Джеймс Риз - Книга духов Страница 70

Я попросила Лил Осу приготовить мне такое же промывание, каким она уже воспользовалась сама, ей ведь тоже досталось семя – мое. Мать и отец… я сделаюсь и тем и другим? Возможно ли?.. Как бы то ни было, Эрос был изгнан; забыв о стыде, я, перед всеми собравшимися, взялась за промывание. Жидкость состояла из сульфата цинка, квасцов, поташа и солей для вытравливания семени, и вводить ее нужно было спринцовкой.

Облегчение. И опустошенность, настоящая и глубокая, от которой есть лишь одно средство – сон, целебный сон.

Но нас не собирались отпускать. Нет, вечер продолжился, Герцогиня вышла вперед и завела беседу. Открыли окна и впустили на чердак ночные ветерки – освежить воздух, спертый и пропахший любовным духом. Зажгли куренья, с клубами красно-серого дыма к потолку стремился аромат. Кто-то о чем-то спросил, кто-то ответил, речь зашла о Востоке. Герцогиня попросила Эжени снять с верхней полки с указателем «Аравия» какой-то том и с пылкостью знатока стала читать. Она говорила о любовных обыкновениях, какие… Увы, эта тема была мне интересна, и я ожила. Беседа подтолкнула остальных к действиям. Половая акробатика пошла по второму кругу; мы воспроизводили приемы, не один век доставлявшие удовольствие нашим восточным сестрам, начиная с Шехерезады. Нет, это не был практикум. Никто не делал вид, что речь идет о чем-то, кроме удовольствия.

И да, удовольствия хватало. Но мне по-прежнему чего-то недоставало – любви, думала я. И хотя предполагалось, что я успела полюбить Эли, Лил Осу, Герцогиню и других, мои чувства в тот вечер трудно было сравнить с тем, что я испытывала к Селии и к тем немногим, кто владел моим сердцем до нее. Только рядом с Селией у меня колотилось сердце, взмокали ладони, а душа, самая моя сущность, воспаряла ввысь, как взмывает на ветру воздушный змей. Вот какой, размышляла я, должна быть любовь, достойная того, чтобы к ней стремиться, ее искать; а если кто-то, как я, ее нашел, но осквернил, то стоит ее очистить.

Прежде чем удалиться к себе, сестры навели на чердаке порядок. Долгое время я стояла, принимая прощальные объятия и поцелуи, вкус которых все еще чувствую на губах. Потом я переместилась в угол чердака, к подоконнику. Весь город затих под легкими нитями дождя.

Физическая сторона моего существа была насыщена, но внутри, на уровне сердца, ощущалась пустота.

В ту ночь я поняла: я не собираюсь въезжать в покои Адалин.

И следующим утром, когда я поднялась до рассвета и спустилась к Герцогине, чтобы оповестить ее о своем решении, она пробудилась со словами: «Знаю, дорогая. Знаю». Обнимая спящего Эли, она поцелуем отослала меня обратно в постель, и с этого началось наше прощание.

41

Прощание с Готэмом

Решившись вернуться на территорию Флорида и к Селии, я тем не менее не стала спешить; преодолеть свою трусость оказалось непросто.

Я уже слишком надолго задержалась в Киприан-хаусе, пережив здесь полный цикл времен года и еще захватив следующий. Прохладные ночи позднего лета шептали о приближении осени. Не то чтобы я скучала по лету во Флориде, но мне не хотелось терпеть еще одну нью-йоркскую зиму. Минувшая зима (когда на смену 1830 году пришел 1831-й) выдалась суровой, второй такой холодной никто не помнил. Я рассудила, что время пришло, в сентябре я возвращаюсь.

Зная, что Селия не получит моего послания, я все же написала ей о своих планах. В самом деле, в следующей «Газетт» ее имя вновь фигурировало в списке.

Упаковалась я спешно, однако долгое время сундук оставался на месте. Я жила при нем, как раньше жила при письменном столе. Прошли дни, а скорее недели, прежде чем я в одежде Генри отправилась с Эли на южную оконечность острова, где мы стали расспрашивать стивидоров и отправителей грузов. Все говорили о пароходах, но они в то время были еще редкостью. Шхуны зато отплывали десятками. Среди них ничего не стоило найти такие, которые отправлялись на юг. Недавно в порт прибыла «Маджести». Она стояла на якоре, а в начале сентября должна была отправиться в Саванну. Я договорилась о проезде. В Саванне я собиралась пересесть на любой подвернувшийся транспорт (если потребуется, согласна была вытерпеть и почтовую карету) и таким образом добраться до Сент-Огастина.

Когда до отплытия «Маджести» осталось две-три недели, я решила, что последние дни в Киприан-хаусе и в Имперском городе нужно использовать с толком. И я много гуляла в обществе Элифалета Риндерза; после интимной близости мы с ним сдружились еще теснее. Герцогиня относилась к нашей дружбе более чем снисходительно.

Немало часов я ежедневно проводила и с Эжени или с теми книгами, которые она мне, можно сказать, предписывала, так как она сделалась чем-то вроде моей наставницы. Незадолго до моего отъезда Эжени мне сообщила: она думает или надеется, что нашла способ освободить Селию от наложенных мною чар. Она послала письмо своей Soror Mystica в Новом Орлеане – Саните Деде (которую сместила впоследствии Мари Лаво) – и получила от нее детальное описание ритуала, требовавшего кошачьей крови, мочи, подогретой с пряностями, соли, потихоньку взятой с кожи любимого человека, желтка из чибисиного яйца и еще всякой всячины, и все это непременно нужно было собрать на Канал-стрит или на соседних улицах, будь то к востоку, западу, северу или югу. Тем не менее я скопировала наговор к себе в книгу и дополнительно выучила наизусть. Окажет ли он действие? Об этом я могла узнать только после возвращения.

За конец лета тридцать первого года я успела хорошо изучить городскую жизнь. Со стороны нас с Элифалетом можно было принять за идеальную парочку или за сердечных друзей. Иногда мы шествовали под ручку, я принаряженная барышня, он – дэнди. В других случаях мы были Генри и Эли, двое авантюристов, охочих до любых развлечений.

Мы поистине упивались театром, повсюду нам были известны лучшие ложи. Я держалась подальше от третьего яруса – здесь меня либо знали (как Генриетту), либо приветствовали (как Генри). Однажды нам не повезло; к нам (я была в юбках) подошла пьяная шлюха и посулила, что Герцогиня непременно узнает об измене Эли и будет гневаться, а затем начала описывать, во что выльется ее гнев. Какую брань она на нас изрыгала! В тот же вечер я встретила ее вторично, когда ожидала своей очереди у дамской уборной на Элизабет-стрит. И снова услышала отчаянную ругань. Конечно, мои щеки покраснели от гнева.

Конечно, руки сжались в кулаки, несмотря на то что они были затянуты в перчатки из перламутровой лайки. Быть может, я показала глаз. Как бы то ни было, я была отомщена; когда шлюха, оттолкнув меня, вошла в заведение, которым мне не терпелось воспользоваться, я вспомнила уроки Лидии Смэш и пустила в ход свое Ремесло. Пожарным потребовался почти час, чтобы извлечь потаскуху Хелен из уборной, где я одной лишь силой мысли сломала задвижку. Думаю, кое-где до сих пор повторяют веселую байку о Сортирной Нелл – такую ей присвоили кличку.

Иных мест мы, конечно, избегали; это относится к Файв-Пойнтс, частично к Бауэри, Роттен-роу, где имелись частные бордели, но совсем другого рода. Также мы сторонились церкви Святого Иоанна и кладбища при ней. Обращениями мертвых я уже сыта, сказала я… Но мне предстояло слышать их еще; однажды, проходя мимо конюшни на Парк-стрит, за Коллегией терапевтов и хирургов, я вновь мучительно ощутила близость мертвецов, сколько их было – не знаю.

Я слышала их. Их было немного. Они разговаривали без слов. Голоса едва звучали, и я не знала, мертвых слышу или умирающих. Нет, затем я поняла, это были мертвые. Я слышала жалобы несчастных, телами которых, только-только застывшими, завладевал главный вурдалак коллегии, доктор Валентайн Мотт, кому был заказан доступ в дом Герцогини. Через эту конюшню пролегал их путь в анатомический театр коллегии, там их втайне вскрывали. Полагаю, доктор Мотт хорошо понимал, в чем его выгода: за обучение платят больше, чем за работу могильщика, вот он и не мешал разбойничать похитителям тел, а они отстегивали ему по три доллара с трупа. Эли все это знал. Когда я с ним об этом заговорила, он, со мною вместе, пустился изобретать способы, как мне, нам, проучить доктора Мотта! Мне нужно было просто вызвать тех покойников, кто более других способен действовать, и я считала, что у меня хватит на это сил, если только я не потеряю сознание. Но так как ни один из похищенных не обратил свою жалобу непосредственно ко мне, мы от этого плана отказались. К тому же время утекало, а у нас были и более насущные интересы.

Иногда мы сидели в Сити-холл-парке и, вместо того чтобы участвовать в жизни города, наблюдали, как она разворачивается у нас перед глазами. Однажды я (Генриетта) держала над головой зонтик, защищая от солнца и себя, и Эли, а он свернул беседу на выставку в Американском музее Барнума, расположенном в двух кварталах к югу. Называлась она «культурный центр» и представляла собой скопление антикварных редкостей. Я, конечно, бывала там прежде, и в юбках, и в панталонах, потому что женщин допускали не ко всем экспонатам; на запретных полках были выставлены, например, сушеные или законсервированные головы и прочие приманки, то есть страшилки. Я находила эту выставку безвкусной, о чем и сказала Эли, но он нахваливал тамошнюю новинку, собрание восковых фигур, которое жаждал посмотреть. И мы отправились – зря, как выяснилось потом.