Нагиб Махфуз - Избранное Страница 71

— Касем тебе родня, не относись к нему как к врагу.

— Он сам себе враг, да и мне тоже. Он воображает себя новоявленным Габалем, а такие мысли ведут прямехонько к Баб ан-Наср.

Закария испуганно воскликнул:

— Тебе показалось, муаллим! Мы все видим в тебе заступника!

По дороге домой Закария встретил Хасана, шедшего от Касема, и обругал его, излив на него досаду и страх от разговора с Саварисом. Однако Хасан перебил его:

— Погоди, отец. Камар больна. Очень больна, отец. Вскоре вся улица узнала о болезни Камар, о ней знали даже в доме управляющего. Касем не отходил от жены ни на шаг, и печаль его была беспредельна. Он растерянно спрашивал ее:

— Как же так! Почему ты внезапно слегла?

— Я скрывала от тебя свою болезнь, чтобы не доставлять тебе лишних огорчений, — слабым голосом отвечала Камар.

— Я должен был знать о ней с самого начала, чтобы помочь тебе.

— Я скоро поправлюсь, и все будет как прежде, — сказала она с вымученной улыбкой.

Он желал этого всем сердцем! Но что за пелена заволакивает ее глаза? Что за бледность растекается по лицу? Как она умеет скрывать боль! Все это ради меня! О Боже, яви свою милость! Сохрани ее для меня! Сжалься над ребенком, который плачет не переставая.

— Ты простила меня, но сам я себя не прощу!

Она снова улыбнулась ему, словно упрекая в неразумии. Пришла Умм Салем, чтобы окурить больную благовониями. Умм Атыйя — приготовить ей лекарства. Цирюльник Ибрагим — отворить ей кровь. Но болезнь не поддавалась.

— Как я хотел бы взять на себя твою боль! — повторял Касем.

Еле слышно она отозвалась:

— Да избавит тебя Аллах от всякого зла, мой любимый. «Мир темнеет в глазах моих, когда я гляжу на ее муки», — подумал Касем.

— Такому разумному человеку, как ты, не нужны утешения, — сказала Камар.

Приходили посетители и посетительницы, желавшие навестить больную. Касему не хотелось никого видеть, и он поднялся на крышу дома. Тут со всех сторон слышались голоса, перебранка женщин в соседних домах смешивалась с криками торговцев, доносившимися с улицы. Где–то заплакал ребенок, и Касему почудилось, что это голос Ихсан. Но он разглядел, что плакал какой–то малыш, барахтавшийся в пыли на соседней крыше. Постепенно темнело. Стаи голубей возвращались в голубятни. На горизонте засветилась первая звезда.

Он спрашивал себя, что означает этот странный, невидящий взгляд Камар и это непроизвольное подергивание уголков рта и синева губ? Он был совершенно подавлен. Несколько часов он оставался на крыше, потом спустился в дом. Его встретила Сакина, державшая на руках Ихсан. Она шепнула:

— Входи тихонько, чтобы не разбудить ее.

Он лег на диван, находившийся напротив кровати. Комната была слабо освещена ночником. В квартале стояла тишина, лишь из кофейни доносились звуки ребаба и голос поэта, повествовавшего:

«И сказал дед спокойно:

— Я решил дать тебе, единственному, возможность пожить в этом доме, жениться здесь и начать новую жизнь.

Сердце Хумама радостно забилось.

— Спасибо тебе за милость. — Ты ее заслужил!

Юноша переводил взгляд с деда на ковер и обратно, потом робко спросил:

— А как же моя семья? Габалауи ответил недовольно:

— Я ясно выразил мое желание!

— Они тоже заслуживают твоей милости и прощения, умоляюще глядя на деда, проговорил Хумам».

Спящая Камар вдруг шевельнулась. Касем вскочил с дивана и бросился к ней. В ее глазах, прежде затуманенных, горел какой–то новый свет. Он спросил ее, что случилось, и она звучным голосом велела принести Ихсан. Касем выбежал из комнаты и вернулся, сопровождаемый Сакиной со спящей малышкой на руках. Камар показала на девочку, и Сакина поднесла ее матери. Камар погладила дочку по щеке и прошептала севшему на край постели мужу:

— Мое горе глубже!

— Что ты хочешь сказать?

— Я заставила тебя мучиться, но мое горе сильнее. Кусая губы, он сказал:

— Камар, я опечален тем, что не могу облегчить твоих страданий!

— Я боюсь за тебя, за то, что будет с тобой без меня!

— Не говори обо мне. — Касем, ты должен уйти. Уходи к твоим друзьям. Если ты останешься, тебя убьют! — Мы уйдем вместе.

— У нас разные пути.

— Пожалей меня, как ты всегда жалела.

— Ах, если б это было возможно!

Она говорила с трудом, дыхание ее прерывалось. Рукой она поманила его к себе. Касем склонился над ней совсем низко, так, что ощущал ее дыхание. Она вытянула шею, словно взывая о помощи. Грудь ее судорожно вздымалась, из нее вырывался тяжелый хрип.

— Посади ее, ей хочется сесть, — подсказала Сакина.

Касем обнял жену, помогая ей приподняться, но она издала стон, похожий на последнее «прости», и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком бросилась прочь из комнаты, и ее истошный вопль возвестил о смерти.

81.

Утром следующего дня в доме и перед домом собрались люди, пришедшие выразить свои соболезнования. Родственные связи на нашей улице всегда значили очень много, почитание родственников ценится больше, чем все другие добродетели. Поэтому и Саварис обязан был прийти выразить свои соболезнования. За ним повалили и другие обитатели квартала бродяг. По долгу родства пришел и управляющий Рифат, а за ним немедленно Лахита, Гулта и Хаджадж, а там уж пошел всякий встречный–поперечный. Похороны получились такими многолюдными, какие обычно бывают, когда хоронят футувв. Касем мужественно скрывал свое горе и держался спокойно и твердо. Даже в момент погребения, когда все его существо оплакивало смерть Камар, глаза оставались сухими.

Когда все участвовавшие в похоронах разошлись, у могилы остались лишь Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку на плечо племянника и сказал:

— Крепись, сынок. Да поможет тебе Аллах! Касем склонил голову и тяжело вздохнул.

— Сердце мое погребено в ее могиле, дядюшка! Лицо Хасана при этих словах исказила гримаса сострадания. Минуту все молчали.

— Пора идти! — напомнил Закария. Но Касем не тронулся с места.

— Зачем они пришли сюда? — с неприязнью вымолвил он. Поняв, кого он имеет в виду, Закария ответил:

— В любом случае спасибо им. Приободренный многолюдством похорон, Увейс проговорил:

— Мы помиримся с ними. Их поведение требует и от тебя ответных шагов. К счастью, они не принимают всерьез того, что говорят о тебе в других кварталах.

Касем предпочел молчать и не вступать в спор Вдруг — словно они только и ждали, когда все разойдутся, — появились друзья Касема во главе с Садеком. Пришедших было много, но среди них не было ни одного незнакомого лица. Друзья кинулись обнимать Касема, и тут глаза его наполнились слезами. Увейс с неодобрением наблюдал за встречей, но никто не обращал на него внимания.

— Больше ничто не удерживает тебя на улице, — обратился к Касем у Садека.

Закария, опередив Касема, решительно возразил:

— Здесь его дочь, его дом, его имущество.

— Мне было необходимо остаться здесь, — ответил Касем Садеку.

— Благодаря этому вас стало намного больше. Он оглядел лица друзей, словно призывая их в свидетели своей правоты. Большинство составляли те, кого Касем уговорил бежать с улицы и присоединиться к друзьям, ушедшим первыми. Ночами он тайно выбирался из своего дома, шел к тем, кто вызывал в нем симпатию и доверие, и убеждал в необходимости покинуть улицу.

— Долго нам еще ждать? — спросил Аграма.

— Пока вас не соберется достаточно много.

Аграма отвел Касема в сторону и, поцеловав его, прошептал:

— Мое сердце разрывается от печали за тебя. Я лучше всех понимаю, сколь ужасно твое горе.

— Ты прав, мне очень плохо, — признался Касем, едва сдерживая слезы.

— Поскорее присоединяйся к нам, ведь ты теперь совсем один.

— Всему свое время. Тут Увейс позвал Касема:

— Пора возвращаться!

Друзья обнялись на прощание, и Касем вернулся домой.

Шли дни, а Касем все пребывал в одиночестве и тоске, так что Сакина стала даже опасаться за него. Но по ночам Касем неустанно продолжал обходить дома, и число покидавших улицу быстро росло. Жители Квартала бродяг недоумевали, а в других кварталах откровенно издевались над бродягами и над их футуввами. Утверждали даже, что не сегодня завтра сбежит сам Саварис.

Закария предостерегал Касема:

— Все это вызывает тревогу. Будь осторожен!

Но было необходимо ждать. Жизнь Касема полностью была заполнена работой и опасностью, и его единственной радостью была Ихсан. Она уже училась стоять, держась за спинку стула, и разговаривала с отцом на своем детском языке. Касем любовался дочерью. Он говорил в душе: «Ты будешь красивой девочкой, но главное, чтобы ты была доброй и нежной, как твоя мать». Ему было приятно, когда Ихсан смотрела на него черными материнскими глазами. И личико ее своей округлостью напоминало лицо Камар. Ихсан была символом их любви, подаренной им судьбой и ею же жестоко оборванной. Доживет ли он до того дня, когда она станет прекрасной невестой, или ему суждена лишь боль воспоминаний о былом счастье?