Габриэль Гарсиа Маркес - Сто лет одиночества Страница 7

Сначала малыш Аурелиано понял только то, что брат подвергает себя немыслимо страшным испытаниям и неизвестно ради какого удовольствия. Но мало-помалу он заражался волнениями Хосе Аркадио. Его стали интересовать мельчайшие подробности, он научился испытывать мучительное томление и минуты блаженства, ощущал страх и счастье. Аурелиано ждал брата до рассвета, вертясь в одиночку на кровати, как на раскаленных углях, а затем они разговаривали, не смыкая глаз, до того часа, когда уже пора вставать, а потому днем их постоянно одолевала сонливость, оба испытывали одинаковое презрение к алхимии и отцовской премудрости и искали уединения. «Бродят как очумелые, — говорила Урсула. — У мальчишек глисты, не иначе». Она приготовила тошнотворный чай из резаной пижмы, который они оба выпили с неожиданным мужеством, а позже в одно и то же время садились на горшки по одиннадцать раз на день, вытаскивали из кала розоватых червей и показывали всем с превеликой радостью, ибо таким образом удавалось обхитрить Урсулу, которую озадачивал их упадок сил и отсутствующий взгляд. Аурелиано уже не только многое понимал, но и пытался вжиться в ощущения брата. Однажды, когда тот подробно объяснял ему механику любви, он его прервал вопросом: «А самому тебе как?» Хосе Аркадио не задумываясь ответил:

— Как во время землетрясения.

В один из четвергов января около двух часов ночи родилась Амаранта. До того как люди вошли в комнату, Урсула тщательно ее осмотрела. Девочка была скользкая и вертлявая, как ящерка, но выглядела нормальным человеческим детенышем. Аурелиано узнал новость только тогда, когда дом заполнился народом. Воспользовавшись суматохой, он бросился искать брата, которого не было в постели с одиннадцати вечера, и в своем порыве даже не успел сообразить — как же он будет вытаскивать Хосе Аркадио из постели Пилар Тернеры? Несколько часов кружил он у ее дома, свистя на все лады, пока первые лучи солнца не заставили его вернуться. В комнате матери с самым невинным видом строил рожи крохотной сестренке его братец Хосе Аркадио.

Урсула провела в мире и покое дней сорок после родов, когда снова пришли цыгане. Те же самые трюкачи и мошенники, которые показывали лед. В отличие от сородичей Мелькиадеса они выступали не как носители прогресса, а просто как торгаши-лицедеи. Уже тогда, показывая лед, они не говорили о его полезных для жизни свойствах, а являли обычное цирковое чудо. На этот раз, среди прочих любопытных вещей, они представили обитателям Макондо летающее одеяло. Но отнюдь не как серьезный вклад в развитие транспортных средств, а как увеселительную забаву. Тем не менее народ вытряс последнее золотишко, чтобы насладиться минутным полетом над крышами городка. Под крылом упоительной безнаказанности в дни всенародной вакханалии Хосе Аркадио и Пилар Тернера тоже чувствовали себя на седьмом небе. Они были счастливые жених и невеста в веселом кипении толпы и даже стали подумывать, что любовь — это вроде бы чувство более степенное и глубокое, чем сумасшедшее, но скоротечное блаженство их тайных ночей. Пилар, однако, разом покончила с волшебством. Умилившись восторгом, который испытывал Хосе Аркадио в ее обществе, она приняла видимое за подлинное и обрушила вселенную на его бедную голову.

— Теперь ты — настоящий мужчина, — сказала она. А поскольку он не понял, что это должно означать, она повторила медленно и внятно: — У тебя будет сын.

Несколько дней подряд Хосе Аркадио боялся высунуть нос из дому. Стоило ему услышать на кухне трели хохотуньи Пилар, как он сломя голову бросался в лабораторию, где с благословения Урсулы возродились алхимические опыты.

Хосе Аркадио Буэндия раскрыл объятия блудному сыну и приобщил его к поискам философского камня, к которым наконец приступил. Однажды днем братья обомлели при виде летающего одеяла, прошуршавшего мимо окна лаборатории; полет направлял цыган, а сидевшие с ним рядом местные ребятишки бодро махали им рукой, но Хосе Аркадио Буэндия даже не оглянулся. «Пусть тешатся, — сказал он. — Мы будем летать лучше их, по-научному, не на этой половой тряпке».

Несмотря на свой видимый интерес, Хосе Аркадио так и не сумел понять, какой же мощью людей наделяет «философское яйцо», которое казалось ему просто уродливой колбой. Он никак не мог отделаться от тягостных мыслей. Лишился сна и аппетита, впал в уныние, совсем как отец после какого-нибудь неудачного начинания, и так сильно он переживал, что сам Хосе Аркадио Буэндия выгнал его из лаборатории, полагая, что сын слишком близко к сердцу принимает алхимию. Аурелиано, конечно, понимал, что меланхолия брата вызвана отнюдь не поисками философского камня, но никак не мог вызвать того на откровенность. Старший брат не сыпал, как бывало, признаниями. Доверительность и разговорчивость сменились скрытностью и враждебностью. Ищущий одиночества, злящийся на весь белый свет, он однажды ночью вскочил по привычке с кровати, но побежал не к Пилар Тернере, а ринулся в балаганное веселье. После того как он нагляделся на всяческие хитрые штуковины, не проявив интереса ни к одной из них, он вдруг уставился на нечто совсем иное: на юную цыганку, почти девочку, сплошь увешанную бусами и такую красавицу, каких Хосе Аркадио еще в жизни не видывал. Она стояла в толпе, наблюдавшей печальное зрелище — человека, который превратился в змею за то, что ослушался своих родителей.

Хосе Аркадио больше никого и ничего не замечал. Пока на сцене шел допрос с пристрастием бедного человека-змеи о его грехах, он, действуя локтями, добрался до первого ряда, где стояла цыганка, и встал позади нее. Прижался грудью к ее спине. Девочка попыталась отстраниться, но Хосе Аркадио сильнее навалился на нее. Тогда она его почувствовала. Замерла, вздрогнув от неожиданности и страха, еще не веря себе, и наконец взглянула на него вполуоборот с боязливой улыбкой. В эту минуту цыгане запихнули человека-змею в клетку и уволокли в шатер. Цыган, распорядитель действа, заявил:

— А теперь, сеньоры, мы покажем вам страшную казнь женщины, которой будут отрубать голову каждый вечер в этот самый час в течение ста пятнадцати лет за то, что она видела то, чего видеть не смела.

Хосе Аркадио и девочка не стали глядеть на обезглавливание. Они прошли к ней в шатер, где стали вдруг яростно целоваться и сбрасывать с себя одежду. Цыганка скинула свои фальшивые лифчики, свои бесчисленные юбки с накрахмаленными кружевами, свой несуразный проволочный корсет и тяжелые нити бус, и от нее практически ничего не осталось. Щуплый лягушонок с пуговками грудей и с тонкими ногами, тоньше рук Хосе Аркадио. Однако упорства и страсти ей было не занимать. Но Хосе Аркадио не мог отвечать тем же, так как они лежали в своего рода общем шатре, куда цыгане заходили за разными цирковыми атрибутами и по всяким делам и даже усаживались рядом с кроватью бросить игральные кости. Лампа, висевшая на центральном шесте, освещала шатер. В один из перерывов между ласками Хосе Аркадио вытянулся голым на кровати, не зная, что ему делать, хотя девочка не уставала его теребить. Тут в шатер вошли цыганка с сочными телесами и какой-то мужчина — не из цыганских комедиантов, но и не из города, — и оба начали раздеваться прямо перед кроватью. Женщина невольно скользнула взглядом по телу Хосе Аркадио и в немом восхищении уставилась туда, где дремал его величественный зверь.

— Мальчик! — воскликнула она. — Да сохранит тебе его Бог в целости и невредимости!

Подружка Хосе Аркадио попросила оставить их в покое, и пришедшая пара устроилась на полу, возле самой кровати. Их страсть влила желание в Хосе Аркадио. При первом же его броске кости девушки будто рассыпались — с таким же дробным стуком, — как горсть брошенных фишек домино, и ее кожа растворилась в бледном поту, и глаза наполнились слезами, и все ее тело испустило жалобный стон и легкий запах болота. Но она выдерживала прямые попадания с поразительной стойкостью и мужеством. И Хосе Аркадио вдруг почувствовал, что вознесся в блаженстве на облака, откуда из его души хлынул поток нежнейшего сквернословия, которое вливалось в уши девушки, и те же слова срывались у нее с языка, но на ее цыганском наречии. А в ночь на субботу Хосе Аркадио повязал голову красным платком и ушел с цыганами.

Когда Урсула его хватилась, она обыскала весь городок. На месте цыганских шатров нашла лишь кучи мусора да тлеющие головешки в погасших кострах. Кто-то, ворошивший отбросы в поисках блестящей мишуры, сказал Урсуле, что вчера вечером видел, как ее сын в шумной толпе трюкачей вез тележку с клеткой человека-змеи. «Подался к цыганам!» — крикнула она мужу, который ничуть не встревожился исчезновением старшего сына.

— Хотя бы и так, — сказал Хосе Аркадио Буэндия, продолжая толочь в ступке нечто, тысячу раз толченое и каленое и снова попавшее под пестик. — Научится быть мужчиной.