Александра Маринина - Дорога Страница 77

– Ну, что еще?

– А ты согласен, что если бы не переодетый, то Леля могла бы познакомиться с Вадимом?

– Наверное, могла бы. Но ведь не познакомилась.

– В том-то и дело, – вздохнул Ворон. – А правда же, было бы хорошо, если бы они познакомились? Он ей так давно нравится, она о нем все время мечтает, даже стихи об этом пишет. Надо бы помочь девочке. Чего же ей так страдать?

– Ты что имеешь в виду? – нахмурился Камень, почуяв недоброе.

– Ну… это самое… Ну, ты сам знаешь, – смутился Ворон.

– Нет!!! Не смей мне этого предлагать! Не смей даже думать об этом!

– Ну, Камешек, миленький, – взмолился Ворон, – ну пожалуйста, я очень тебя прошу! Ведь так будет лучше для всех.

– Для кого – для всех?

– Для Лели. Она же так этого хочет.

– Еще для кого? – требовательно спросил Камень.

– Для Вадима.

– Это еще почему? С чего ты решил, что для Вадима это будет хорошо?

– Ну как же, Леля такая чудесная девочка, такая талантливая, неординарная, красивая. Ему с ней хорошо будет. Она будет его любить, будет ему стихи посвящать, а он будет радоваться и гордиться.

– Ага, потом они поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день, – насмешливо добавил Камень. – В твоей тупой башке нет ничего, кроме дешевой романтики, которой ты набрался непонятно где.

– Очень даже понятно где, – с достоинством возразил Ворон. – В книгах. Ты же знаешь, я почитать люблю, где брошенную или просто забытую книжку увижу – обязательно остановлюсь и почитаю. Если бы можно было оттуда сюда книги забирать, я бы ограбил какую-нибудь библиотеку и целыми днями читал бы. Чем тебе моя идея не нравится? По-моему, очень хорошая идея.

– Идея плохая, и ничего хорошего в ней нет, – отрезал Камень. – Реальность менять нельзя. Это закон.

– Но законы же можно нарушить. Ну совсем чуть-чуть, а? Пусть этого переодетого не будет, пусть маньяк начнет приставать к Леле, а Вадим с собакой ее спасет. А, Камешек?

Камень угрюмо молчал. Ворон спрыгнул с ветки и подковылял поближе, к тому самому месту, где у Камня располагалось ухо.

– Я же знаю, ты понемножку нарушаешь закон, – еле слышно прошептал он. – Ты никогда не признаешься, но мне-то все известно. Я иногда случайно попадаю туда, где уже был, и вижу – там все по-другому. Значит, ты наколдовал. Скажешь, нет?

Камень по-прежнему хранил молчание. Ворон пощекотал крылом каменный нос и переместился к другому уху.

– Я же не прошу тебя о глобальных переменах, я не хочу, чтобы в какой-нибудь стране выбрали другого короля…

– Президента, – машинально поправил его Камень.

– Да один хрен, я все равно ничего такого не прошу. Я даже не прошу, чтобы ты оживил мертвого. Я прошу о малости – о том, чтобы мальчик познакомился с девочкой, потому что им обоим от этого будет лучше.

– Это неизвестно, – сухо заметил Камень. – Может быть, им будет только хуже. Например, Леля Вадиму не понравится, он и дальше не будет обращать на нее внимания, у него вообще, может быть, есть другая девочка. Сколько ему сейчас лет?

– Семнадцать или около того. Может, шестнадцать.

– Ну вот, самое время с девочками крутить. У него есть девочка, и наша Леля ему на фиг не нужна. Пока что Леля тихо страдает и мечтает о нем, стихи пишет, вот и пусть пишет. А вдруг благодаря нашим переменам ей придется бешено ревновать и страдать еще больше? Так что еще неизвестно, будет ли кому-то лучше от этих перемен.

– Да не может Леля Вадиму не понравиться! – горячо зашептал Ворон. – Она такая чудесная, такая необыкновенная, ты просто не понимаешь, потому что никогда ее не видел своими глазами. Ты мне поверь, наша Леля – чудо.

– Хорошо, – согласился Камень. – Допустим, ты прав и Леля мальчику понравится. Но что делать, если у него отношения с другой девочкой? Ему придется ее обманывать? Или бросить ее? Она будет страдать. А с какой стати я буду делать так, чтобы она страдала? Ты хочешь сделать хорошо для Лели за счет других людей, которым будет плохо. Это неправильно. И не уговаривай меня. Я ничего менять не стану. Вот как сложилось – так пусть и будет.

– Леля страдает, – жалобно проныл Ворон.

– Пусть страдает, – равнодушно ответил Камень.

– Так ведь жалко же…

– Мне не жалко. И тебе не должно быть жалко. Это люди, у них своя жизнь, свои песни, и они их поют, как умеют. А мы с тобой – не люди, у нас жизнь другая, и не нам с тобой судить, что там в их жизни хорошо, а что плохо. Тем более жизнь у них короткая, а у нас с тобой бесконечная, и мы их никогда не поймем. Мы можем только развлекаться, глядя на то, как нелепо они распоряжаются своей короткой жизнью.

– Ты злой, – снова констатировал Ворон, на этот раз с упреком.

– Да, я недобрый, – согласился Камень.

– Ты жестокосердный.

– Я – философ, который смотрит на людей из вечности.

– Интересно ты рассуждаешь! – возмутился Ворон. – А что же, по-твоему, я делаю из вечности?

– А ты людей любишь. И в этом принципиальная разница между мной и тобой.

Это был обыкновенный воскресный обед, на который, как всегда, приехал Николай Дмитриевич. Стоял солнечный морозный декабрьский день, Москва готовилась встречать Новый год, от елочных базаров веяло запахом свежей хвои, к прилавкам магазинов, где для плана к концу года «выбросили» дефицитные товары, тянулись длинные оживленные очереди, и повсюду шло обсуждение насущных предпраздничных вопросов: с кем встречать, что подать на стол и что надеть.

Настроение в семье Романовых было приподнятым: только недавно они порадовались за Андрея Бегорского, которого после введения хозрасчета и самофинансирования выбрали директором завода, где он был главным инженером, а теперь и Тамара преподнесла приятный сюрприз: она оформила все необходимые разрешения на занятие индивидуальной трудовой деятельностью в сфере парикмахерских услуг. Звучало это ужасно казенно, но все понимали, что на самом деле отныне для творческих устремлений Тамары не будет никаких преград. У нее теперь нет начальников, с этого момента она сама себе хозяйка. Помимо всего прочего, это означало, что она сможет приезжать в Москву когда захочет, а не тогда, когда ее отпустит заведующая. Этому последнему обстоятельству Люба радовалась больше всего. Ей очень не хватало любимой сестры, она скучала по Тамаре и каждый раз с нетерпением ждала возможности уединиться с ней и поговорить. И каждый раз ей казалось, что наговориться всласть им все равно не удалось. Тамара приезжала редко, запись к ней была очень плотной, и заведующая отпускала своего лучшего мастера только в отпуск, даже несколько дней за свой счет брать не разрешала. «Теперь все будет иначе!» – ликовала Люба.

Николай же Дмитриевич отнесся к этой новости сдержанно и даже как будто с неудовольствием.

– Как бы Томка вразнос не пошла, – сказал он, покачав головой. – Все-таки одно дело – государственное предприятие, там и дисциплина финансовая, и администрация, и совсем другое дело – полная свобода. Народ у нас к свободе не приучен, сразу с тормозов сорвется и в анархию скатится. Боюсь я за Томку, нарушит что-нибудь и сама не заметит, как под судом окажется. Не надо бы ей этой свободы, неизвестно еще, чем она обернется. Законы свежие совсем, сырые еще, необкатанные, как их применять – никто не знает, идет полный разнобой, одни считают, что так, другие – что сяк, третьи – что эдак, Томка-то в этом не разбирается, наколбасит чего-нибудь. Закон надежен только тогда, когда у него есть развитая инфраструктура, есть практика применения, есть подзаконные акты и инструкции с разъяснениями, есть службы, которым вменено в обязанность следить за его выполнением. А пока ничего этого нет, я не могу быть спокойным за Тамарку.

– Да перестаньте, Николай Дмитриевич, – успокаивал тестя Родислав, – Тамара у нас умница, ничего она не наколбасит и вразнос не пойдет. Наколбасить может жадный человек, падкий на легкую наживу, а Тома ведь не такая, для нее главное – творчество, поиск нового, красота, а вовсе не деньги. Не волнуйтесь за нее, все будет в порядке.

– Твоими бы устами да мед пить, – усмехнулся Головин. – Если человек умный, это еще не гарантия того, что он не наделает глупостей. Вон Леонид Ильич – ведь неглупый был мужик, и незлой, и не подлый, а сколько наворотил? Юрку Чурбанова поднял, в замминистры пристроил, а что получилось? Арестовали Чурбанова и под суд отдали. За дело или нет – другой вопрос, не нам с тобой судить, но то, что руководителем он был хреновым, это неоспоримый факт. И то, что он положением своим пользовался внаглую, – это тоже факт. Не поставил бы его Леонид Ильич на эту должность – парень не сидел бы сейчас. Я все понимаю, Брежнев ради дочери старался, я тоже ради Любки тебе с Академией помог в свое время, но выпихнуть рядового майора в генерал-полковники – это уж слишком. Конечно, у Чурбанова тормоза и отказали. Что «на земле»-то об этом говорят?

– Да ничего особенного, – пожал плечами Родислав. – Ребятам «на земле» на самого Чурбанова плевать, почти никто из них лично его не знал, но тут важна тенденция. Сначала Щелокова, личного друга Брежнева, сняли, уголовное дело против него возбудили, теперь зятя арестовали, никто не понимает, что будет дальше. Начинается новая эпоха, но неизвестно, это будет эпоха репрессий или позитивных изменений. А вы сами как думаете?