж в этом месяце.

Генриетта Мулярчик — писательница. То есть, настоящая писательница, потому что она периодически звонит, причем обязательно из гостей, в какие-то газеты (то ли «Вечерний Юг», то ли «Утренняя Одесса», Ленка точно не помнит) и обязательно начинает так: «Здравствуйте, с вами говорит ваш автор». Генриетта любит рекламу. Что совершенно естественно для зрелой кокетливой женщины семидесяти лет.

Вообще-то, доктору Сокольской лишний жених, может, и не помешал бы, но пока у нее и так хватает неприятностей с детьми и внуками.

— Ну, я пошла, — говорит социально отомщенная Генриетта, — а то мой Веничка не любит, когда я надолго оставляю его одного.

— Помню, я тоже была молодой, — задумчиво говорит Ленкина мама, — куда все делось… Лена, ты идешь с нами? Или так и будешь сидеть дома до седых волос?

Они идут к Губерманам. Ленка бы с удовольствием досидела дома до седых волос — она набрела в психиатрическом справочнике на красивое слово «аутизм» и решила, что это относится как раз к ней. Еще там было что-то про астенический синдром, но эта золотая жила, как понимает Ленка, уже исчерпана.

Впрочем спокойно досидеть до седых волос Ленке не удается. Сначала звонит знакомый психиатр и жалуется на своего пациента, потом — пациент этого психиатра и жалуется на врача — ну, с этими Ленка быстро разделывается, но потом звонит поэт Добролюбов, у которого что-то там не ладится с новым романом. То ли он пытается скрестить в нем христианство с исламом, то ли иудаизм с индуизмом — никому в мире это пока не удавалось, поэту Добролюбову тоже не удается. Он уже сократил роман до размеров повести и теперь пытается придать произведению дополнительную выразительность.

— Слушай, — говорит он, — как называются собаки с такими длинными мордами, голые, знаешь?

— Таксы?

— Нет, — досадливо отвечает поэт Добролюбов, — про такс я и сам знаю. Ну знаешь, у них еще глаза раскосые, как у лысых китайцев…

— Бультерьер, может?

— Во! Буль! Как ты думаешь, ему ошейник может морду натереть?

— Может, если хозяин придурок, — говорит Ленка. — А зачем тебе буль?

— В повесть вставить. Ты понимаешь, там у меня должна действовать собака как персонификация темных сил. Мировое зло, понимаешь? Мой тесть приводит ее домой, и тут же у всех начинаются жуткие неприятности.

— Слушай, — говорит Ленка, — оставил бы ты собаку в покое. Почему вы все пишете о том, чего не знаете?

Поэт Добролюбов обижается. Но не смертельно, потому что переключается на полный, но сумбурный анализ политической ситуации в северном полушарии.

В конце концов он выдыхается, и Ленка вновь берется за психиатрический справочник.

Поначалу читать его было увлекательно, но на восьмом синдроме Ленка с ужасом обнаруживает, что у нее нет ни одного здорового знакомого. Она уже нашла типичный пример дисморфофобии, два отличных маниакально-депрессивных психоза и несколько ярких случаев копролалии. А уж о мании величия и говорить нечего, — думает Ленка, лихорадочно перебирая своих друзей-приятелей. Да что там друзья — с дальними знакомыми тоже далеко не все в порядке — вот двоюродную кузину Норочку пришлось лечить от депрессии и комплекса неполноценности, после того как их проездом из Парижа в Мелитополь навестила американская тетя-миллионерша. А Белозерская-Члек, потомственная дворянка в первом поколении, уже лет десять держит свою маму в сумасшедшем доме и так и говорит про нее: «Эта сумасшедшая психопатка».

Родители вернулись из гостей рано. Они уже достигли того золотого возраста, когда люди начинают понимать, что всюду хорошо, а дома лучше, хотя эта нехитрая истина вбивается в головы чуть не с самого рождения.

— Читаешь? Хорошо, — одобрительно говорит Ленкин папа. — И чем же ты больна?

— Всем, по-моему, — Ленка загибает пальцы и начинает перечислять страдания в алфавитном порядке.

— Типичный синдром третьего курса, — говорит папа, — ничего, пройдет.

— А у нас в роду были сумасшедшие? — интересуется Ленка.

— Сколько угодно, — с гордостью говорит папа, — это по линии Срулевичей. Все Бромштромы отличались хорошим цветом лица, а все Срулевичи были сумасшедшими. Да вот хотя бы тетя твоя — она к телефону в коммуналке там, знаешь, на стенке такие телефоны — выходила с папиросой в зубах, но голая. Прекрасный математик была, кстати. Доктор наук. Ты, похоже, в нее удалась. Больше-то у нас в роду ни у кого математических способностей нет.

— Ну, у мамы есть, — защищается Ленка.

— Ты про маму не говори, — почему-то вдруг обиделся папа, — у нее дедушка под себя чистый лист бумаги подкладывал, когда садился — заразиться боялся.

— Чем заразиться? — с интересом спрашивает Ленка.

— Туберкулезом.

— Все ты, Муня, выдумываешь, — в свою очередь обиделась мама. — Не бумагу, а газету. И не туберкулезом, а холерой.

— И где была холера, — ядовито осведомляется папа, — в Мелитополе?

— Нет, в Индии. Но у них в институте работал индус. Или нет, то был китаец. И уже не в Мелитополе, а в Красноярске. Это когда бабушка на тифозную вошь села.

— Так что у тебя есть все шансы, Лена, — бодро говорит папа, — выше голову!

— Вы меня совсем запутали, — устало говорит Ленка. Она уже несколько одурела от этого болезненного бреда и теперь пытается выяснить, чем же, все-таки, у Губерманов кормили. Но папу уже трудно остановить.

— Из всех Срулевичей, — задумчиво говорит он, — нормальный только молодой Срулевич. Хорошей мальчик, кстати. И как раз немногим старше тебя, Лена.