Сергей Морозов - Великий полдень Страница 77

Между тем микрофоном завладел один из лидеров России. Это был довольно молодой человек с ясным, даже глупым взглядом голубеньких глаз. Выдвиженец местных органов самоуправления. Фамилия у него была до того простая, что постоянно забывалась. Судя по всему, это был очень деятельный и многообещающий молодой человек, несмотря многочисленные, хотя и мелкие речевые дефекты, на какой-то неуловимый тик, что ли. Я обратил на него внимание еще на давешних манифестациях. Мелькал он и по телевизору. Он всегда находился в окружении бандитских рож, но у самого был такой убогий вид, что если он и был способен на преступление, то толком сумел бы обокрасть разве что собственную маму. Возможно, будучи ребенком, он пытался промышлять мелочью по карманам в школьной раздевалке, но, безусловно, тем дело и ограничилось, поскольку его всегда ловили и, наверное, били по голове. Глядя на него, нельзя было не удивляться, как такие молодцы вообще попадают в лидеры. Однако все в один голос уверяли, что теперь он ни больше, ни меньше, как правая рука нашего народного кандидата. И, действительно, он сопредседательствовал на заседании. Факт есть факт. Про себя я называл его Петрушкой. Так окрестили его наши старички, которым он, видимо, напомнил чертика — того самого, который выскочил в Новый год из Папиных напольных часов. Ну да Бог с ним… Я слушал его вполуха. Он добросовестно излагал то, что я уже раз сто слышал от своих домашних.

Я вернулся к осмотру прекрасного зала.

Внешняя статичность и монументальность интерьера сочеталась с многоплановостью пространства и его внутренней перспективой. Движение и покой загадочным образом сливались друг с другом и проявлялись в новом энергетическом качестве. На самом деле ничего загадочного и сверхъестественно здесь не было. Просто человеческий глаз устроен так, что специфическим образом реагировал на игру линий и цвета, которые и вызывали у человека ощущение движения и полета, что-то вроде головокружения, — в то время как сам человек находился в состоянии покоя. Вдобавок, среди муляжей и портретов были внедрены специальные отражающие поверхности, наподобие небольших, а то и совсем крошечных голографических зеркал, благодаря чему люди, находящиеся в зале, вдруг могли разглядеть в противоположном его конце знакомые глаза — свои собственные глаза; знакомое лицо — свое собственное лицо.

Кроме того, диорамы и выставленные перед ними скульптурные композиции намеренно не были выстроены и выровнены относительно друг друга по одной линии. Некоторые детали выдавались в зал, другие уходили вглубь, образуя трудно распознаваемые ниши по всей высоте зала. В этих хитроумно декорированных нишах располагались небольшие ложи для особо именитых гостей, — так что важные персоны могли при желании появляться и исчезать незаметно для окружающих. В ложах этих будто бы начинался иной, потусторонний мир.

Многие из делегатов уже успели прийти в себя от первого впечатления — от того великолепия, которым им нежданно-негаданно удалось насладиться, — и теперь, возбужденно раскрасневшиеся, поглядывали друг на друга, на новые лица в своих рядах и особенно в направлении многочисленных лож. Глаза у всех празднично блестели. Раньше на знаменитости можно было поглазеть лишь через стекла в кафе аквариума-терминала, а теперь, пожалуйста, их пруд-пруди в партере и в бельэтаже, — не говоря уж о тех, что царственно расположились в экзотических ложах. Правду сказать, я и сам давненько не варился в таком насыщенном растворе. Даже на правительственных приемах по случаю массовых награждений публику старались приглашать одного круга, дабы не провоцировать столкновения между кланами, но сегодня сошлись буквально все: банкиры, несколько членов правительства, духовенство, депутаты, телемагнаты, компьютерные короли, генералы и адмиралы, артисты, музыканты, журналисты, издатели и даже модные писатели. Последние приглядывались к собранию особенно зорко, словно мысленно накатывая главы будущих произведений. Как-то неловко становилось, когда ощущаешь на себе беззастенчивое глазение этих деятелей пера и кинжала, охотников за сильными впечатлениями. Значительные персоны и знаменитости испытывали своеобразный кураж оттого, что оказались погружены непосредственно в гущу народную. Не знаю почему, но у меня сразу создалось впечатление, что все эти люди, обладающие звериным чутьем и зверским аппетитом пожаловали сюда в предчувствии какого-то эпохального дележа.

Наших тоже было немало, хотя в такой массе их нелегко было отыскать. Честно говоря, обнаруживая знакомые лица на этом странном собрании, я всякий раз удивлялся, что не я один соблаговолил сюда пожаловать. Был скандально известный маршал Сева с боевой подругой Лидией, профессор Белокуров, затесавшийся в Россию в качестве аналитика, почетный гость банкир Наум Голицын — вечный спонсор, компьютерный гений Паша Прохоров, состоявший в группе технической поддержки нового движения. Но особенно меня впечатлило присутствие самого Папы, который, насколько мне было известно, до сих пор избегал и как бы даже презирал подобные коллективные мероприятия. С всегдашним отроческим румянцем на щеках, он устроился в отдаленной и глубокой, хорошо замаскированной ложе и задумчиво, с ничего не значащим выражением лица взирал в сторону президиума. Вокруг в полном боевом облачении группировались князья и простые ратники, а чуть выше, в легком тумане просматривались лучисто-синеокие и изможденно-скуластые лики древних святителей.

Что касается меня, то я уже успел весьма благожелательно и церемонно раскланяться с бывшими моими недругами мэтрами-академиками — двумя художниками и скульптором. Думаю, мы наконец-то поняли друг друга — как творческие люди. Более того, мой заклятый, по словам Папы, враг — городской архитектор не только узнал меня, но даже расплылся в масляной улыбке, встретившись со мной глазами. Всеобщее благодушие было налицо. Да в Шатровом Дворце и не могло быть иначе. Если бы им всем рассказать, в чем тут дело, они бы просто не поверили.

Размышляя об этом, я поймал взгляд знакомых изумрудных глаз. Ну да, это была Альга. Она смотрела на меня из Папиной ложи. Мы дружески улыбнулись друг другу, и, чуть приподняв брови, она многозначительно обвела глазами помещение, а затем показала мне большой палец: «Очень хорошо!», дескать. Вот кто не на словах, а душой понимал что к чему. Ну конечно, она же собиралась писать об этом целое исследование. Архитектура как архетип. Идея русского космизма в материальном ее воплощении и прочее. Такая дотошная девушка. Я несколько раз энергично кивнул, а затем пошевелил губами: «Мама здесь?» Как ни странно, она сразу поняла и, утвердительно кивнув, показала пальчиком куда-то в сторону. Я стал осторожно шарить взглядом в указанном направлении, поскольку хотел застраховаться от нежелательных объяснений, долго вертел головой и не мог ничего рассмотреть, как вдруг у меня перехватило дыхание.

Совсем рядом, буквально в нескольких метрах от меня находилась небольшая угловая ложа. Она была практически невидима со стороны зала, так как располагалась между двумя диорамами, да еще была окружена несколькими скульптурными группами, изображавшими празднично одетых статных горделивых княгинь, тонких застенчивых княжон и маленьких яснолицых ребятишек-княжичей. Пожалуй, лишь с того места в зале, куда меня угораздило усесться, в просвет между восковыми фигурами можно было рассмотреть внутренность ложи. И я сразу углядел там Маму. Еще доля секунды и я бы успел отвернуться и благополучно избежал бы того, чтобы встретиться с ней взглядом. Но, увы, Мама уже заприметила меня и тут же поманила к себе. Делать нечего, я повиновался и, поднявшись с места, покорно двинулся в направлении ложи, не без труда пролезая между плотно расставленными креслами. Когда я добрался до диорамы с княгинями, княжнами и маленькими княжичами, передо мной отворилась низкая, обитая бархатом дверца, через которую я проник в пространство ложи, уходящее вглубь, словно уютная нора. В этот момент мне сразу припомнились слова жены о том, как я теперь буду «смотреть Маме в глаза», и испытал немалое душевное смятение.

Переступая порог ложи и не зная, чего ждать, я морально готовился к самому нелицеприятному разбирательству. Я готов был дать руку на отсечение, что Маме уже «обо всем известно». Я был готов к тому, что меня отчитают как мальчишку, высмеют, даже выставят дураком, но мысль о том, что мне придется объясняться с Мамой, так и не повидавшись с Майей, приводила меня в отчаяние. Не то чтобы я чувствовал себя очень уж виноватым, но смущен был все-таки изрядно, хотя и крепился.

— А где Наташа? — чуть охрипшим голосом поинтересовался я.

Мама неопределенно махнула рукой.

— Закрой поплотнее дверь, Серж, — распорядилась она, — и присаживайся. Я как раз хотела с тобой побеседовать…