Александра Маринина - Дорога Страница 73

– Но тебя же они содержат, ты взрослый, а живешь за их счет, и ничего, – возразила она.

– Я, дорогая моя, в последний раз попросил деньги у родителей много лет назад. Я сам себя содержу, мне предки в последний раз шмотки покупали, когда я еще в школе учился. Я, между прочим, с детства кручусь, как умею, я уже в пятом классе себе на кино и на мороженое зарабатывал. А вы с Татьяной Федоровной сели нам на шею и ножки свесили. Давай уже, шевелись, крутись, живи сама, тебе шестнадцать исполнилось, иди работай, зарабатывай себе на кусок хлеба, вместо того чтобы с пацанами гулять и все вечера у нас перед телевизором просиживать. Маме-то ничего, она на кухне, а отец уж не знает, куда себя девать, в их с мамой комнате вы сидите, ему ни прилечь, ни отдохнуть, он то к матери на кухню выйдет, то к Лельке в комнату спрячется, но она занимается, он ей мешает, то ко мне в комнату уйдет, хорошо, если меня дома нет, а если я есть? Из-за вас мои предки в собственном доме уже не хозяева, и денег не хватает, и деваться от вас некуда. Мало того, что тебя кормить и учить надо, так еще и одевать.

– Неправда! Мне тетя Люба почти ничего не покупает, я Лелькино донашиваю.

– Да? Ты Лелькино донашиваешь, потому что она носит вещи аккуратно и после нее можно снова бирку навешивать и в магазин сдавать. Так мать лучше бы эти шмотки в комиссионку снесла и деньги получила, а она тебе бесплатно отдает.

Лариса сидела подавленная и не знала, что делать. Все сказанное Колей было для нее неожиданным, она никогда не думала, что причиняет семье Романовых столько неудобств. Бабушка всегда говорила, что у них много денег, они богатые и им ничего не стоит прокормить два лишних рта и купить какую-никакую одежонку. Да и тетя Люба радуется, когда они с бабушкой приходят, улыбается, приглашает к столу, и на этом столе всегда так красиво, приборы сверкают, салфеточки накрахмаленные лежат, как в кино, и еда вкусная, и пахнет аппетитно. Просто невозможно поверить, что у Романовых не хватает денег. А какие красивые вещи у Лельки! Таких в магазине не купишь, наверняка у спекулянтов брали, а значит, с бешеной переплатой. Так что пусть не рассказывают, какие они бедные и несчастные. И духи у тети Любы настоящие французские, «Мажи нуар», по сорок пять рублей. Просто Колька разозлился, что завалил сессию, вот и несет черт знает что, злобу вымещает.

– Ты все врешь, – твердо сказала Лариса. – Ты специально так говоришь, чтобы меня обидеть в отместку за то, что я тебе сказала. Ты тупой и не можешь поэтому нормально учиться, а я смогу.

Он с интересом посмотрел на нее и насмешливо улыбнулся.

– Почему ты думаешь, что я вру? Согласен, может быть, я и тупой. Но только ты-то уж точно не умнее меня, и если я не смог удержаться в институте, то почему ты решила, что ты сможешь?

Вторую часть вопроса Лариса благоразумно пропустила мимо ушей, а вот на первой решила остановиться.

– Я знаю, что ты врешь, потому что Лельке вы покупаете хорошие дорогие вещи. И у тети Любы тоже вещи хорошие. Значит, деньги у вас есть.

– Хорошие вещи? – Коля расхохотался. – Это все Аэлла Константиновна дарит. Вот у нее действительно много денег и возможностей много, она нас подарками заваливает. Да если бы не она, мы бы уже давно по миру пошли с твоими репетиторами. Так что вали-ка ты домой и подумай над тем, что я сказал. И не вздумай никому пожаловаться на меня. Усвоила?

Лариса молча кивнула, поднялась с дивана и вышла из квартиры. Домой она не пошла, поднялась на самый последний этаж, где возле двери на чердак у нее был тайничок, в котором лежали сигареты. В компании она курила открыто, но дома бабка гоняла. На бабку-то было наплевать, пусть бы орала, но ведь она тете Любе наябедничает или дяде Родику, а выглядеть в их глазах Ларисе хотелось прилично.

Через два часа, после четырех выкуренных сигарет Лариса Ревенко вернулась домой с готовым решением.

– Я пойду в школу и заберу свои документы, – объявила она Татьяне Федоровне.

– Зачем это? – перепугалась бабка.

– Отнесу их в вечернюю школу. Пойду работать.

– Да ты чего? – всплеснула руками бабка. – Учись, пока есть возможность. Десятый класс окончишь, в институт поступишь, вон тебе и репетиторов наняли – чего ж не учиться при такой-то жизни. Зачем тебе работать? Накормлена, напоена, одета…

– У меня нет возможности учиться, – оборвала ее Лариса. – Я не могу больше жить за чужой счет, я не хочу сидеть на шее у тети Любы и дяди Родика. Я уже взрослая и могу сама себя прокормить и одеть. Буду учиться в вечерней школе и работать где-нибудь. Хоть дворником пойду дворы мести, а то и к тете Любе на завод попрошусь разнорабочей. Не пропаду.

– Господи, – запричитала Татьяна Федоровна, – да что ж ты такое говоришь-то? Ни у кого на шее мы с тобой не сидим, никому мы не в тягость. Ну что им, лишнего куска хлеба для сироты жалко? У них денег куры не клюют, жрут от пуза, каждый день новое, за все время ни разу не было, чтобы они вчерашнее грели. У них деньжищ видимо-невидимо. И не убудет от них, если они бедной сиротке копеечкой помогут.

– Я все сказала, – холодно произнесла Лариса. – Нет, еще не все. С сегодняшнего дня мы едим только дома. Никаких ужинов у Романовых.

– Да ты что, деточка?! Как же – дома? У них всегда так вкусно и так всего много… А мы-то с тобой на одну мою пенсию не прокормимся. И телевизор у них хороший, по нему кино смотреть одно удовольствие.

– Я повторять не буду. Никаких ужинов, никаких телевизоров. Они не нанимались нас с тобой опекать и развлекать. Они работают, устают, им дома покой нужен, а мы торчим у них каждый вечер, как три тополя на Плющихе. Вот теперь действительно все.

С этими словами Лариса ушла в свою комнату, хлопнув дверью.

Четыре месяца, которые прошли между отчислением Николаши из института и его уходом в армию, стали для Любы Романовой непрерывным кошмаром. Больше всего она боялась, что сына отправят воевать в Афганистан. Сын же, казалось, вообще об этом не думал, он пустился во все тяжкие, по нескольку дней не ночевал дома, пару раз приходил избитый, однажды осенью появился без куртки и часов и сказал, что его ограбили, но Люба понимала, что и куртку, и часы он просто-напросто поставил на кон и проиграл. Она отдавала себе отчет в том, что исправить Колю уже нельзя, наказывать поздно, убеждать бесполезно и остается только молиться, чтобы остался живым и здоровым.

После 14 августа, когда вышло постановление Совета Министров СССР о разрешении организации кооперативов по сбору и переработке вторичного сырья, Николаша постоянно говорил о том, что если бы не грядущая служба в армии, он бы сейчас развернулся и заработал кучу денег, у него в голове роились всевозможные проекты, он без конца бегал на какие-то деловые встречи и даже, кажется, стал меньше играть. Родиславу идеи легких заработков не нравились, он считал их опасными и нечестными, но Люба уговаривала мужа не переживать из-за этого: все, что угодно, лишь бы вырвать сына из компании картежников.

Отдельную проблему пришлось решать с Николаем Дмитриевичем, который на протяжении четырех последних лет так и не узнал, насколько плохо на самом деле учится его внук. Деда тщательно оберегали от информации не только о Колиных «хвостах», но даже и о неудовлетворительных оценках, и старый генерал был уверен, что мальчик учится на «хорошо» и «отлично» и получает стипендию, благодаря которой иногда делает дедушке небольшие, но очень приятные подарки вроде дефицитных книг или теплых зимних перчаток. И как при такой ситуации объявить Головину, что Колю забирают в армию?

Пришлось пойти на совершенно беспринципную ложь: с согласия родителей Коля поехал к деду и объявил ему о своем решении взять в институте академический отпуск и пойти на военную службу.

– Я понял, что если не отслужу в армии, то не смогу потом сам себя уважать, – говорил Николай, глядя на генерала честными ясными глазами. – Родина так много мне дала, и я просто обязан отдать ей долг. Образование никуда не убежит. Гораздо важнее стать настоящим мужчиной.

Николаю Дмитриевичу это пришлось по душе, он обнял внука, похлопал по плечу и сказал, что не зря всегда гордился им.

– Я всем говорил, что мой внук меня не подведет и честь семьи Головиных не уронит. Теперь я вижу, что был прав. Ты оказался даже лучше, чем я думал. Спасибо тебе, порадовал старика.

Николай был достаточно циничен, чтобы в этот момент не провалиться от стыда сквозь землю. Он даже не покраснел, он слушал деда вполуха, ему важно было побыстрее «отстреляться» с вынужденным визитом и ехать на квартиру, где в этот вечер намечалась по-настоящему большая игра, от которой Коля многого ожидал.

Наконец наступил ноябрь, и Колю направили нести службу в стройбате. Люба вздохнула с облегчением: слава богу, не Афганистан. Она готова была стойко перенести двухлетнюю разлуку с сыном, лишь бы знать, что он не рискует ежедневно и ежечасно своей жизнью.