Джеймс Риз - Книга теней Страница 7

ГЛАВА 2Перонетта Годильон

Однажды, вскоре после моего «восхождения» к высотам школы второй ступени – а если быть точной, то 21 июля, – я сидела на каменной скамье в тени раскидистого каштана, почитывая один из тех недозволенных романов, которые нам и раскрывать-то запрещалось (насколько мне помнится, то был «Монах», сочинение Мэтью Льюиса, – чрезвычайная греховность сей книги удивляла и развлекала меня), когда одна из воспитанниц неслышно подошла ко мне сзади и страшно испугала меня – до того, что я сильно вздрогнула, когда та спросила, что за книгу я читаю.

Роман выскользнул у меня из рук. Сердце заколотилось так, что едва не выпрыгнуло из груди. Вскочив, я обернулась и, немного придя в себя, проговорила: «И напугала же ты меня». Затем, подняв книгу, показала надпись на корешке. Девушка равнодушно кивнула и пожала плечами. Она явно ничего не слышала об этой книге и не стала приставать с расспросами.

Девушку звали Перонеттою. Перонетта Годильон. Я сразу в нее влюбилась. Мои отношения с нею, длившиеся лишь несколько коротких недель, едва не стоили мне жизни.

Она была красива – прелестна и миниатюрна, словно куколка. У нее были смуглая кожа и длинные волосы – черные как вороново крыло. И она тщательнейшим образом заплетала их в идеальную косу – гладкую и гибкую, словно хлыст. Но даже не это отличало Перонетту от прочих воспитанниц. В ней чувствовалось неизъяснимое нечто, какой-то внутренний стержень. Одних это привлекало, других выводило из себя – но никто не мог оставаться равнодушным к маленькой Перонетте Годильон.

Та появилась в монастыре всего дня за два до нашей встречи. Помнится, я сочла странным, что новая воспитанница приехала в начале каникул. Похоже, это было связано с какими-то «семейными обстоятельствами», побудившими родню отдать девушку под надзор тетки.

– А кто твоя тетушка? – спросила я.

– Моя тетушка, – отвечала она замявшись, – мать Мария-дез-Анжес… Правда, раньше при мне ее так никогда не называли, так что к этому имени мне еще предстоит привыкнуть.

До этого времени я наивно полагала, что у матери-настоятельницы нет никаких родственников. Да и вообще мне казалось, что для каждой монахини – невесты Христовой – узы, соединяющие с Ним, являются единственным, что связывает их с кем-либо на всем белом свете. Но то обстоятельство, что в жилах Перонетты и матери Марии-дез-Анжес течет одна кровь, показалось мне… как бы получше выразить мысль… естественным , ибо разве не были они обе так не похожи на всех остальных?

В первый же день нашего знакомства мы потихоньку удрали из монастыря, воспользовавшись временем, которое отводилось для самостоятельных занятий. (Предложение исходило от Перонетты. Раньше за мною такого не водилось: ослушания я себе все же не позволяла.) Гуляя, мы добрались до самых дальних мест. Когда зазвонил Ангелус и я было кинулась бежать на его зов, чтобы успеть в церковь, Перонетта схватила меня за плечо и, пристально посмотрен мне прямо в глаза, произнесла:

– Мы ничего не слышали.

– Но ведь нам попадет, – возразила я. – Нам придется мыть тарелки целую неделю.

– Не придется. Ты не забыла, кто я? – ответила Перонетта. – А ну-ка скажи вслух!

– Ты Перонетта, – проговорила я.

– Дальше, – потребовала она, – продолжай.

– Племянница матери Марии-дез-Анжес.

Перонетта взяла мою руку в свою, и мы продолжили нашу прогулку.

Я находилась в каком-то нервном возбуждении и болтала без умолку. Помнится, я говорила ей латинские названия всего, что мы видели, живого и неживого. Наконец, после того как я невнятно пролепетала названия тонкого, лишенного коры дерева и разновидности грибов, густо облепивших его обнаженные корни, Перонетта выпустила мою руку и, обратившись ко мне, произнесла:

– Ах, милая! Ну признайся же, что ты строишь из себя такую зануду оттого, что ужасно нервничаешь.

Я призналась, что так и есть.

– Arrete![5] Волноваться не нужно. А если станешь опять занудствовать, я закую тебя в кандалы. – Она сделала жест рукой. Мне показалось, что я вот-вот разревусь. Она засмеялась и, вы не поверите, дала мне пощечину: быстрый шлепок рукой по щеке, легкий и жалящий, от которого остались боль и взволнованность. Я почувствовала, как щека вспыхнула горячим румянцем, кровь застучала в висках. Приложила к щеке ладонь и не отпускала, пока не почувствовала, что кожа немного остыла. Поморгала, чтобы осушить слезы и вновь обрести способность видеть. Пожалуй, я никогда не казалась себе такой веселой, бодрой… такой живой.

Перонетта вскоре опять завладела моею рукой, и мы пошли дальше, к морю, сквозь рощу, петляя меж стволов высоких деревьев. Сперва я почувствовала морской запах, затем расслышала шум волн, разбивающихся о прибрежные камни. Внезапно лес кончился, и мы оказались стоящими на вершине песчаной дюны; крутой спуск вел к пляжу, начинаясь прямо у наших ног. Я последовала примеру Перонетты и съехала по песчаному склону. Мы сделали это по-крабьи, на собственных ягодицах. У меня прямо дух захватило от подобного озорства. Мы подбежали к воде. Перонетта пошла дальше по скользким, покрытым тиной камням, огромным глыбам, вывороченным прибоем. Я следовала за ней. Наконец она вскарабкалась на самый большой камень, сняла туфли и кивком головы предложила мне сделать то же самое. Она явно не придавала этому большого значения, не то что я, стыдившаяся своих ног не меньше, чем остального тела. Мне казалось, я никогда не смогу снять обувь при посторонних. Я была в этом уверена. Но все-таки сняла. И вновь почувствовала, что Перонетта имеет надо мной какую-то власть. За то, что Перонетта помогла мне понять, что это можно сделать безбоязненно, я буду век ей благодарна, несмотря на все, что случилось после. Ей было нипочем оголить лодыжки не только передо мною, но и вообще «перед Богом и людьми». Ах, какой крик подняли бы сестры-монахини!

Мы долго сидели на камне, щурясь на высоко стоявшее солнце, овеваемые соленым, благоухающим ветром, пахнущим морем. Был отлив, и воды не было видно. Мне вспомнилось, что Мария-Эдита часто рассказывала, как далеко уходит море в здешних местах, и как затем мощная приливная волна несется к берегу с быстротой скачущей лошади, и что каждое лето здесь тонут один-два застигнутых приливом врасплох проезжих путника, зашедших слишком далеко на обнажившуюся отмель позагорать на солнце или пособирать морские раковины.

И вдруг Перонетта заговорила о своей семье. Отец ее был бретонец; ее мать, приходившаяся сестрой настоятельнице Марии-дез-Анжес – чье настоящее имя так и осталось мне неизвестным, – происходила из богатого нормандского рода.

– Мы богаты, – рассказывала Перонетта. – Жутко богаты… Да что толку, деньги не могут помочь.

Я не дерзнула спросить, что она имеет в виду, и промолчала, продолжая слушать. И неожиданно все предстало передо мною совсем в ином свете – и позолоченная маленькая скамеечка настоятельницы с вырезанными сценами из жизни святых, которую я видела в ее покоях, и ее шелковая ночная рубашка с вышитыми на ней крестами, святыми Сердцами Иисусовыми и гвоздями, которыми Он был распят. И, разумеется, множество книг, привезенных из Лондона и Парижа, и присылаемые из Мадрида сигарки.

– Моя тетя и я беженцы, – заявила вдруг Перонетта, – беженцы, нашедшие пристанище в монастыре. – И в ответ на мой недоуменный вопрос спросила сама: – Ты думаешь, мать Мария-дез-Анжес родилась, чтобы стать настоятельницей? Вовсе нет. – И моя новая подруга рассказала о таких вещах, о которых я и понятия не имела, хотя и произошли они уже в пору моего пребывания в С***. Конечно, я помнила какую-то суматоху, связанную с приездом несколько лет назад новой матери-настоятельницы, однако… – Моей тетушке, – поведала Перонетта, – предстояло войти в одну из лучших семей Ирландии. Все было давно решено. Старший сын, наследник всего состояния знатного рода из графства Керри (не помню, как звали его самого), огромное имение в горах неподалеку от Кахиркивина, там очень красиво. Тебе не случалось бывать в тех краях?

Я отвечала, что нет. Перонетта пожала плечами.

– Казалось, все идет как надо: ее ждало поместье, она строила планы на будущее, и уже рассылались приглашения на свадьбу, и… и вдруг события стали развиваться так, что все озаботились тем, как бы чего не дошло до моих слишком юных ушей, как бы все от меня скрыть. Увы, это им удалось. Но кое-что я тем не менее знаю: помолвку расторгли. Жених отбыл в Лондон, а тетушку послали сюда. Тот самый наш родственник, который упрятал сюда меня, купил ей нынешнее место…

– Купил? – переспросила я.

– В сущности, да, – ответила Перонетта. – А в результате, через вмешательство епископа, тетушка, то есть вторая ее ипостась, новоиспеченная мать Мария-дез-Анжес, получила бразды правления в этом монастыре… И ты не знала всего этого? – осведомилась Перонетта недоверчиво. – Разве подробности этой истории не вырезаны, словно на двух камеях, на каждом из твердых и жестких глаз этой жуткой сестры Клер? Ведь именно она была отодвинута в сторону силой интриг и денег.