Николай Иванов - «Операцию «Шторм» начать раньше Страница 72

Генассамблеи было посвящено проблемам разоружения. Вечный как мир вопрос, давно потерявший свою остроту. А вот теперь…

«Кабул, Герат, Кандагар, Джелалабад». — Трояновский отыскивал афганские города, читал их названия по слогам, стараясь запомнить. Что же произошло там такого сверхъестественного, что необходимо посылать войска? Готовится чье то вторжение? Ирана? Нет, Иран отпадает, у него своих дел и забот с Америкой по горло, Китай? Этот сейчас со своей внешней политикой может пойти на все, но после осуждения его агрессии во Вьетнаме амбиции Пекина должны чуть остыть. Пакистан? Это реальнее всего. Зия уль Хак послал далеко далеко просьбы практически всех стран о помиловании свергнутого им премьер министра страны Бхутто — кстати, своего же учителя и покровителя, и сделал то, что наметил, — взял и повесил. Да, Пакистан — вероятнее всего. Но это опять же только догадки, а что там на самом деле?..

Вернулся к столу, сел в кресло. Поймал себя на мысли, что смотрит на белый телефон, стоящий за ненадобностью дальше всех на столе. Это — связь с Москвой. Подними трубку — и можно услышать голос Громыко. Только вопросы, которые мучают сейчас, разве по телефону задашь?

Телефон советского дипломата в Америке — это для того, чтобы поинтересоваться здоровьем, и не более. То, что разговоры прослушиваются, в представительстве никто не сомневался. Как и в том, что кто то где то ведет на каждого служащего досье. Вон Михаил Аверкиевич Харламов, первый зам, при переезде на новую квартиру обнаружил ни много ни мало, а двадцать четыре подслушивающих устройства. В туалете и в ванной по два стояло, не говоря уже о комнатах и лестничной площадке. Так что ЦРУ получает из бюджета свои 35 миллионов долларов в год не для того, чтобы платить своим сотрудникам за красивые глазки. Поэтому, поднимая трубку, и в самом деле можно спрашивать про здоровье хоть Громыко, хоть свое — и тебе, если захотят, ответят четко и ясно сами «цэрэушники».

Для связи с Москвой оставалась кодированная связь, и Трояновский торопливо написал на личном бланке: «Прошу более подробной информации по Афганистану». Расписался. В Москве сейчас вечер. Даже если Громыко успеет прочесть его телеграмму, без решения Леонида Ильича он вряд ли что предпримет. Андрей Андреевич прекрасен как исполнитель, его опыту могли бы, наверное, позавидовать многие дипломаты мира, но вот как генератор идей, как руководитель, формирующий политику на своем участке работы, — здесь советские дипломаты чувствовали слабину у своего начальника. Так что ответ скорее всего будет только завтра. Да и будет ли?

Если бы что то можно было сообщить дополнительно, прислали бы и без его просьбы. Скорее всего, вопрос с вводом войск еще окончательно не решен. И тогда тем более никакого ответа не будет.

Трояновский свернул бланк, потом вложил его в папку — на уничтожение. Вдруг почувствовал — впервые и очень остро, — как он одинок и беззащитен в этом огромном кабинете и в этой стране.

Никогда ничего подобного не возникало — ни во время работы послом в Японии, а это тоже не мед был, ни в многочисленных командировках за рубеж.

Поднял трубку телефона внутренней связи:

— Михаил Аверкиевич, зайдите, пожалуйста.

Харламов — первый заместитель. Вообще то такой должности — первый заместитель — не существовало, было просто пять замов, занимавшихся кто экономическими, кто юридическими, кто кадровыми вопросами. Но год назад Василий Васильевич Кузнецов прислал от Громыко указание — Харламова назначить и считать первым заместителем.

Трояновский не возражал, хотя и решили этот вопрос без него. Михаил Аверкиевич — в свое время фронтовой корреспондент «Правды», партизанил в Брянских лесах. Приятно было узнать, что это именно он чуть ли не заставил Бориса Полевого писать о Маресьеве, когда тот рассказал ему о встрече с необычным летчиком. Некоторое время работал в штате МИД, куда его пригласил Молотов. Скрупулезен во всем, а потому не просто досконально изучает и знает дело — он мог отстаивать, драться за него. Трояновский иной раз даже по хорошему завидовал настырности, несгибаемости, четкости в вопросах, какие бы ни решались заместителем. И сюда, в представительство, его назначили, чтобы урегулировать конфликт, возникший между коллективом и предшественником Олега Александровича — Маликом. А сейчас говорить или не говорить Михаилу Аверкиевичу о телеграмме? Пока о ней знают только двое — он и шифровальщик. Он и шифровальщик… Что то сдерживает в отношении Харламова, какая то мелочь. Надо додуматься, надо довериться интуиции… Дневники! Да, дневники. Заместитель ведет дневники, еще с времен войны, и это знают все. Значит, это насторожило, вернее, предостерегло. Неосознанно сработало на секретность. Хотя сколько она продержится, эта секретность?

Харламов, несмотря на не гнущуюся в правом колене ногу, вошел стремительно, уже готовый по своей натуре действовать и желавший знать только одно — в каком направлении.

Действовать, действовать… А стоит ли действовать? Для дипломата действие — не всегда благо, иной раз мудрость как раз в том и заключается, чтобы выждать. Да и на телеграмме стояла пометка — «Для ориентировки посла». Для ориентировки, а не действия…

— Приветствую, Олег Александрович, — первым поздоровался Харламов. Он был одного роста с

Трояновским, но чуть покрепче, сбитее, и это Олег Александрович еще раз ощутил в цепком рукопожатии.

— Что там у нас с деньгами, Михаил Аверкиевич? — спросил Трояновский первое, что пришло в голову. — Конец года на носу, — вроде бы оправдал он свое любопытство и ненужный в общем то вопрос.

Одна из основных задач Харламова — следить за расходованием средств постпредства. Денег было — кот наплакал. Трояновский, как посол, мог позволить себе не более трех дипломатических приемов в год — на День Советской Армии, День Победы и в годовщину

Октября.

— Через два дня представлю все расчеты.

— Хорошо, спасибо.

Харламов подождал мгновение, потом кивнул и вышел раз нет указаний, он найдет себе работу сам. Вернее, таких, как он, работа сама ждет за дверью.

А Трояновский вновь посмотрел на карту. Сколько войдет войск? С какими задачами? Каким будет заявление правительства? Знает ли обо всем этом Бисмеллах Сахак — представитель

Афганистана в ООН? Кстати, он учился одно время в Воронеже, жена у него русская. Но ведь в то же время он стал представлять ДРА в ООН после убийства Тараки, то есть он ставленник

Амина.

Вопросов становилось все больше и больше, и Трояновскому вдруг захотелось несбыточного: очутиться на несколько минут в Москве, попасть на обсуждение афганского вопроса. Кто его может обсуждать?

Посол откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, чтобы яснее представить картину. Конечно же, этот вопрос будет решать крайне ограниченный круг лиц. Брежнев и Громыко — это ясно.

Затем… затем Устинов, раз дело касается армии. Не обойтись здесь без Комитета госбезопасности, без КГБ вообще нигде не обойтись — четвертый Андропов. Несомненен Суслов — идеологический бог страны, «серый кардинал». Подметил же кто то. Услышав однажды эту фразу в МИД, еще не зная, кому она предназначается, мгновенно представил худого, сутулого

Суслова — и не ошибся. А ведь был момент в 1970 году, когда тандем Брежнев — Суслов чуть было не распался. Почувствовав, увидев однажды растущую самостоятельность Генерального секретаря, Суслов, Шелепин и Мазуров написали записку в Политбюро и членам ЦК, где подвергли резкой критике речь Брежнева на декабрьском (1969 года) Пленуме ЦК, его обвинили во всех тяжких грехах — и в очернительстве истории, и в неумении видеть положительный опыт развития страны, перспективы социалистической экономики. На очередном, мартовском

Пленуме и намечалось обсуждение этой записки. А точнее, смещение строптивого

Генерального. Суслов шел ва банк и, видимо, рассчитывал на успех: он выпрямился, сделался еще выше.

Однако неожиданно для всех Брежнев отложил проведение Пленума, выехал в Белоруссию на войсковые учения. Там у него произошли встречи с министром обороны А. А. Гречко, другими маршалами и генералами. В Москве стало ясно, что Генеральный секретарь заручился поддержкой военных. Это означало крах: в политике побеждает тот, кого поддерживает армия.

И к моменту возвращения Леонида Ильича в столицу записка «троицы» была уже отозвана.

Суслов начал сутулиться пуще прежнего. Тут надо отдать должное Брежневу как интригану: он ничего не предпринял по отношению к своей правой руке. И «серый кардинал» понял свою задачу. Мгновенно весь идеологический аппарат был направлен на восхваление и здравицы «выдающегося вождя современности». Прощение было куплено потерей независимости.

Искренности в отношениях между Брежневым и Сусловым искать не приходилось, но тем не менее Генеральный секретарь не отпускал от себя взбрыкнувшего однажды соратника: искупающий вину служит преданнее. И Суслов последнее десятилетие только и делал что изо дня в день доказывал свою лояльность «днепропетровской эре» — после 1970 года Леонид Ильич особо интенсивно ввел в свое окружение сотоварищей по Днепропетровску, Днепродзержинску, Молдавии.