Сергей Морозов - Великий полдень Страница 79

Я машинально кивал, но потом спохватился и удивленно посмотрел на нее: уж не иронизирует ли она? Нет — она говорила совершенно серьезно.

— Нужно было отнестись к этому делу более ответственно что ли, — продолжала Мама. — Но ты тогда находился в таком жалком состоянии…

— Неужели? — пробормотал я.

— Да, и я должна была немедленно найти себе замену. Я должна была подыскать тебе женщину. Иначе ты бы, наверное, с ума сошел. Я, дура, хотела как лучше.

— Что ты, я тебя не виню! — снова сказал я.

— Ничего, все еще можно исправить, — бодро заявила Мама. — Для вас обоих. Сейчас самое время. Сама жизнь к этому подвела.

— То есть как — все исправить? — не понял я.

— Каждый из вас может устроить свою судьбу. И ты, и Наташа.

— Что значит — и Наташа? — удивился я.

— А ты как думал? Должна же и она устроить свою судьбу. Ей тоже приходится не сладко… Ну ничего, сосватали тебя, найдем и ей мужа. Мне даже кажется, уже появилась достойная кандидатура, — сказала Мама.

Я вздрогнул.

— Да?.. Кто же это?

— Погоди, ты кажется, ревнуешь? — строго спросила Мама. — Как ты смеешь ревновать, Серж, если сам…

— Нет-нет, — поспешил поправиться я, — я просто поинтересовался. Разве это воспрещается? Кажется, я имею право знать.

Как мог я изобразил равнодушие, однако у меня от этого разговора на душе сделалось до того мерзко, точно кто-то карябал ржавым гвоздем по стеклу. Как все, однако, быстро совершается в этой жизни!

— Да ты его знаешь, — пожала плечами Мама. — Это же твой знакомый.

— Мой знакомый?

— Даже твой протеже. Официант, которого ты рекомендовал Папе.

— Господи, — Веня?

— Ну да, а что? Я внимательно к нему присмотрелась. Веселый, жизнерадостный. Без комплексов. Словом, то, что нужно. Правда, последнее время я стала замечать, что он томится безвылазным сидением в Деревне. Это его угнетает… Но он расцветает, когда в Деревню приезжает твоя Наташа. Они перебрасываются словом другим. Явно симпатизируют друг другу. Между ними вполне может завязаться роман. Ну об этом я позабочусь, по-своему… А может быть, ты считаешь, — спохватилась Мама, — он не подходит Наташе? Хорошо, давай обсудим. Как на твой вкус?

— Значит, вы с Наташей еще не успели проработать этот вариант окончательно? — проворчал я. — И на том спасибо…

— А может быть, ты вообще не хочешь, чтобы Наташа устраивала свою судьбу?

— Вот ты говоришь, он чем-то тяготится, — воскликнул я. — Да ты знаешь, чем он тяготится? Тебе известно, на каких условиях его нанял Папа? Что он ему сказал?

— Мало ли что чудит Папа, — усмехнулась Мама. — Это ничего не значит.

— Как не значит?! Он ему даже вперед заплатил! И он взял, взял у Папы деньги!

— Ну и что что взял? В крайнем случае, — снова усмехнулась она, — мы Веню обратно выкупим… Ты что, всерьез воспринял Папины слова? Это ж его всегдашние шуточки!

— Ты думаешь? — недоверчиво покачал я головой.

— Ну конечно, Серж! Ты прямо как ребенок, ей-Богу.

«Ты прямо как ребенок…» Я вздрогнул, услышав знакомые слова. Впрочем, что тут удивительного! Я и прежде был уверен, что Майя унаследовала все лучшие качества Мамы, что она способна проникнуться моей жизнью так, как Мама прониклась Папиными интересами. Она и я будем одно целое.

— Таким образом все наконец устроится, — объясняла Мама. — У каждого из вас появится шанс зажить счастливо.

— Да-а… — согласился я, все еще пребывая в некоторой растерянности. — Подожди, — вдруг спохватился я, — а как же Александр?

— Вспомнил! — улыбнулась Мама.

— Да, как быть с ним? — в тоске промолвил я.

— Ты его любишь?

— Конечно, люблю.

— Ну вот. Это самое главное.

— Что же с ним будет? С кем ему жить?

— Тебе не о чем беспокоиться! Мы позаботимся о мальчике. У нас для этого все условия. Благо, мы все давно сроднились. Я знаю, ты был против, но, учитывая новые обстоятельства, ты, пожалуй, не станешь возражать, что и в Деревне, в Пансионе Александр может прекрасно жить — поживать. Как все наши ребятишки. К тому же не кто-нибудь, а наша, твоя Майя станет там о нем заботиться. Ей будет очень приятно, чтобы ты как отец проникся идеей Пансиона — то есть поддержал ее в деле, которому она отдает всю душу.

— Нет-нет, ни в коем случае! Я категорически против! — замотал головой я.

— Ну знаешь ли, — поджала губы Мама, — если уж ты вознамерился перестраивать всю свою жизнь, тебе волей не волей придется что-то менять, от чего-то отказываться. А как ты себе это представлял? Нельзя же чтобы все осталось как есть. Это просто невозможно.

— Александр должен жить дома, со своей семьей, — твердо сказал я. — С Наташей, с нашими старичками. А я… я бы мог жить где-нибудь поблизости, — последнюю фразу я выговорил уже не так уверенно.

— Хорошо, — терпеливо кивнула Мама, — пусть он живет дома, если ты так хочешь… Вообще-то, — медленно проговорила она, — мне всегда казалось, что вы относитесь к Деревне как к своему второму дому. Настоящему дому. — Я заметил, что Мама обижена моим упрямством. — Так ведь оно, по сути, и есть. В конце концов Александр мог бы там пожить временно. Пока все не утрясется… — Увидев, что я продолжаю яростно мотать головой, она сказала: — Ты еще забываешь о том, что Наташе тоже надо устраивать свою жизнь. Мне кажется, Александр с новым отчимом вполне могли бы подружиться. Тут нет ничего невероятного. Так бывает, и даже очень часто.

У меня даже не было слов, чтобы спорить с этой ужасной ересью. Я убито молчал.

— Да что ты в самом деле, — ободряюще хлопнула меня ладонью по колену Мама, — ничего страшного! Уверяю тебя!

Мама приоткрыла жалюзи, и мы выглянули в зал. Я немного перевел дух.

Петрушка уже закончил свое выступление и теперь, на правах спикера, приглашал на трибуну делегатов. Все выступления так или иначе выражали одну и ту же мысль, что пробил, дескать, исторический час и пора переходить к решающим действиям. Возрождать и объединять. Делегаты намекали на то, что аристократическая Москва должна подтвердить свое желание и готовность стать первой пядью новой России, отвоеванной и возрожденной усилиями нового движения, и тем самым вновь возложить на себя историческую объединительную миссию. Причем, в лице конкретных деятелей. Многие выступающие восторженно поглядывали то на Федю Голенищева, то на Папину ложу. Не знаю, как реагировал Папа, но сидевший в президиуме Федя Голенищев время от времени потрясал поднятыми над головой сцепленными ладонями и, широко улыбаясь, подмигивал делегатам: Москва, мол, Россия, Победа!..

— Не переживай, у тебя ведь еще есть время все обдумать, — сказала Мама, закрывая жалюзи и возвращаясь к нашему разговору. — По-моему, тут есть над чем хорошенько поразмыслить, а?

— Я и так только об этом и думаю, — вздохнул я.

— А как же иначе! Впереди у тебя совершенно новая жизнь.

— Если бы ты знала, как я мечтаю о ней! — воскликнул я и снова принялся объяснять Маме, как я, собственно, ее мыслю — эту свою будущую жизнь.

Мне было так приятно объяснять ей все это. Приятно было порассуждать о том, о чем я грезил лишь наедине с самим собой. О будущем гнездышке «поближе» к Москве. А еще лучше — в самой Москве. О том, как мы с Майей научимся понимать друг друга, заботиться друг о друге. Как Майя будет меня божественно вдохновлять и какие во мне начнут вызревать новые идеи и планы. Как мы сделаемся вдвое сильнее. Как она будет внимать словам мудрого мужчины (моим, то есть), а я буду нежно лелеять прекрасную молодую женщину, которая превратится в мою единомышленницу и помощницу.

Я говорил с большим жаром, но Мама слушала, как мне показалось, несколько рассеянно. Она кивала, изредка роняла что-нибудь вроде: «Да, да, конечно, все так и будет. Майя очень ценит твое мнение…» — будто не вполне меня понимала. Я попытался объяснить, как надеялся на то, что в московских апартаментах Майи мы бы могли свить это самое гнездышко, и посетовал, что самой Майе это почему-то до сих пор не пришло в голову. Напротив, она вся в заботах о том, как устроить в своих апартаментах какой-то офис.

— Ну да, все правильно, — с прежней рассеянностью кивнула Мама, — ей хочется действовать. Хочется иметь свое дело. И ты ей можешь в этом помочь. И чем больше ты будешь ей помогать, тем больше у вас будет общего, тем сильнее она будет тебя любить… Тебе ведь именно любви не хватало все эти годы, верно?

— Да, — доверчиво вздохнул я, — пожалуй.

— Бедненький, — пожалела меня Мама. — Меня так мучает совесть. Ты был нежным и ласковым, я помню. И страстным тоже. Ты, наверное, и сейчас таким остался. Так и не научился беззастенчиво использовать женщин.

Я удивленно взглянул на нее и, должно быть, немного покраснел.

— Очень часто женщины сами не возражают, чтобы их использовали, — с задумчивой улыбкой продолжала Мама. — Я, впрочем, не вижу ничего унизительного в том, что мужчина стремится использовать женщину по назначению. Любая нормальная женщина знает, что это даже очень приятно, когда тебя используют по назначению. Я, например, всегда считала себя именно такой женщиной. Да и твоя Наташа такая же. Настоящая женщина. Осознанно или нет, но мы, женщины, уважаем мужскую требовательность в постели. Независимо от нашего настроения или самочувствия. Даже когда жалуемся на головную боль и усталость. Видимо, в отличие от вас, мужчин, мы понимаем, что это, увы, вечно продолжаться не будет. Поэтому если требуется раз в три дня, то нате вам, пожалуйста, раз в три дня. Если каждый день — будьте так любезны каждый день. Если есть такое желание — то и слава Богу. Хоть по-русски, хоть по-французски. Хотя если по-французски, то можно, конечно, и каждый день. И мужу приятно, и жене не так утомительно… Наташа ведь нежна с тобой? Как ты считаешь?