Лена Элтанг - Побег куманики Страница 8

Хотя, не исключено, что количество частей, на которые может быть поделена первоматерия, является величиной случайной. Впрочем, сколько бы предметов ни было, совершенно очевидно, что Иоанн описывает процесс Великого Делания.

Поездка была утомительной, конференция — шумной, музей Пикассо закрыт, гулять было холодно, зашел только в Гуэль.

Отель Rex — весь в фальшивом мраморе — не оправдывает пышного названия, скорее бы вернуться в Лондон и завалиться на диван на весь уикенд.

ноябрь, 14

la glace sans tain[30]

у фелипе есть друг, владелец размокших спичек, у него мерзлые лисьи зрачки и на галстуке вышиты клюшки для гольфа

он дуется, рассуждает о бретоне, посасывая из рюмки полынную горечь, всматривается в меня, будто в хрустальный шар[31] — или нет, как в бретоновское стекло без амальгамы! — то и дело звонит домой, нежно пытаясь переорать саксофон, у него там мама-девочка, не иначе, хотя — кто нынче читает сарояна? милые мои, пара томительных бездельников, оставил их ночевать на кухне, постелил свое пальто и хозяйкино девичье покрывало в азалиях

о чем я думаю? моцарт в плеере колется стеклянным плавником, бриттен — как итог вычитания, чуть теплится, мягко тлеет, чищу зубы в наушниках, друг фелипе пританцовывает в ванной, почему ты идешь спать один, гальего? спрашивает он

верно — почему? смеется на кухне фелипе, малярию и депрессию в Испании лечат под одеялом, а ты теперь в Испании, в самом ее средостенье

ноябрь, 16

Сеньору Пардес зовут Марияхосе!

ноябрь, 17

Вчера меня мучил полуночный англичанин. Он был почти бесцветный, только немного подкрашенный розовым. Как довоенный снимок. Он хотел какао, горячего какао с пенкой. Ночью у нас подают только кофе, воду и булочки. Ну еще шоколад, если сбегать в магазинчик Серрано напротив. Англичанин называл меня Карлосом и вызывал каждые десять минут, что-то у него там не грузилось, не ладилось, и ему все же хотелось бы какао. Наверное, он ждал утреннего поезда на Лион и не хотел идти в гостиницу из экономии. Наше кафе недалеко от вокзала. Я построгал ему в кофе шоколадку перочинным ножом и добавил молока. Вышло здорово. Ушел он в четыре, не оставив чаевых, забыл только газету с мокрыми пятнами от чашки или нарочно бросил.

Между тремя и семью утра редко кто заходит, я сделал себе кофе — по новому рецепту — и сел читать газету англичанина. Из газеты выпала открытка с репродукцией Караваджо. Усекновение главы Иоанна Предтечи. Внизу было сказано, что картина висит в часовне кафедрального собора, а собор стоит посреди Ла Валетты. Обратный адрес на открытке был мальтийский — до востребования, какому-то доктору Расселлу. От этого у меня заледенел позвоночник. У меня всегда от такого леденеет позвоночник, хотя такое случается сплошь и рядом, и пора бы уже привыкнуть. Адрес получателя был в Лондоне, саму же открытку я читать не стал, это неудобно, хотя ужасно хотелось. То есть сначала не стал. А потом не выдержал и прочел. В ней говорилось об экспедиции и о том, что этот доктор Расселл получил известие от некоего профессора — очевидно, это и был мой давешний англосакс — и готов соответствовать. Еще что-то про раскопки, плохую погоду и трудности с рабочей силой.

Я тут же сел к компьютеру, написал письмо и распечатал шрифтом Sylfaen, это мой любимый, он всегда немного дрожит перед глазами. Судя по тому, что я смог его написать, английский я, по крайней мере, помню. Я написал этому безымянному мужику (на открытке были только его инициалы), что мне очень нужно на Мальту. И что я рабочая сила! Очень рабочая! Возьмите меня на Мальту, написал я ему, ну, пожалуйста, что вам стоит. Я буду готовить вам какао с пенкой каждое утро, написал я ему. Я ему все написал — про нас с Лукасом, про мою неправильную память и про то, что бунито Фелипе называет помрачениями, а я думаю, что это от таблеток, которые доктор велит пить, хотя и говорит, что у меня все sta bon, sta bon, если бы не таблетки, я давно бы вспомнил все языки и еще кучу всяких вещей. А когда я пришел домой, оказалось, что сеньора Пардес (Марияхосе) вышила мне подушку. Белые бисерные буквы на лиловом фоне. El mal escribano le echa la culpa a la pluma[32].

Что, черт побери, она хотела этим сказать?

ноябрь, 22

сегодня все мерзнут, недаром ноябрь кончается, а мне жарко — пришел на воскресную работу в майке и сандалиях на босу ногу

ты — хейока! сказал мне хозяин

это такой человек в племени, который все делает наизнанку

когда у всех падают листья, у него ягнятся овцы (это один поэт сказал, только про другое)

он может сунуть руки в котел с кипящей похлебкой и кричать, что мерзнет, а может, и правда мерзнет?

этот аргентинец, мой хозяин рикардо, знает много всяких штук о разговорах с мертвыми

мой доктор в здешней больнице тоже был из тех краев, только чилиец, он объяснял мои сны, говорил, что я вижу другую жизнь через дыру в стене настоящего

я думаю, он был немножко сумасшедший

чем ближе к огненной земле, тем громче голоса духов, получается

без даты

получил письмо от профессора, его зовут оскар, а еще — тео форж, и он мне отказал

я так и не понял почему

а мне так хотелось копать для них мальтийские катакомбы или пещеры на острове гозо, где монастырь бенедиктинок, я его видел на открытке, монахинь туда впускают и не выпускают потом целых пять лет

они там, наверное, любят друг дружку, нельзя же совсем без любви! можно к ним прокрасться и полюбить их всех, жить у них в особой келье, спать на соломе, и чтобы носили молоко и хлеб, жаль, что я не переношу женщин, было бы весело, про женщин я потом напишу

лукас пишет, что черт с ним, что экспедиция — это только звучит так, а на деле — глина и черепки на три месяца и еще еда из пластиковых коробок, он пишет, что на корабле мне будет лучше, что там много англичан и, может быть, даже русских, но я-то не англичанин и, кажется, даже не русский

а кто я?

ноябрь, 23

меня возьмут на пароход голден принцесс техническим ассистентом

это значит в ресторане на побегушках или убирать каюты

старший помощник сказал, что у меня — гладкая! круизная! фактура! даже бумаги не стал смотреть, зеленый паспорт повертел лениво и отложил в сторону

сеньора пардес подарила мне круглое железное мыльце для отмывания дурного запаха, теперь я вооружен до зубов

осталось три пары железных башмаков износить и три просвиры железные изглодать

а если еще рубашку стальную на все пуговицы застегнуть, то ни одна змея тебя не тронет, не будь ты кователь илмаринен

без даты

лукас пишет, что встретит меня в валетте, прямо в порту

я увижу лукаса, лукаса, лукаса ex nihilo, медового угловатого лукаса in vitro, золотистую луковицу его головы, аполлоновым луком изогнутые губы, лунный камень под лукавым языком, горе луковое, лукошко для куманики, да что там — безлюдное лукоморье увижу, где только убиквисты выдерживают, эвригалы да эврибионты

это так же вероятно, как лемовская сонатина си-бемоль, исполняемая шрапнелью на дворцовой кухне

фелипе смеется: мальтийский климат, мол, хорош для масонов и иезуитов, а для русско-литовских студентов в изгнании чистая маета

а я не в изгнании вовсе ни в каком

я — убиквист!

То: Liliane Edna Levah,

5, cours de la Somme, 33800 Bordeaux

From: Eugene Levah, Golden Tulip Rossini,

Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta

21, Novembre

Дорогая Лилиан!

Если бы три недели назад кто-то сказал мне, что я стану писать тебе, я бы не поверил, но вот — пишу. Гнев — странная штука. Он живет недолго, пока человека, на которого гневаешься, видишь глаза в глаза, стоит отвернуться, как ослепительная сила его уходит, градус мельчает и вот уже простая комнатная злость остается на донышке.

Я пишу не потому, что простил тебя. Да тебе и дела нет, вероятно, до моего прощения. Просто мне не по себе, здорово не по себе, а рассказать некому, да и нечего, одни зябкие невразумительные переживания.

С тех пор как ты позвонила мне с улицы Руссель и сказала — так ясно, так холодно! — что остаешься У Корвина, что с ним тебе будет спокойнее, я вздрагиваю от каждого телефонного звонка, даже когда звонят не мне.

Корвин! Бакалейщик Корвин! С этими его усиками, похожими на следы молока над верхней губой!

С болезненным кварцевым загаром и круглой brioche вместо живота! И эти блуждающие клошарские зрачки и рыхлые бедра деревенского ухажера… ох, Лилиан, моя маленькая лаликовая Лилиан, неужели ты целуешь эти бедра?

Мне страшно, как, наверное, могло быть страшно рыцарю, обнаружившему, что прохудилась кольчужная сетка, защищающая спину. Ты только что была рядом, а теперь спокойно отошла в сторону, и мне кажется, что вот-вот кто-то незнакомый всадит мне в спину нож или накинет сзади удавку.