Евгения Кайдалова - Ребенок Страница 7

– И тебе удалось списать?! У нас одного выгнали за шпаргалку.

– Так шпаргалка без ловкости рук ничего не стоит. Уметь надо – знать know how!

В то время я, конечно же, не знала, что студента, списывающего со шпаргалки, видно всегда, а попадется он или нет, зависит от доброй воли преподавателя. Мое уважение к Антону приобрело романтически-криминальный крен: точно так же я оценила бы ловкость обаяшки бандита, обчистившего банк.

После этого мы несколько минут катились по рельсам молча. Я молчала оттого, что было упоительно-приятно находиться в такой близости от человека старше себя, больше себя, опытнее и искуснее себя; не хотелось разрушать это чувство разговором.

Поезд сейчас проезжал единственный открытый участок трассы – мост над Москвой-рекой. Зрелище было жутковатое: из обоих окон не видно никакой опоры, кроме воды. К счастью, я это видела не в первый раз.

– Страшно? – спросил Антон.

Я не могла не подыграть ему:

– Очень!

– А я, между прочим, могу раскачать вагон…

Уже знакомым мне движением Антон стал переносить тяжесть тела с одной ноги на другую, как если бы действительно задался целью столкнуть вагон с рельсов. И как бы смешно это ни было, мне действительно стало страшно, словно я, как ребенок, свято поверила в правдивость игры. Я с визгом вцепилась в Антона, прижимаясь уже по-настоящему.

– Ты что?! Перестань! Ну пожалуйста, не надо!!!

Он перестал «раскачивать» вагон и с довольной ухмылкой положил сцепленные в замок руки мне на плечи, так что голова оказалась словно в петле.

– Слушай, где ты живешь в ДСВ? – спросил он тихо.

Я ответила. Было бы невыносимо думать, что эта игра – не для меня. В детстве я обожала прятки и всему на свете предпочитала те секунды, когда дрожишь от возбуждения, сидя в засаде, не смеешь поднять головы и, холодея, слышишь прямо перед твоим укрытием шаги водящего…

…Вагон снова провалился в подземную черноту, а минуту спустя замелькали белые колонны станции…

– Инна, выходим, не тормози!

Антон буквально выдернул меня за руку из вагона, куда уже начали заходить пассажиры. Это была его станция – «Университет», я должна была сойти на следующей. Антон поправил на мне перекосившуюся в давке кофточку, развел в обе стороны растрепанные волосы, так чтобы они не закрывали лоб.

– Значит, дальше нам не по пути? – спросил он, проводя пальцами по моей щеке. – А что тебе делать в твоем ДСВ? Пошли со мной?

Я вздрогнула и посмотрела на Антона так, как если бы не видела до сих пор. Он хочет повести меня за собой…

Наверное, согласие следовать за Мужчиной повсюду было написано у меня на лице, потому что Антон без лишних разговоров взял меня за руку и повел к выходу из метро.

Я впервые в жизни подходила к зданию МГУ на Воробьевых горах с его центрального входа, который засасывал всю многотысячную армию спешащих на лекции студентов и преподавателей. До сего момента я многократно видела университет на открытках или живьем – издали, привычно восхищалась его скалоподобными формами, но только сейчас, вступая через турникет в его бездонное чрево, я поняла, куда я на самом деле попала.

Это место помпезно именовали храмом науки… Нет, здесь не просто храм, а какая-то квинтэссенция всех известных человечеству соборов, базилик, святилищ. Подходишь и видишь готические, вознесенные в небо формы; окидываешь взглядом – он расплывается до треугольника египетской пирамиды, а вход стерегут два огромных бронзовых сфинкса – мужчина и женщина, – слуги науки с непроницаемо-вдохновенными лицами. Проходишь через турникеты и чуть дальше – в круглый холл, а там перед тобой уже античная колоннада. Между колоннами, как статуи богов, высятся стенды с газетами, и каждая говорит голосом одной из бесчисленных ныне в стране партий.

– Это наш «Гайд-парк», – прокомментировал Антон, не замедляя шага.

Мы прошли немного вперед и оказались возле Места Поклонения Книгам. На темном дереве лотков – огромные пестрые развалы; каждую обложку хочется немедленно распахнуть, каждую страницу хотя бы наискосок вспахать нетерпеливым взглядом. Берн, Фромм, Ницше, Рерих, Блаватская… А с другого полюса – Шаламов, Довлатов, Веллер, Бродский и бессмертный пассажир электрички «Москва – Петушки»… И прямо посредине, словно живое сердце всего книжного бума, тоненькая книжица с херувимами и рокерами на обложке – либретто рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда».

С кружащейся головой я оторвалась от лотка и прошла за Антоном еще шагов двадцать вперед – к лифтовому холлу. Здесь происходило такое же светопреставление, как в общежитии, но мне стало не по себе, когда я увидела количество этажей на табло – 33! И ведь это не предел, как сказал Антон, просто дальше не ходят лифты…

Я ощутила резкий приступ тошноты – кабина взмыла вверх, как самолет с вертикальным взлетом. Я непроизвольно схватила Антона за руку, он засмеялся и успокаивающе пожал мои пальцы. Мы вышли на шестнадцатом этаже и устремились в лабиринт коридоров, как на бой с непременно обитающим там Минотавром.

Антон оставил меня в небольшом холле – рассматривать выставленные за стеклом образцы минералов – и ушел договариваться с преподавателем о пересдаче; оказывается, за ним до сих пор числился хвост. Я прильнула к окну, и открывшийся вид открыл мне одну простую истину: Москва – моя! Моя со всеми кремлевскими звонницами, сталинскими высотками, зеленым ломтем Воробьевых гор и похожим на упавшие летающие тарелки спортивным комплексом Лужников. Моя до самых отдаленных окраин, смазанных серо-фиолетовой дымкой. Моя, пока я гляжу на нее из окон ее университета.

Теперь я знала, что такое любовь с первого взгляда – это было то чувство, что я испытала, впервые попав в МГУ. Все было в нем, и он был всем: святилищем, суетным человеческим муравейником, теплым домом. Одни его обитатели в накрахмаленных сорочках и с крахмалом мела на пиджаках выходят из лекционных аудиторий, а другие в домашних тапках и тренировочных штанах с пузырями на коленях идут из примыкающих к центральному корпусу общежитий в кинозал. Одни гуляют по его лабиринтам в обнимку, не замечая никого, кроме себя самих, другие вышагивают, выпятив лацканы пиджаков и рассуждая о кафедральных бурях и скорых сдвигах земной коры. Одни выходят из парикмахерской со свежей прической, а другие купаются в бассейне, от которого даже в холл проникает дуновение хлорки. А осенью эти обитатели потянутся через закрытые сейчас решеткой проходы в университетский Дом культуры, сядут в бархатные бордовые кресла и будут слушать концерт Театра старинной музыки, или смотреть выступление рок-балета, или улюлюкать, приветствуя участников КВН. Они пойдут на экскурсию по старой Москве, организованную Клубом ученых, поедут нырять с аквалангом в Крым, будут учить немецкий на лесной поляне, как дерзко заявляет начертанное фломастерами объявление…

Один дом. Одна семья. Одна жизнь. Жизнь во всей ее полноте: с наукой и любовью, высоким искусством и простыми человеческими радостями, спортом и книжной пылью, поездками по городам и весям и многолетним корпением за письменным столом. Юность, зрелость и старость с радостью раскрыли здесь друг другу объятия, и весь университет насквозь пронизан духом творческого цветения. Открываешь тяжелые двери – и в прохладе невообразимо толстых стен ты становишься частью теплой и доброй вселенной, которая готова вскружить тебе голову, напитать и ум и сердце и вознести к самому шпилю в вихре славы или просто оставить в одухотворенном человеческом хороводе. Я раскинула руки, готовясь вот-вот закружиться на высоте шестнадцатого этажа, на самой вершине Воробьевых гор.

Это мой дом, моя семья и моя судьба. Мне предстоит учиться в другом корпусе – старом историческом здании университета в самом центре Москвы, но тем не менее я буду жить с домом-святилищем и домом-муравейником одной жизнью. Мне будут принадлежать все сокровища науки, вся красота искусства, вся радость общения с людьми и все бескрайне далекие перспективы, на которые открывается вид с Воробьевых гор.

Антон вернулся – и мы упали обратно на лифте (в первую секунду пол буквально вырвался у меня из-под ног). Затем я опять вприпрыжку бежала по бесконечным переходам, окончательно теряя ориентацию, полувися у Антона на руке и взахлеб рассказывая о том потрясающем виде на Москву, что мне открылся из университетских окон. Через пару минут я запросила пощады – мой спутник шагал чересчур размашисто.

– А мы уже пришли, – заверил Антон, уводя меня по ступеням куда-то вниз, прямо в сладкое облако запахов еды.

Я не помню, что мы тогда ели, но мне эта еда показалась нектаром и амброзией, а Антон охарактеризовал ее как «обычное черт-те что». Десерт же, на мой взгляд, был слишком хорош даже для небожителей: корзиночки из песочного теста с начинкой из джема и стоящих горкой взбитых белков. Я снимала вершину горки губами и таяла от счастья быстрее, чем облачно-белая масса у меня во рту.