Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2008) Страница 75

Только вот сила Дениса Гуцко, мне кажется, как раз в другом. Он хорош именно тогда, когда в его слове есть и цвет, и форма, и запах, и еще что-то малоуловимое, но внятное. Тяга, без какой невозможна хорошая проза. Автор этот вообще-то очень лиричен. Хороши в той, еще первой, книге картины из грузинского детства, куда уносит героя спасительное воображение. Кому-то помнится аромат антоновских яблок, а кому-то — жаркий аромат кофе, нежащаяся жаркой синевой Мтацминда, густая тень чинар, зеленеющий золотистый Тбилиси… В книге “Покемонов день” некоторые фрагменты похожи на стихи в прозе: “…каждому своя пора. Бывают люди весенние. Легкие, голодные просыпаются они под звон воробьев в сладковатом воздухе: жить! жить! И летят себе жить-жить, с ветки на ветку, с ветки на ветку. Есть люди летние, в жаркой пляжной печке пропекающие себя до гладкой корочки, отдельно каждую впадинку, каждую складочку. Им потом всю жизнь отщипывать, как от ванильного калача, припоминать то вкус домашнего вина на вечернем пирсе, то шипучие, у самых ног умирающие волны. Зима для них лишь досадная отсрочка, скучная пустота. Зима — совсем для других. Тащат с балкона, стучат лыжами над головами спящих домочадцев и потом пьют, пьют обжигающий мороз и, жмурясь от удовольствия, скрипят снегом зимние, быстрые и крепкие люди.

Я — осенний. Живу с сентября по ноябрь. С сентября по ноябрь сердце раскрыто вывернутым наизнанку инжиром”.

Кажется, и сам автор по такой классификации — осенний человек. И раскрытое его сердце, нежное, как инжир, столь ранимо и уязвимо, что жестокость жизни заставляет его спасаться в иных каких-то пространствах. Предельно, надо сказать, литературных. В первых романах Гуцко изображает, по его же определению, читающее сознание — герой воспринимает происходящее через призму Макмерфи из романа Кена Кизи, прозревает в происходящем вокруг смыслы, найденные в псалмах. В книжке 2007 года герой уже не читатель, а писатель, он признается: “...время от времени я пишу прозу. Художественную прозу”. И эта позиция словно бы дает ему некое чувство свободы от “всех этих паразитирующих друг на друге людей”. Герой даже приводит “свой последний опус” — немного искусственный, с жеманным названием “Я прекрасен”. Есть и еще один текст в тексте, синопсис будущего романа — нелепая, но будоражащая, надо признать, история о мужчине, придумавшем себе сыночка и так к нему привязавшемся, что оказалось невозможным полюбить потом даже настоящего сына. Пришлось виртуального просто убивать; ну да, как покемона — он же не настоящий! Приведены еще какие-то сюжетные заготовки героя-писателя… Но этот писательский взгляд представляется каким-то лишним, ненужным, неоправданным. Текст недотягивает до метаромана, романа о писателе — и вытесняет веру в близкого, ранимого, чувствующего, настоящего героя, просто человека. В подобных вставках увязает то, в чем силен и неповторим Денис Гуцко: обжигающий вкус подлинности, неотменимости, искренности, в которые веришь как читатель. А там, где тексты в тексте, виртуальный мир, собственно литературная литература, — там эти, лучшие в его прозе качества, увы, порой исчезают.

Пожалуй, острее всего вкус подлинности в прозе Гуцко ощущается все же тогда, когда он рассказывает о войне, — писатель действительно служил в “горячих точках” и знает войну не понаслышке. Увы, такого материала у автора хватает, его к тому же в изобилии поставляет сегодняшняя реальность. Однако ненависть живет не только на войне. В интервью Захару Прилепину (вот, кстати, кто нашему автору по чувству жизни во многом, кажется, близок) Денис Гуцко признался, что пишет роман “о невозможности в России оставаться честным и жить жизнью сытого обывателя”. Речь, наверное, идет о романе “Покемонов день”. Из новой книги выходит, что у нас невозможно просто, мудро жить — потому что мы несем токсины чумы: слишком готовы ненавидеть. И плохо умеем любить.

Марина АБАШЕВА

Пермь

"Кто знает путь зерна и провиденья..."

Елена Елагина. Островитяне. СПб., Русско-Балтийский информационный центр “БЛИЦ”, 2007, 239 стр.

Вопреки распространенному мнению, что поэзия (вместе с остальными искусствами) переживает сейчас глубокий упадок, решусь утверждать прямо противоположное. Не припомню, когда одновременно в отечественной литературе

работало бы такое количество разных и по-своему интересных поэтов, выходило такое количество заслуживающих внимания книг1. Правда, расцвет этот происходит в условиях полной изоляции пишущих, в условиях предельно суженного читательского внимания, мизерных тиражей поэтических сборников и, как водится, при удивительной слепоте критики, упорно замечающей исключительно актуальное в ущерб настоящему (потому удержусь от перечисления имен — они все равно широкой публике ничего не скажут) .

Впрочем, оно и понятно. Обнаружить предъявляемый на всеобщее обозрение эстетический радикализм (пусть хоть второго, хоть сотого разлива) гораздо проще, чем вдуматься, вчитаться в строки, не претендующие на новизну тем и средств, повествующие все о тех же страшно банальных вещах, о которых, с точки зрения “продвинутых”, и говорить-то теперь неприлично, но без которых ни один человек не научился еще обходиться. А вещи эти самые обыкновенные: любовь, одиночество, надежда, предательство, смерть, судьба, истина, вера.

Вообще-то все искусство “с дней Экклезиаста” только об этом. И честно говоря, нормальному человеку только это и интересно, поскольку имеет непосредственное отношение к тому смысловому полю, в котором мы существуем столь же неотменимо, как в пространстве физическом. Интересно, будет ли вам завтра что есть? Неужели же не интересно, будет ли чем жить? Тиражи книг, посвященных этому вопросу, сейчас пугающе малы. Так, значит, неинтересно?

Думаю, что потребность в проявлении смыслов потенциально присуща каждому (если, конечно, он человек ), это наше родовое свойство. Правда, реализуется эта потребность сейчас с трудом: во-первых, постарались идеологи всех мастей и в нас теперь прочно угнездилось недоверие ко всякому серьезному разговору о сущностном; во-вторых, мы живем в рыночной цивилизации, а ей задумывающиеся и ищущие смыслов не нужны — им ведь гораздо труднее сбывать актуальную “бижутерию”. Сегодняшнее общество, к сожалению, заинтересовано в духовном недоразвитии своих членов. Иначе разве смогли бы они выдержать рутину массового производства, мертвечину массового образования, суррогат массовой культуры, лицемерие массовой медицины и массового же социального обеспечения?! Разве согласились бы с ролью придатков к безотказно действующей “демократической” машине массового голосования?! Некоторые и не выдерживают, и не соглашаются. Правда, тех, кто делает это осознанно, подавляющее меньшинство. Они, если можно так выразиться, “островитяне”, затерянные в бескрайнем океане социально адаптированных и успешных, не ощущающих разлада с цивилизацией “купи-продай”.

Книга стихов Елены Елагиной так и называется “Островитяне”. И думаю, что стрежневой ее темой как раз и является столкновение не ангажированного современной социальностью сознания с миром, в котором остались лишь “чисто конкретные” ценности и цели. В принципе, знакомая романтическая коллизия. Но в данном случае разработанная на совершенно иной, не романтической основе.

Во-первых, нужно оговориться, что “мировая скорбь” лирического субъекта этих стихов не имеет ничего общего с байроническим переживанием гения, не понятого и не оцененного современниками. Елагина много и охотно пишет о непростых жизненных обстоятельствах, об отношениях с коллегами по работе, об обидах на старых друзей, о бесперспективности надежд на литературное признание, о подступающих болезнях и уходящих годах, о нищете, поджидающей сегодня любого человека искусства и просто человека, не успевшего или не захотевшего научиться играть по современным социальным правилам, наконец, о потерях — любви, иллюзий и, самое главное, близких, о том, что не быть временами проще, чем быть . И все это существует на прочной биографической основе, подкреплено достоверной жизненной конкретикой, узнаваемо благодаря точно найденным деталям:

Недоучка, небелоручка,

Курам на смех твоя получка,

Отродясь за душой ни гроша,

Ни юаня и ни динара —

Окуджавская лишь гитара,

Евтушенковская душа.

         (“Героине уходящего поколения”)